​Дважды репрессированная, но несломленная: сага о бурятской журналистке Жалме Жамцарано-Пилуновой

«Увезли меня на «черном воро­не» в НКВД. По­садили у дверей на сломанную табуретку. Следователь Габидуллин на­чал допрос:

- Ну, говори, какую контрреволюционную национали­стическую работу проводила? Когда вы ждали японцев?».

Это строки из воспоми­наний необыкновенного че­ловека – одной из первых в Бурятии женщин-учителей, журналиста газеты «Буряад-монголой унэн» Жалмы Жам­царано-Пилуновой. «Черный ворон» - зловещий атрибут смутных 30-х годов XX века. На этой машине чаще всего по ночам приезжали мрачно­ватые люди и увозили в гу­лаговские застенки тысячи ни в чем неповинных людей. В 1938-м настал черед и для Жалмы. А ведь до 1937 года, то есть до начала «большого террора», жизнь этой талант­ливой, красивой, волевой женщины складывалась как нельзя лучше: семья, муж, сын, работа по душе. Что еще женщине нужно для счастья?

Первая агинская учительница

Первый крик малышки Жалмы раздался в 1900 году в Агинской степи в семье бед­няка-скотовода. Из-за долгов перед нойонами ее родители были вынуждены переехать в село Агинское. Там и ушел в мир иной ее отец. А мать, чтобы выжить и прокормить дочь, «горбатилась» на ско­тобойнях мясоторговцев, на­нималась к местным русским крестьянам на поденную ра­боту, шила шубы, унты, выде­лывала овчину. А когда ходила убираться в церковно-при­ходскую школу, дети сажали маленькую девочку-буряточ­ку рядом: так ее «зачислили в ученики».

Затем Жалма окончила начальное училище, а в 1920 году - двухгодичные педа­гогические курсы (вместе с ней учился Лодон Линхово­ин, отец народного артиста Лхасарана Линховоина). Так Жалма Жамцарано стала пер­вой бурятской девушкой-учи­тельницей в истории Агин­ской Степной Думы.

Примерно в то же время «строить новую жизнь» в Агу приехал участник граждан­ской войны, член партии ВКП (б) с 1920 года Михаил Пилу­нов, уроженец улуса Хара-Но­хой Иркутской губернии. Там-то Михаил и встретил свою судьбу – активистку, комсо­молку Жалму. В 1921 году в семье Пилуновых родился сын, которого нарекли Цыды­пом.

В начале 20-х годов моло­дая учительница включилась в художественную самодея­тельность. Учителя ставили инсценировки на бурятском языке. Как она вспоминала, большим успехом пользова­лись спектакли «Телеграмма», «Дровяной вор», «Находчи­вый путник», инсценировка по рассказу Чехова «Хирур­гия». Девушка в то время сы­грала главные роли в пьесах «Мунхаг байдал» Дондок-Рин­чина Намжилона, «Жэгдэн», «Дамба тайша» Базара Бара­дина (Барадийна), «Горе от ума» Александра Грибоедова. В декабре 1925 года она бле­стяще сыграла в спектакле «Ехэ удаган абжаа» перед де­легатами Второго Всебурят­ского съезда.

В середине 20-х годов Жалма учительствовала в Се­лендуме, Кяхте. В 1927 года приступила к работе в долж­ности инспектора женсовета Кяхтинского райкома ВКП(б). Там же вступила в партию. А вскоре мужа перевели в Улан-Удэ: Михаил Пилунов несколько лет, вплоть до аре­ста в 1937 году, трудился на посту председателя правле­ния Буркоопсоюза. По при­езде в столицу преподавала в советско-партийной школе и Монголрабфаке. В 1933-м учительницу, талантливую самодеятельную артистку, партийную активистку взяли в штат республиканской газе­ты «Буряад-монголой унэн» в качестве заведующей сель­скохозяйственным отделом. Читатели газеты с интересом читали корреспонденции, за­рисовки, написанные Жалмой Жамцарано.

Время «черных воронов»

Проживали Пилуновы в старом деревянном бурко­опсоюзовском доме. По рас­сказам очевидцев, Михаил и Жалма были на редкость кра­сивой парой. Муж - сильный, широкоплечий, закаленный в боях с белогвардейцами, жена – красивая, высокая, строй­ная, в неизменной черной кожаной куртке и красной ко­сынке.

Жили Пилуновы не тужи­ли, воспитывали сына Цыды­па, пока не наступило смутное время «черных воронов». Ве­чером 19 сентября 1937 года, когда супруги собирались ужинать, раздался зловещий стук. Вслед за руководством так называемой «панмонголь­ской, контрреволюционной, повстанческо-диверсионной, вредительской организации» был репрессирован и Михаил Пилунов, которого арестовы­вал оперативник Осипов.

