​​Николай Цыремпилов: «Нам часто мешают ненужные эмоции»

Николай Цыремпилов во время учёбы в Санкт-Петербурге

Не так давно известный бурятский востоковед Николай Цыремпилов пред­ставил в Японии статью о судьбе Доржи Банзарова. Труд нашего учёного вызвал интерес у японских историков, и в бли­жайшем будущем послужит основой для научной монографии, труда, рассчитан­ного для учёных и широкого круга чи­тателей. Уже три года доктор наук из Бурятии работает за рубежом. О том, чем он сейчас занимается и как скоро плани­рует вернуться на родину, в ма­териале газеты «Бурятия».

- Скажите, Николай, где вы сейчас живёте? Где работаете и за что отвеча­ете?

- Вот уже более трёх лет я живу в сто­лице Казахстана, городе Нур-Султан, где работаю в Назарбаев Университете, амби­циозном казахстанском проекте в области высшего образования. В какой-то момент им нужен был буддолог, и я решил подать документы на конкурс, который был очень трудным. Но я его всё же прошёл и очень этим горжусь. Впоследствии я сам был ча­стью комиссии по набору сотрудников и проведению конкурсов на вакантные пози­ции. Реальная конкуренция и прозрачный отбор сотрудников – это очень сильная черта Назарбаев Университета. Она обе­спечивает его высокий уровень. Я смотрю на это и думаю, будет ли когда-нибудь у нас в Бурятии такое? Или мы так и будем набирать сотрудников по знакомству или звонку сверху?

- А в Бурятии есть подобные или ана­логичные площадки?

- Нынешнее место моей работы, на­верное, не стоит сравнивать с нашими БГУ или ВСГУТУ, например, потому что это всё же международный проект, ведущий уни­верситет страны, который курирует лично бывший президент Казахстана. Только на моей кафедре работают сотрудники из 10 стран, включая США, Великобританию, Сингапур, Бельгию. Мне очень нелегко далась адаптация к тамошнему стилю работы, к западной трудовой этике и вы­соким требованиям. Пришлось полностью переключиться на английский, потому что это главный язык в университете. Но зато я стал быстро развиваться как преподава­тель. Только здесь я по-настоящему понял, как нужно преподавать. У меня здорово расширился кругозор, изменился взгляд на многие вещи.

- Очень интересно узнать о вашем сотрудничестве с японскими коллегами. Вы написали для них статью о Доржи Банзарове. Чем же так интересен бурят­ский учёный специалистам из Японии?

- Сейчас мы вступаем на опасную тер­риторию. Если учёного вывести на разговор о его текущем научном исследовании, то остановить его уже не получится. Ну а если серьёзно и очень кратко, то Доржи Банзаро­ву посвящена одна из моих последних ста­тей. Но это не просто исследование его био­графии, которая была хорошо изучена ещё в советское время, а скорее история о том, как мифологизировалась его личность, как образ живого человека становился симво­лом каких-то идеологем, будь то сибирское областничество, бурятский национализм или советская идея бурятской социалисти­ческой нации. Я пытаюсь понять, почему именно Банзаров стал объединяющим сим­волом бурятской нации и занял место само­го важного бурятского деятеля в советское время? Мне кажется, в своих рассуждениях я прихожу к важным идеям, хотя кому-то мои выводы могут и не понравиться. У нас в Бурятии довольно консервативный взгляд на многие вещи, особенно когда это касается таких столпов нации, каким явля­ется Банзаров. Моя статья о Банзарове ско­ро выходит в одном из японских журналов, но я думаю над тем, чтобы опубликовать её вариант и в Бурятии.

- Ну а как же наука? Вас знают в ос­новном как тибетолога. Вы продолжаете заниматься Тибетом или изменили свои научные интересы?

- Да, я защищал кандидатскую как тибетолог. Две мои книги посвящены ти­бетской истории, а одна из них издана в Дхарамсале, центре тибетской диаспоры в Индии. Однако со временем меня целиком захватил интерес к истории моего народа. Это не было какой-то резкой сменой науч­ных интересов. Ведь не секрет, что буряты тесно связаны с Тибетом, а потому тибето­логическая подготовка необходима, если ты полноценно хочешь заниматься, ска­жем, историей буддизма в Бурятии.

- Сейчас вы дали повод поговорить о текущей ситуации в Бурятии. У нас тут много чего интересного происходит. Как думаете, что в республике назрело и где, на ваш взгляд, следует «выпустить пар»?

- Действительно, в Бурятии, по моим ощущениям, наступает очень интересное время. От какого-то мертвенного застоя мы переходим к тому, что, как я наде­юсь, перерастёт в подлинную здоровую гражданскую активность. Меня радует, что люди стали предъявлять требования к власти. Пусть они не всегда конструк­тивные, немного стихийные и даже бе­столковые, но они есть, и это заставляет чиновников с большей ответственностью относиться к тому, что они делают. Нам ещё нужно научиться быть более серьёз­ными и деловыми в своих отношениях с властью. Нам часто мешают ненужные эмоции и неумение ясно формулировать повестку, но этому можно научиться. Главное, что полноценный, а не формали­зованный и отрежиссированный диалог с властью начался. Я знаю, что многих напу­гали недавно прошедшие митинги. Мне и самому не очень приятно наблюдать, что инициативу на таких мероприятиях часто перехватывают люди с консервативными, ограниченными взглядами. Но, с другой стороны, есть надежда, что протестная ак­тивность выведет на передовую людей со здоровыми взглядами и заставит власть прислушиваться к ним.

