1841
Портрет Ц-Н. Очирова работы Г. Тимошенко
ВСТРЕЧИ С ХУДОЖНИКОМ ОЧИРОВЫМ
Каждый раз, когда я рассматриваю произведения выдающегося бурятского художника-графика Цырен-Намжила Очирова с его неповторимо причудливыми и милыми персонажами, передо мной встает образ самого автора. Они все в нем, и он весь в них — в едином сплаве.
С графического листа бедный странник со стрекозой на сгорбленной спине вдруг скажет: «Сайн байна». С грустной улыбкой я отвечу ему: «Привет, как поживаешь, Цырен-Намжил?».
Правление Союза художников поручило нам в качестве общественной нагрузки работу с самодеятельными художниками в Республиканском доме народного творчества (так он назывался в то время). Методистом в секции изобразительного искусства работал А.С. Чайковский. Со мной также был задействован художник-прикладник М.Б. Эрдынеев. Вот там-то я и познакомился впервые с Ц-Н. Очировым.
Во второй половине 70-х годов прошлого столетия порог Дома народного творчества перешагнул человек с рулончиком рисунков в руках. Я сразу обратил внимание на его внешность: рост выше среднего, крепкое телосложение, неторопливый и размеренный шаг...
Особенность его лица заключалась в том, что оно было чрезвычайно выразительно. В нем было что-то мистически-причудливое: и широко расставленные глаза с необычным разрезом, и брови с изгибом, и высокий лоб, и небольшая одутловатость щек — все отвечало известному буддийскому канону.
Человек представился: «Цырен-Намжил Очиров, школьный учитель из села Могсохон Кижингинского района». Затем развернул рулончик и представил рисунки, выполненные черной тушью и кистью. Это были контурные изображения персонажей в национальных бурятских одеждах, сценки из жизни простого народа, которые сразу привлекли мое внимание знанием этнографических особенностей бурятского быта с его родовой историей.
Дальнейшие встречи сопровождались новыми рисунками, выполненными пером с растушевкой — и по-новому интересными, и по-новому содержательными. Уже тогда я понял, что передо мной художник непростой судьбы и непростого будущего...
Общение с Цырен-Намжилом доставляло небывалую радость. Он был по-детски искренен и в своих работах, и в простых житейских беседах. И он не мог быть другим, потому что родился и вырос вдали от искушающей цивилизации, людских страстей, от подлости и лицемерия.
Кижингинская долина была ему колыбелью — с изысканным ароматом степных трав, живительной влагой Кодуна, плавно текущего-то по песчаным перекатам, то по заросшим высокой травой низинам. Цырен-Намжил периодически выезжал в город, привозя каждый раз графические листы, отражающие новые темы, новые находки. И всегда было интересно, и всегда было радостно!
Его персонажи производили впечатление не нарисованных, а живых: людей, животных, птиц. А облака, подгоняемые ветром, реально плыли по небу, орнаментально извиваясь. Сама изобразительная трактовка — растушевка в виде колец — уже давала ощущение подвижности фигур и антуража. Герои его произведений, пусть наивные, но убедительно-правдивые в гротескно-экспрессивной формулировке, вызывали подчас недоумение и неприятие у тех, кто субъективно и эгоистично воспринимал его уникальные творения.
К сожалению, такое отношение проявляли и некоторые профессиональные, именитые художники, которые лишь спустя годы оценили по достоинству его творчество... «Власть предержащие» по месту жительства художника не признавали в нем личность, и когда приходилось обращаться к ним с каким-либо предложением или за содействием в разрешении тех или иных проблем, касающихся его деятельности, лишь иронически усмехались...
Очиров был верующим человеком, принадлежавшим буддийской вере, и это не могло не сказаться на его творческой судьбе. Однажды я сам был свидетелем одной истории, подтверждающей вышесказанное.
А.С. Чайковский специально отправил меня в командировку в с. Могсохон, чтобы помочь Цырен-Намжилу выхлопотать средства для поездки на семинар художников-любителей, который должен был состояться на Байкале в поселке Максимиха. От директора совхоза и парторга я получил вежливый отказ с неподдельной иронией: «Не от мира сего этот чудак с бредовыми идеями в голове». Я был весьма расстроен таким результатом, но Очиров успокоил меня, сказав, что на большее он и не рассчитывал и ко всему подобному давно привык... Так я и уехал ни с чем.
Но на Байкал, к моему удивлению, Цырен-Намжил все же прибыл. Не помню, каким образом он нашел возможность организовать поездку, это было уже не столь важно. Группа художников-любителей состояла не только из живописцев и графиков — были там и прикладники, и резчики по дереву; каждый художник создавал свои произведения, а по окончании семинара демонстрировал работу. У меня была с собой папка-склейка немецкого производства (они тогда в магазинах не продавались, а поступали на склад Союза художников), и я подарил ее Очирову. Подарок пришелся очень кстати. В дальнейшем я всегда старался дарить ему хорошую бумагу для работы тушью и пером.
Я помню одну из его работ. На листе была изображена женщина по имени Максимиха. Оказывается, Очиров где-то узнал историю женщины, жившей когда-то на берегу Байкала, в честь которой и был назван поселок.