После ареста главы семьи в дом Пилуновых частенько наведывался сотрудник НКВД Уланов. Он выгнал Жалму и ее сына-десятиклассника из дома. В поисках жилья Жал­ма обращалась к знакомым, но никто не пускал: люди бо­ялись, как бы чего не вышло. Кое-как нашли пристанище по улице Производственной. Как вспоминала Жамцарано, все родственники и друзья отвернулись от жены «врага народа»: увидев Пилуновых на улице, они отворачива­лись и переходили на другую сторону. Тогда же, к слову, устроители репрессий иска­лечили судьбу сына Пилуно­вых - Цыдыпа. Его исключили из комсомола, из школьных кружков, а после и из универ­ситета. Он, сирота, скитался по чужим углам и умер от тя­желой болезни перед самой войной…

Подверглись гонениям и лучшие журналистские ка­дры «Буряад-монголой унэн», огульно обвиненные в наци­онализме и панмонголизме. В 1937-1938 годах были аре­стованы многие сотрудники «Унэн», в том числе редактор Базар Ванчиков, заведующий промышленно-транспортным отделом Даши-Дондок До­ржин, заведующий партий­ным отделом Рабжин Цыдено.

В одну из январских ночей 1938 года мрачноватого вида люди в черном на «черной» машине приехали и за заведу­ющей сельхозотделом «Унэн». Жалма Жамсаранова, обняв на прощание 17-летнего Цы­дыпа, подумала, что вряд ли вернется домой. Не вернулся же ее муж Михаил, которого расстреляли летом 38-го…

Оперативник НКВД Габи­дуллин вел себя нагло, грубо, вульгарно ругался, пытаясь любой ценой выбить из нее показания. 19 сентября 1938 года сотрудницу «Унэн» при­везли в тюрьму. Вместе с ней в одной камере сидели бывший нарком здравоохранения ре­спублики Ульяна Бабушкина, четыре пожилые женщины из Селенгинского района, ко­торых забрали только лишь за то, что их мужья были ка­заками, 11-летняя девочка и также «молодая женщина из преступного мира».

Важная деталь гулагов­ской камеры: там не было кроватей, матрацев, все сиде­ли или лежали на бетонном полу. Вскоре Жалму Жамца­рановну перевели в другую камеру. Там уже находились жена видного государствен­ного и политического деятеля Михея Ербанова – Савранна, а также член бюро обкома пар­тии Мария Адамчикова. Не­подалеку от них на холодном полу сидела старушка-бурят­ка. На вопрос «за что сидите?» бабушка ответила: «После жатвы собирала колоски». По воспоминаниям первой учи­тельницы Аги, там же были женщины-провокаторы, которых называли сексотами.

Дважды репрессированная

Однажды ее вызвали на очную ставку с сотрудни­ком Бургиза Дамдинжапом Очиржабэ. По воспоминани­ям Жалмы, он был бледный, измученный: «Под давлени­ем следствия он назвал меня участницей контрреволю­ционной панмонголистской организации, показал, что я ходила на собрания». Конечно же, Жалма Жамцарановна все отрицала. И все же сотрудни­цу «Унэн» по сфабрикованно­му обвинению приговорили к 10 годам исправительно-тру­довых работ (ИТР) за «кон­трреволюционную деятель­ность».

Летом 38-го ни в чем не­повинную женщину посади­ли в «столыпинский» вагон и повезли на восток. Женщин-заключенных привезли во Владивосток, где они недале­ко от порта жили в бараках, в которых «кишмя кишели вши», «голодали, получая лишь тюремную баланду». Перед октябрьским праздни­ком Жалму и других женщин отправили дальше по этапу: погрузили в трюм теплохода Дальстроя. Через неделю они прибыли в порт Нагаево, за­тем их привезли в Магадан. Там всю зиму работала на строительстве многоквартир­ных домов. От темна до темна таскала на спине тяжеленные поленья на пятый этаж. А по­сле узница ГУЛАГа трудилась на электростанции. Пилила дрова и таскала тяжелые до­ски, копала траншеи, «неимо­верно уставала»: Жалма Жам­царановна была не из тех, кто, «унижаясь», выпрашивал у нарядчицы работу полегче. Трудилась она и в поселке Усть-Таскан на Колымской опытной сельскохозяйствен­ной станции, которая нахо­дилась к северу от Магадана. В 1944 году ее отправили ра­ботать еще дальше, в один из основных лагерных объектов Колымы – поселок Эльген, где Жалма «трудилась на различ­ных сельхозработах».

