939
Днем Павлов Андрей сладко уснул. На полу. Ему очень нравится спать на полу. Кинул на пол коврик, сшитый из старых бараньих накидок для кресел, и спит.
И вот, во сне ему захотелось вдруг проснуться.
И почувствовал, как сон крепко сковал тело, что, как бы он ни хотел, проснуться не получалось. Получилось немного приоткрыть глаз. Ну совсем чуть-чуть. И вот, в эту щелку глаз видит свою руку. Андрей хотел пошевелить рукой, рука не слушалась. Приложив невероятное усилием, все-таки удалось шевельнуть рукой и ущипнуть себя, чтобы проснуться.
Но почему-то совсем не больно, и это не помогло проснуться. Андрей начинал понимать, что это ему снится, будто он себя щипает. Это, видимо, что-то между сном и явью. Такое состояние. Он вспомнил, что в таком состоянии можно услышать то, что невозможно услышать в обычном человеческом состоянии бодрствования.
Задумался, стоит ли прислушиваться или не стоит, или это опасно. Вдруг услышу что-то не то, подумал Андрей. Но все-таки, не ожидая, что теперь ему будет лучше, все-таки прислушался. Показалось, что по дому мимо него пробегают, мелко топоча. Шум такой, какой обычно бывает, когда бегают маленькие дети.
Решив все-таки окончательно проснуться, Андрей пытался крикнуть, ну, чтобы услышали и разбудили, зная, что рядом, на кровати, спит бабушка, а дедушка, вроде тоже рядом спал и он слышал, как он встал и прошел на кухню.
Андрей услышав, что дед проходит мимо него, попытался рукой поймать за ноги деда. Но он не заметил этого, прошел и не чувствует, видимо, как сейчас страдает его внук.
Андрею кажется, что он издает крик, но по прошлым опытам такого состояния, понимал, что это не так. Длилось это, как ему показалось, долго, сколько, непонятно, но потом решил что — все. Я умер. Я умер. Решил Андрей. Иуспокоился.
Вот я и умер во сне. Так и умирают.
Тут он себя утешил мыслью, что да, теперь можно и не жрать вообще. Хоть какой-то плюс. И совсем это и не страшно, так вот, во сне, умереть. Куда-то теперь, наверное, надо идти.
Ну куда-то уходят все, когда умирают. Уходят же куда-то. Хотел этим озаботиться, куда теперь идти. Но, видимо, от того, что озабочиваться этим было как-то лень, в конце-концов Андрей наконец-то проснулся.
Бабушка мирно спала на кровати. Деда рядом не было, видимо, действительно, вышел куда-то. Так, как это началось.
Пришел дед, взглянул на них, на бабушку и внука. Впрочем, они его сейчас не видели, он знал это. Бабушка всегда днем спит, иногда очень долго.
Какое счастье, подумал Андрей.
Несколько минут он полежал, боясь спугнуть свое счастье.
— Бабушка, — спросил он, — а почему мне показалось, что деда дома ходил, как раньше. Я его часто вижу.
— Наверное, потому что ты спал, и тебе приснилось.
Немного помолчав, добавила:
— Потому что ты похож на своего отца. А твой отец был таким. Он видел тех, кто в иных мирах и умел общаться с ними.
Нет, Андрей, конечно рад, что на отца похож но, стоп! А вот это «на своего отца». Что это? Почему бабушка подчеркнула слово «своего»?
В это время бабушка, нарезая мелко-мелко зеленый лук на салат, добавила: — Твой папа не Виктор. Его звали Зунды Шойропов. Ну, почему звали, его и сейчас так зовут. Я тебе не просто так говорю. Ты должен знать, раз уж у тебя тоже это есть.
— Стоп, бабуля! Мне это все совсем неинтересно!
Тут Андрей посмотрел на бабушку, но сделал вид, что не придал значения этим словам, и, больше ничего не сказав, вышел и ушел.
На узких улицах левобережных дач была тишина. Пахло огурцами. Солеными. Где-то кто-то варил, судя по пригоревшим слегка ароматам, клубничное варенье.
Как это мой папа «Не Виктор»?
Виктор погиб, когда ему было 8 лет, старшей сестре 12, а младшей сестренке полтора года. Весть о его смерти пришла телеграммой из чужого города. Потом были фотографии. Бабушка с мамой, уже похоронив, тогда сидели вдвоем за столом, и разговаривали так, как будто Андрей не слышит.
Бабушка говорит:
— Смотри, сын твой очень тяжело переносит смерть отца. Я слышала, он плакал один в комнате.
Мама:
— Да.
— А старшая твоя более спокойно.
— Да, она очень скрытная, чувства не показывает.
Потом были фотографии. С обряда похорон. Но прошло десять лет, Андрей все ждал, а вдруг. А вдруг он вернется, войдет, как раньше.
— Андрей, — скажет мама, — ты балуешь его.
