701
Человек рождается не для того, чтобы умереть. Он рождается жить.
Из разговора.
Была суббота, и Процент пораньше вышел из дома. Он так и прожил все свои молодые двадцать четыре года на Дивизионке, в вычурном трехэтажном доме из бордового старого плоского кирпича, с высоченными потолками и примитивной канализацией. Это была выгребная яма за домом, куда все стекало из унитазов по трубам; из каждой квартиры в яму шла своя отдельная труба, и из нее иногда сильно несло. До революции в четырех таких домах были солдатские казармы, а потом – квартиры для младших офицеров и прапорщиков. Процент долго был уверен, что серый слошной монолит вместо пола в вестибюле его подъезда вытесан из природного камня чудовищных размеров в дореволюционную эпоху, способную на самые циклопические свершения. Потом ему легко доказали, что это не исполинский камень, а просто бетон; правда, и этот бетон оказался небывалым – из марки цемента, которой давно не существует. То ли исчерпалась уникальная залежь в какой-то легендарной Цемесской бухте, то ли делать такой цемент стало слишком дорого; но стартовые столы Байконура и Плисецка были, вроде, забетонированы еще этой маркой.
В эту субботу он взял Маргариту с собой в "Орихидею". В "Орхидее" он по пятницам и выходным играл на барабанах. Она долго недоумевала и обижалась, почему он не допускает ее в свою вечернюю жизнь.
По пути он нагнал трех пожилых женщин в платочках и каких-то темных мешках вместо платьев. Они быстро шли, как попало переставляя стоптанные ботинки, подскакивая, раскачиваясь и сталкиваясь плечами, и сильно, сильно отмахивая руками. Целенаправленность их передвижению придавала одна – с живым, подвижным пожилым лицом. На лицах остальных словно застыла непроницаемая белая маска. И что там внутри у них под масками происходит, нельзя было даже догадаться. У остановки с женщинами, счастливо и развязно улыбаясь, заговорил не старый еще пьяница. Та, что с человеческим лицом, оттеснила его рукой, пропуская спутниц.
– Мы пойдем, – сказала она пьянице и вдруг добавила, полуобернувшись к растерянной пьяной роже:
– Извините нас.
Идя вслед за ними, Процент в который раз гадал, кто они такие и куда идут: на Стеклозавод, на Лысую Гору, на Аршан или еще дальше на ПВЗ.
Маргарита жила на ПВЗ, в бывшем рабочем поселке бывшего Паровозовагонного завода. С Дивизионки Процент ходил к ней на ПВЗ пешком. Он вообще любил ходить пешком в город: ехать на маршрутке кружным путем вдоль реки было долго и муторно, а летом – нестерпимо жарко. Пожилые обитатели Дивизионки тоже часто ходят в город пешком; правда, соображения здоровья в последнее время усложняются соображениями экономии.
Не доходя до кладбища, они все круто свернули с асфальта и пошли по сосновому бору. В детстве отец водил его сюда кататься на лыжах, и сами по себе дивизионские пацаны любили шастать по этим местам. Особенно любили они бегать по Коровьей Буче, это было опасно и интересно. Так называется заболоченная, не очень широкая ложбина, разделяющая поселок Стеклозавода, Аршан и Лысую Гору, два немаленьких городских района, застроенных частным сектором.
Подойдя к Буче по торной тропе, с которой, если ее знаешь, не собьешься и ночью, женщины, не заглядывая в мерный колодец, сразу направились к стойке для калош – длинному низкому ящику в два уровня с открытой передней стенкой. У стойки они быстро выбрали свои калоши и, так же сильно отмахивая руками, гуськом пошли через Бучу, лавируя между совсем мокрыми местами. На другой стороне они оставили калоши в такой же стойке, и быстро пошли дальше, неведомо куда.
Процент у колодца остановился. Колодец давно уже наполовину забился древесным мусором, а некоторые венцы полусгнили и торчали из своих гнезд, но уровень воды был виден отчетливо. Процент немного постоял, решая. Говорили, что раньше Буча была коварной и коровы тонули в ней даже летом, когда грунтовые воды уходили совсем под землю, а в некоторых местах Бучи вдруг не уходили; говорили тоже, что в Буче тонули люди. Процент в эти байки не верил, при нем такого не случалось и отец о таком не рассказывал. Отец родился и всю жизнь прослужил прапорщиком на Дивизионке. Он рассказывал, что тропу через Бучу проложили, когда город уже был, была рыбацкая деревушка, позже ставшая станцией Дивизионной, а никакой дороги в город не было и великий ТрансСиб еще не проложили. Отец утверждал, что мерные колодцы у Бучи копал его прадед, но так утверждали все.