Особое совещание при НКВД СССР за хорошую работу сократило ей срок на полго­да, в итоге на Колыме Жалма Жамцарановна провела вме­сто десяти – 9,5 лет. Кстати, на Колыме отбывал срок ее коллега по журналистскому цеху Даши-Дондок Доржин: с помощью кайлы и лопаты до­бывал золото. Доржин вместо десяти лет провел в суровом краю 19 лет. Не сломался. Не прогнулся под бременем об­стоятельств. Вернувшись до­мой, честно трудился в сфере строительства, награжден ор­деном «Знак Почета».

На родину в село Агинское Жалма приехала в 1948 году. Но руководство местного от­дела милиции не разрешило ей прописаться в Агинском, там была «запретная зона», где бывших осужденных по 58-й статье не прописывали. Пришлось женщине, наскоро повидав 80-летнюю больную мать, приехать в Улан-Удэ, от­куда ее выслали в Хоринский район. В Хоринске Жамцарановна сначала устроилась санитаркой в райбольнице, а затем по рекомендации секретаря райкома партии Болдохонова, который был знаком с ее мужем - учителем бурятского языка в Хасуртай­ской школе. Там хлебнувшая сполна чашу страданий жен­щина проработала полтора учебных года. Казалось, ее жизнь стала потихоньку на­лаживаться. Но, увы, в 1949 году ее надежды на переме­ны «лопнули, как мыльный пузырь». 19 декабря 49-го ее снова арестовали. Привезли в Улан-Удэ и посадили в одиноч­ную камеру при тюрьме гос­безопасности, где к ней подса­дили провокаторшу-сексотку. В течение пяти месяцев со­трудники изолятора создава­ли ей невыносимые условия, к примеру, в соседней камере имитировали голоса и кри­ки ее матери и близкого род­ственника Цыдена Балдано, участника ополчения, орде­ноносца, пытались отравить.

В 1950 году ее вновь осу­дили по прежним статьям (контрреволюционная, анти­советская, панмонголистская деятельность). И снова по кру­гам ада – «столыпинский» ва­гон увозил ее в Красноярский край. По реке Бирюса при­везли осужденных в глухую тайгу – Она-Чунский леспромхоз. На лесозаготовительном участке Тара 50-летняя жен­щина работала в подсобном хозяйстве, на сельхозработах – прополке, уборке сена. Хоро­шо знавшие ее супруги Мижи­дон рассказали мне о том, что на поселении она тайком под­кармливала земляка-бурята. Там господствовали голод, же­стокие северные морозы, про­низывающий до костей ветер, таежный гнус, от которого не было спасения. В тех суровых местах Жалма Жамцаранов­на находилась до 1954 года, когда был развенчан культ личности Сталина и все по­литзаключенные были освобождены. В том же году она вернулась в Агинское. Труди­лась учительницей в школе. В 1954 году была полностью реабилитирована. С 80-х го­дов проживала в Улан-Удэ. В 1988 году ее пригласила жить к себе семья уважаемого чело­века, фронтовика-орденонос­ца, заслуженного работника культуры Бурятии и России, члена Союза журналистов СССР, создателя первого бурятского словаря «Узэглэл», много лет проработавшего в Бургизе - Дугара Мижидона.

- Жалма Жамцарановна особо не рассказывала о го­дах, проведенных в лагерях и ссылке, – говорит Валерия Мижидон. - Правда, иногда го­ворила, что там было ужасно. К примеру, она в 50-градус­ный мороз в тонком халатике, закутавшись шалью, садилась на телегу и ехала за дровами в лес. Не представляю, как мож­но выжить при таком морозе.

В памяти Арсалана и Ва­лерии Мижидон (у которых последние годы жила несги­баемая, дважды репрессиро­ванная Жалма Жамцаранов­на, и которые проводили ее в последний путь) осталась сильной духом, со своими идеалами и принципами, очень образованной, интел­лигентной женщиной.

Действительно, ни 15 лет, проведенные в лагерях и тюрьмах ГУЛАГа, ни изде­вательства следователей и надзирателей, ни тяжелые потери не смогли сломить Жалму Жамцарано-Пилунову. Она никогда не жаловалась на жизнь, не озлобилась, не очерствела душой. В 1969 году эта мужественная жен­щина написала статью «Ок­тябрь пробудил агинские степи» для книги «Женщины Советской Бурятии», в кото­рой - ни строчки о том, как с ней несправедливо обошлись, как сломали ей жизнь. Вплоть до последних дней (судьба ей отмерила 95 лет) эта удиви­тельная женщина наставля­ла молодежь. Учила молодых людей уважать старших, не обижать, не унижать людей, ценить каждое мгновение жизни. И в любом случае оста­ваться человеком.

Фото из семейного архива Арсалана и Валерии МИЖИДОН