— Папа мой! — сестре удалось из симпатичной мордашки состроить гримаску злобности. — Я! Я папина дочка, а ты маменькин сынок!
Андрей шел и воспоминания детства нахлынули.
Вот он. Ему 9 лет. Тогда он смотрел вниз. Считал половицы. От дивана — раз, два, три, четыре... На пятой половице. Мне 9 лет, думает, надо запомнить. Запомнить, что я стою на пятой половице от дивана, когда меня в темечко поцеловал на прощание папа.
Больше его он не увидел.
Однажды мама приехала поздно из районного центра. Привезла книги. И тут ей принесли телеграмму и мама ушла. В ночь. Туда, в Читу, где был папа.
Были весенние каникулы. У них гостила одноклассница старшей сестры, Нина.
Сестра с Ниной играли в карты, в дурака. Братишка, Леня, спал. Ему было 4 года. И вдруг что-то произошло.
— Что это было?
— Кто-то был сейчас у окна!
Дети выбежали. Никого нет.
Нина сказала, что она видела мужчину, который в окно пристально смотрел на них, играющих в карты. Дети легли спать. Они не видели, как кто-то подошел к ним, спящим, наклонившись, долго смотрел, как будто прощаясь, и растворился в темноту, уйдя свободно через бревенчатые стены дома.
Вот еще момент вспомнился Андрею.
Они поднимались на крыльцо, когда вдруг ему показалось, что его собака, белая Лайка, смотрела на него глазами папы.
— Мама! Смотри, ну, смотри же, у Лайки глаза папины стали! Она посмотрела на меня как папа! Посмотри!
— Замолчи! Какие глупости! — ответила тогда мама.
Это было несколько дней назад до этого. До этой телеграммы.
На следующий день дети пошли в гости к тете Наташе. Тетя Наташа что-то шептала старшей сестре и я услышала только: — Ей пока ничего не говорите…
Приехала мама. Стол. Справа сидит бабушка, слева — мама.
Андрей заходит в дом и выходит из дома и беспрерывно воет. Нет, не вслух. Он вырос в бурятской деревне, в семье, и обычаи бурят у него в крови. И еще долго после этого Андрей все ждал, а вдруг он живой и вернется. Хотя уже и видел фотографии. Их прислали почтой. Конверт. Папа в гробу. Мама плачущая рядом. Два незнакомых мужика.
И вот, сегодня.
— Ты не его сын, — сказала бабушка.
Папа, который катал его и братишку на мотоцикле, и он смотрел — вот, на крыше сарая лежит свекольно-красный резиновый мяч с полосками.
Папа, у которого из сапога, когда он их снимал, вылетел однажды настоящий одуванчик и летал потом, легкий, воздушный, неуловимый маленьким рукам Андрюши.
Он был самый добрый папа в мире.
— Я твой сын, папа! — сказал сам себе вслух Андрей.
Он не знал, куда шел, но шел, шел, потом побежал и оказался у реки, у протоки. Андрей шел вдоль берега. У этой самой реки они сидели вдвоем с папой. Вода была холодна, отец мыл ноги. Потом приезжали домой. Мама пропускала через рыбьи глаза прутик и вывешивала на ветер связки рыб.
От мыслей его отвлек окрик.
— Стой, стой… Парень, закурить есть? — незнакомые парни остановили его.
— Нет… — Андрей впервые пожалел, что не курит. Сейчас закурил бы.
А парни, странно посмотрев на него, отвернулись, и пошли дальше, вдоль вечерней реки. Андрей на этот раз не видел, что дед снова рядом с ним, но на этот раз показал свой облик этим ребятам.
Когда Андрей вернулся, не стал заходить домой, уснул в обнимку с щенком на куче сухой травы между летней кухней и баней. Ночью ему снилось, что он превратившись в светящийся шар, летит по степи, кони, испугавшись его разбегаются. Вот он, как пуля, как камень, пробивает стекло окна, в котором горит свет и радостный испугу хозяев, мчится куда-то прочь, свободный, легкий.
* * *
Утром Андрей проснулся от того, что кто-то тряс его:
— Вставай, Андрей! Бодо, бодо, залхуу залу! (вставай, лентяй!) Это что вы за горожане, до обеда спите!
Горожанин Андрей посмотрел на часы. Они показывали 9 утра. И почему это у сельчан девять утра — это обед, подумал он, вставая.
Двоюродный брат, Алдар.
Это с ним в детстве он ездил на рыбалку, точнее, с ним и его отцом, который учил тому, чему учат обычно своих сыновей в деревне отцы.
Помывшись под огромным умывальником, прибитым к крашеному столбу у старой черемухи, Андрей поделился своими «последними новостями».
Алдар, послушав, рассмеялся:
— Ты дурак? Нашел чем грузиться! На хрена тебе это все знать! Вот мой отец… Посмотри на мой нос! Я же красавчик! Аха-ха-ха! Слава бурхану, что у меня нос не его, а мамин. У папы сам знаешь — картошкой!