- Вы написали книгу, в которой много внимания уделяется Пандито хамбо-ла­мам. Что думаете о деятельности ны­нешнего Хамбо-ламы? Согласны ли вы с его взглядами?

- Нынешний Хамбо-лама — это человек, с которым у меня всегда были непростые отношения и очень разные точки зрения. Но он восхищает меня своей принципи­альностью, последовательностью и целе­устремлённостью. Эти ценные лидерские качества привлекают к нему всё больше людей. И всё же я не могу сказать, что во всём с ним согласен.

- Хамбо-лама Дамба Аюшеев занима­ет активную позицию по возрождению бурятского языка, считая, что это можно сделать через развитие диалектов. Вы солидарны с такой позицией?

— Вот как раз по этому вопросу у меня и имеются разногласия с позицией Хамбо-ламы и его сторонников. У меня нет принципиальных возражений против сохранения диалектов как таковых, но снижение значения литературного бурят­ского языка меня очень тревожит. Мне кажется, что это потенциально может привести к размытию бурятской иден­тичности и подрыву национального созна­ния. Большинство теоретиков нации соли­дарны в том, что без единого языкового стандарта нация развиваться не может. Я в последнее время слышал много мнений о том, как тяжело носителям селенгин­ского или иркутского говоров учить ли­тературный язык. Считаю эти сетования преувеличенными. Ничего сверхсложного в овладении литературным языком для бурятоязычного человека нет. Сложности есть у человека, вообще не знающего бу­рятский язык, но это уже другой вопрос.

- Вы много работаете за рубежом. Где вам было интереснее всего?

- Наверное, в Принстоне, небольшом университетском городке на восточном побережье США, где мне посчастливи­лось провести целый год с семьёй. Там, в Институте перспективных исследований, где много лет работал Альберт Эйнштейн, я провёл незабываемое время, работая с учёными из самых разных стран мира.

- Не было желания остаться там на­всегда?

- Просто поверьте мне: у меня никогда не возникало желания остаться навсегда где-либо за пределами Бурятии. Несмотря на все сложности, я очень привязан к род­ной земле и дорогим землякам.

- Вам удаётся быть успешным учё­ным, который к тому же понятен про­стым людям, без глубоких научных по­знаний. Как вам это удаётся?

- Сейчас нелёгкие времена для учё­ных и преподавателей. Но в нашей сфере многое зависит от того, насколько тебя заряжает то, чем ты занимаешься. Если ты любишь своё дело, оно всегда тебя прокормит. Я много лет отдал академи­ческой науке, пройдя стадии от младшего до старшего научного сотрудника. Потом преподавал, заведовал кафедрой в уни­верситете. Наука позволила мне увидеть мир, получить незабываемый опыт жизни в разных странах и работы с удивительны­ми людьми. Иногда я испытываю чувство счастья и благодарности, что меня окру­жают такие люди – необычные, интерес­ные, глубокие.

- Как скоро планируете вернуться на родину?

- Я - счастливый человек, потому что занимаюсь тем, что мне нравится и что у меня получается. С детства предпочитал научный способ мышления. Звучит, может, слишком серьёзно, но действительно мо­ими любимыми детскими книгами были биографии учёных и первооткрывателей. В 8-10 лет я постоянно вёл какие-то те­тради, в которых записывал научные фак­ты о живой природе, зарисовывал следы животных, обожал разного рода научные классификации. В старших классах интерес к биологии у меня постепенно сменился любовью к языкам и истории. Помню, я однажды придумал собственную пись­менность и даже записывал на ней тексты. Детская страсть стала моей профессией, и я благодарен судьбе, что сложилось именно так. Главную роль во всём этом, конечно, сыграли мои учителя в БФ НГУ. Среди них мне хочется выделить известно­го монголоведа Галину Ринчиновну Галда­нову, которая ушла из жизни почти 20 лет назад. Галина Ринчиновна отправила меня учиться дальше, в Санкт-Петербург, где я защитил диссертацию и в начале 2000-х вернулся домой.

Из Казахстана тоже, в конце концов, вернусь. Мои будущие научные планы связаны с Бурятией, с бурятской историей, с буддийской книжностью. Я хочу продол­жить преподавание и принять участие в воспитании будущих поколений исследо­вателей и учёных.

СПРАВКА:

44-летний Николай Цыремпи­лов – доктор исторических наук, монголовед, тибетолог. Один из самых видных учёных современ­ной Бурятии.

Специализируется в области изучения источников по истории буддизма в Бурятии, Монголии и Тибете.

Опубликовал 70 научных работ, из них 25 - на иностранных языках.

Фото предоставил Николай Цыремпилов