Уровень воды в колодце был высоковат, где-то среди чужих калош лежали его бахиллы от АЗК[1], помеченные красными буквами "Пр", но Процент, в принципе, рисковал лишь подмочить подошвы. Так и вышло, он лишь запачкал свои итальянские туфли из буйволовой кожи мокрым грязным мхом. Мох по пути подсох и сам отвалился клочками, помечая путь Процента, если бы его кто выслеживал.
Маргарита сделала вечерний макияж и высокую прическу, облачилась в вечернее платье, оставшееся, верно, с выпускного, и смогла, наконец, найти по контрасту с собой верное сравнение его виду.
– Ты похож на Джека Воробья! – Плохо скрывая неудовольствие, засмеялась она. – Ты в таком виде поведешь меня в ресторан? Майка-то хоть чистая?
Она на миг честно забыла, что он всегда так одевался.
Хозяйка "Орхидеи" Галина Ивановна, мудрая, как все ее пожилые единокровцы, мигом углядела, что Маргарита не из обычной компании Процента, а сейчас – молодая дама, пришедшая в ресторан.
– Мальчики, мальчики, о вашей красавице я позабочусь! Нечего ей с вами мыкаться. – Сама всё решила Галина Ивановна и увела Маргариту к столику в углу у сцены. За этим столиком обычно сидели официантки, высматривая поднятую руку в зале, или сама Галина Ивановна обсуждала с шеф-поваром меню и раскладки. Шеф-поваром у нее был мягкий, улыбчивый, высокий азиат средних лет. Подходя к столикам, шеф-повар приветствовал посетителей француским "Bonsoir", или итальянским "Buonasera", или белорусским "Добры вечар", по непредсказуемой прихоти.
– Вам всё будет видно, а вас не видно, – объяснила Галина Ивановна Маргарите.
– Мальчики они беспутные, но хорошие, – сказала она, присев на краешек стула. – Пьют, конечно, многовато, но это по молодости, это проходит. Они лучшие в городе, я за них держусь. А для сегодняшней публики вообще незаменимы. Отдыхайте, милая. Я вам пришлю на стол за счет заведения.
Галина Ивановна легко подхватилась и пошла встречать двух лощенных, хорошо одетых мужчин, уверенно вошедших в зал.
Со сцены Процент краем глаза видел, как Маргарита сначала искоса осматривалась, потом, потягивая вино, расслабилась, а потом, когда они заиграли первую романтическую балладу, ощутила себя, наконец, прекрасным тропическим цветком в оранжерее и пересела спиной к сцене и лицом в зал.
Они, вообще-то, начинали как чистая рок-группа "Черный Драл". Только когда десять лет назад они собирались, они сразу решили: чтобы хорошо играть тяжелый рок, нужно хорошо играть всё. И научились всему, кроме джаза. Сейчас они осваивали безмятежный, солнечный репертуар американских танцевальных оркестров под пальмами Калифорнии начала прошлого века. Пришлось им подумывать о тромбоне и солистке; тромбон в городе был – низенький, пузатенький бородатый мужичок, и была тоненькая, гибкая, талантливая татарочка с филфака, да уехала учиться эстрадному вокалу в Красноярск.
Играть в "Орхидее" по субботам Проценту противило.
– I'mcriminal, everybodyknowsmyname, – вытягивал он блюзовым речитативом, остро чувствуя, как несовпадают между собой JonnLeeHoker, выросший в бандитском Бронксе, он сам, выросший на жесткой и шершавой, как кожаная подметка офицерского сапога, городской окраине, и эти небедные, лощенные и холеные парочки мужчин и женщин, вальяжно, элегантно курящих вонючие трубки и ароматные длинные пахитоски; изредка приходили смешанные парочки, но и те под разнополых лишь мимикрировали. Его друзья, такие же люмпены, чувствовали то же. Они с детства усваивали правило: "Не стой, когда стреляют". Поздно вечером по субботам, получив у Галины Ивановны расчет за отыгранный вечер и не пересчитывая полученного от посетителей, они немедленно вызывали машину.
– Вы поаккуратнее там, мальчики, – напутствовала их Галина Ивановна, – завтра жду вас… Надо бы не давать вам денег сегодня.
– Всё будет ровно, Галина Ивановна! – Заверяли они и прямым ходом отправлялись в "Барсучье Логово".
Сегодня их было пятеро, и пришлось вызывать две машины. Процент с Маргаритой поехали отдельно.
– Фу, мерзость! – Только и передернулась Маргарита. У нее были сильная нервная натура и горячие глаза, как у скаковой лошади. Проценту стало очень не по себе, словно он попался на воровстве у своих.