— Нет, подожди. Алдар, ты это. Спроси у мамы моей, что да как. Мне все это, честно говоря, совсем неинтересно, конечно. Только вот… Бабушка говорит, что мои сны и все такое… — тут он, подумал, стоит ли ему признаться, ведь будет смеяться, но решился , а почему он это должен скрывать?
— Алдар, я ведь деда вижу моего. Ну, как тебя сейчас, — тут же, пожалев о сказанном, попытался сменить тему. — Бабушка. Она говорит, что у меня другой отец какой-то. Пошла, она!
Он, правда очень был зол на нее, на мать своего отца, Виктора Павлова.
— Да ладно. Спрошу у Вера абгай. Мне то что.
Андрей было обрадовался, что его слова про деда Алдар пропустил мимо ушей, но тот, помолчав, спросил:
— Погоди. Деда говоришь видишь? А не пора ли тебе, парень в дурку? — тут Алдар, увидев как переменился в лице Андрей, добавил:
— Да шучу я, шучу, это у нас, бурят, бывает, хотя, ты-то какой бурят? Отец, мать — русские.
— Ну, почему. А дед? Он же был бурят.
— Ну да. Наш. Только не забывай, что маму твою удочерили. У русских. Да и отец твой… — тут ему как будто стало все неинтересно, он вскочил и сказал:
— Я за билетами! — и убежал, Андрей только увидел, как под окном мелькнула его налысо стриженая макушка головы.
Вечером Алдар сообщил:
— Все! С тебя бутылка! Да шучу, что ты. В общем, так. Отец твой … Только ты того… Не волнуйся. Встречный поперечный он.
Тут Алдар захохотал, а Андрею захотелось его ударить. Он и ударил было, только Алдар привычно поставил блок и пихнул его слегка, да так, что он присел, и добавил, хохотнув:
— Какой слабак ты! Книгочеи, вы все такие или как? Да, шучу. Про «поперечный». Из села он, Поперечное называется, родом. Одноклассники они были. Мама твоя тогда поссорилась с твоим отцом и хотела было развестись, да передумала. Ну, что, собирайся, поедешь меня провожать?
Приехали на железнодорожный вокзал.
— Ну вот, жизнь она такая. Как этот поезд! — Алдар находился в приподнятом настроении, впрочем, кажется, как всегда. — Кстати, с Катей, мама твоя говорит, вы расстались?
— Да. — Андрею не хотелось разговаривать на эту тему.
Его Катя. Она вдруг его бросила, без никаких объяснении, сменила все аккаунты в соцсетях и, вообще, вроде бы уехала из этого, их родного, города.
Что-то кричали деловито по громкой связи женские голоса, обычная вокзальная суета, дух путешествии. Кроме них, на вокзале этот же, 889-ой поезд, ждал автозак. Новенькие белые машины для перевозки заключенных. Стоят переговариваются люди в полицейских формах, рвутся овчарки. Чьи-то будни. Подумал Андрей.Чья-то судьба, которая была от него далека и загадочна. Последний вагон - без окон... Вспомнилось: «Владимирский централ! Этапом до Твери!»
Андрею некстати (или кстати?) вспомнились слова из очередной книги, которую он сейчас читал. «Свобода — дело не места, а условия. Быть презираемым — почет. Поэтому все это время в тюрьме я был полон счастья. Когда кто-либо освобожден из темницы своего «я», это воистину свобода! Ибо «я» — величайшая из темниц. Когда приходит это освобождение, человека уже нельзя лишить свободы. Этой свободы не достичь, не пройдя жестоких превратностей жизни, причем не с тупым смирением, но с радостным и молчаливым приятием».
Алдара повез поезд в далекий город Санкт-Петербург. Туда, где его ждут.
Андрей подумал, а меня, меня где кто ждет?
В этот самый момент раздался звонок. Андрей посмотрел, и забыл обо всем.
— Катя? Ты? Ты когда вернулась? Увидимся?
— А ты посмотри... нет, не назад.
Андрей оглядывался, сердце его бешено колотилось… А по телефону — смех Кати, такой родной, милый, лучший в мире смех и голос:
— Не назад! А вперед!
Андрей, наконец, увидел знакомую фигурку Кати. В коротких шортиках, футболке, русые волосы схвачены сзади в тугой узел…
Андрей подбежал, маленькая ростом Катя повисла у него на шее, он закружил ее:
— Ты приехала! Вернулась!
Потом Катя поднимала футболку, показывала шрам на животе, шрам на руке:
— Отсюда взяли и сюда пересадили! Нет, я еще поеду на плановую операцию, но теперь мне не страшно, как тогда, когда я не знала, что все обойдется.
И они пошли вверх, по лестнице Виадука.
Парень и девушка.
Они не видели, как дедушка Андрея сел в поезд, который отправлялся в Санкт Петербург.