– Ты, Сережа, не обижайся, но музыка у вас – ни поплясать, ни подпеть.
И вот тут-то Процент стал предчувствовать, что напрасно он выбрал субботу для вывода Маргариты в свою вечернюю жизнь. Предчувствия его скоро материализовались, выбрав для материализации самое ужасное, из всех возможных, тело.
"Барсучье Логово" устроили в бывшей двухкомнатной квартире на втором этаже кирпичного жилого дома. Дом построили в пятидесятых годах на "Трансформаторе" – оживленном перекрестке минутах в десяти от центра. Весь второй этаж дома был занят солярием, забегаловкой "На перекрестке", "Польской модой", парикмахерской "Горожанка", магазинчиком для взрослых "Забавный", в самом деле забавным, салоном МТС и еще чем-то. Маргарита в длинном платье и на шпильках поднималась по крутой наружной лестнице, как на борт "Титаника" по штормовому трапу.
Внутри было еле протолкнуться к барной стойке и совсем не присесть. Проценту с Маргаритой пришлось сначала постоять, упершись попами в подоконник, но кто-то приходил, кто-то уходил, и для них нашлось место у стойки. Через их плечи подавались кружки с пивом, к Проценту подходили друзья, он сам подходил к друзьям, к их столу (они скоро пересели за один из трех высоких узких столов с барными табуретками) пристраивались парни и девушки с молодыми, чистыми, строгими лицами.
– Маша, Катя, – сообщали девушки, первыми подавая узкие ладошки для знакомства.
Потом выключили музыку и стали играть на гитарах, потом консерваторским голосом Даша akapella запела русские песни, потом подошел еще народ, пришел и ушел за стойку к бармену Сергей, ироничный старый рокер с седой косичкой, которого встретили приветственными кликами, а в разгар веселья над гамом и толкотней поднялась огромная фигура с лысой головой, зловещей готической татуировкой на толстой шее и неимоверно добрым лицом.
– Ну что, дебилы, дегенараты, подонки, алкоголики – бухаем? – Громовым голосом вопросила фигура, вздымая к потолку толстые руки.
– Бухаем! – Радостно заорали в ответ сорок молодых глоток.
Тогда фигура начала скандировать:
– На-жрем-сявговно! На-жрем-сявговно!
И сорок глоток подхватили, стуча по столам и подоконникам:
– На-жрем-сявговно! На-жрем-сявговно!
Наш город стоит в сейсмоопасной зоне, но не в Калифорнии. Ночью в земле под городом что-то пришло в движение и был толчок в два балла. Но на вторых этажах такие толчки почти не ощущаются, особенно когда тебя самого лежа на полу качает.
Потом Стас довез их до ПВЗ на своем мотоцикле. Мотоцикл был конструкцией на раме из стального уголка с блестящим никелированным бочонком над задним колесом. В мотор от "горбатого" "Запорожца", прикрученный к раме болтами, бензин из бочонка самотеком перетекал по гнутой медной трубке; курить рядом с этим чудовищным агрегатом было смертельно опасно. Стас газовал, взбесившийся мотоцикл опасно задирал переднее колесо, рвал под собой асфальт и рвался вперед, содрогаясь от мощи. Буксуя и взревывая, перескакивая через бордюры и ступеньки, они продирались по дворам от "Трансформатора" до ПВЗ, тревожа сон стариков.
К себе на Дивизионку Процент с облегчением пошел опять пешком. Горожане не знают, какие бывают безлунные и беззвездные ночи, когда собственной руки не видно. Как только он миновал последний фонарь на Аршане, ему пришлось подсвечивать себе телефоном, и перед Бучей телефон потух. Процент то ли сбился с верного направления, то ли грунтовые воды поднялись от подземного толчка. Сначала он хлюпал по мокрому пружинящему мху. Потом провалился по колено. Потом провалился по пояс; ну, чуть ниже пояса, никакие бахиллы не помогли бы.
Дома он аккуратно развесил мокрые грязные штаны в ванной (он был чистюля и педант, наш Процент), разобрал постель на своем диване, лег, блаженно вытянулся во весь рост и уснул совершенно трезвым. Его ждали любовь, счастье, успех. Он был высок, строен, мускулист, у него были длинные ноги, красивый череп и правильные черты лица, он был талантлив. Он нравился женщинам, мужчины его уважали, он любил Диккенса, и у него было чутье на слово. Ему нравилось пробовать языком дремучие первобытные слова "похлебка", "пиво", "село", и почему-то "телега" сюда еще затесалась.
[1] АЗК – армейский костюм противохимической защиты из прорезиненной ткани; бахиллы от АЗК надеваются на сапоги, валенки или берцы (– Прим. авт.).