Цырен-Намжил часто бывал у нас дома. Тогда мы жили недалеко от автовокзала. Бывало, в знойный летний день, утомленный долгой поездкой в автобусе, он заходил к нам и, поздоровавшись, сразу укладывался на диван отдохнуть. А затем уж садились за стол выпить по стопке да поговорить о делах насущных. Зачастую разговор затягивался допоздна, а утром он отправлялся по своим делам. Обязательным делом для него было посещение Иволгинского дацана. Бывал Очиров у нас и в зимнюю пору. Мои супруга и дочь относились к этому удивительному человеку с большим уважением. Тамара часто говорила, что с Цырен-Намжилом недопустимо ни лгать, ни грубить, ни фальшивить.
Она видела в нем благородного, с чистой душой человека, не лишенного проницательности.
Очиров всегда отвечал взаимностью, приглашая нас в гости. Я не один раз бывал в Могсохоне, в его доме. Двор, довольно просторный, покрытый зеленым ковром низкой травки, всегда был чисто убран. Супруга Цырен-Намжила — Радна Дамдиновна, радушная, очень приятной внешности женщина, всякий раз была рада моему приезду. Первым делом пили чай, а затем следовали в его мастерскую. Она представляла собой переоборудованный то ли телятник, то ли стайку, стены которой были чисто выбелены, возле небольшого оконца стоял столик, на нем — пузырек с тушью и обычная школьная ручка с пером.
Цырен-Намжил доставал новые работы, с лукавым прищуром посматривал на меня, ожидая, что я скажу. А мое мнение чаще всего было положительным.
Мне казалось, что его произведения не подлежат никакой критике, я просто был не способен подвергать их этому. Все в них было очировское и только очировское. Он иногда шутил над собственными персонажами, и мы смеялись, зачастую даже не зная, над чем.
Его супруга рассказывала, как временами в тишине из мастерской доносился задорный смех Цырен-Намжила, и она с опаской посматривала в приоткрытую дверь: не случилось ли что? А случалось то, что рождался новый образ — забавный и веселый, как сам автор.
Помимо рисования Очиров изучал литературу по старомонгольской и тибетской письменности, а также по буддийской философии. Он рассказывал, что человек обладает большими возможностями и, сконцентрировав силу разума и воли, может достигать невероятных результатов, даже передвигаться по воздуху. Сейчас об этом везде говорят и пишут, а в то время далеко не каждый мог воспринять и «переварить» такую информацию. Рассказы о невероятном звучали из его уст настолько убедительно и серьезно, что в их реальность можно было поверить.
Помнится мне, приезжал я к нему в разгар лета. Оно в тот год выдалось знойным и засушливым. В воздухе стоял густой смог от многочисленных лесных пожаров, так что можно было свободно смотреть на солнце, похожее на золотую монету. Это продолжалось все лето... Реки пересохли, земля растрескалась, а трава выгорела. Тогда животных спасали от голода веточным кормом. Я приехал с художественными принадлежностями: этюдником, картоном, даже взял натянутый холст. Уже в то время мне хотелось написать портрет Очирова.
Как обычно, я привез ему хорошую бумагу и набор акварельных красок. Он очень обрадовался — да разве могло быть что-то лучше?
Я приехал к Цырен-Намжилу как раз в канун большого летнего праздника Сурхарбан. На следующий день мы отправились на спортивные состязания по борьбе, стрельбе из лука, скачкам. Я взял этюдник с картоном, а он нашел какой-то самодельный лук со стрелами — и наше «шествие « под девизом «Великие мэргэны, урагша!»всколыхнуло могсохонскую степь. Мы шли и стреляли из лука по первым попавшимся предметам: консервным банкам, старым башмакам, корягам.
На празднике я писал этюд, Очиров делал зарисовки. А жара, проникающая сквозь дымовую завесу, брала свое. Было принято решение искупаться, которое озадачило нас проблемой: где найти глубокое место? Дело в том, что река Кодун сильно пересохла, и уровень воды повсюду едва доходил до щиколоток. Долго искали, где поглубже, наконец, искупаться все-таки удалось, хотя воды было буквально по колено. Наверное, со стороны было очень весело наблюдать за двумя барахтающимися «мэргэнами»...
Мне пришла в голову идея написать его портрет. Очиров терпеливо позировал, сидя во дворе, закинув ногу на ногу. Но портрет требовал времени, а его уже не оставалось. Позже я пытался дописать портрет по памяти... К сожалению, он так и остался незавершенным...
Шло время. Художники-любители Бурятии завоевывали успех на выставках — отечественных и зарубежных. Статьи о них печатались в центральных журналах и газетах. Вместе с Ц.-Н. Очировым работали и выставлялись такие художники, как Л. Доржиев, В. Конечных, С. Пашков, Г. Лосянский. Было бы несправедливо не отметить большую заслугу А.С. Чайковского, который открыл дорогу в большое творчество нашим бурятским самородкам. Как это ни странно, но Цырен-Намжил сначала обрел признание за пределами своей родины. Например, Суздальский музей, являющийся центром народного творчества России, приобрел у него много работ. Это всего лишь один пример, а сколько их можно привести!
От самого Очирова я никогда не слышал хвастливых слов, а ведь похвастать ему было чем. Судьба не баловала талантливого художника, но он вопреки неблагоприятным обстоятельствам спокойно и методично работал в своей скромной мастерской, создавая настоящие шедевры, и не предполагал, что его работы станут достоянием бурятского народного искусства. Существует прописная истина: настоящий художник не нуждается в славе и не стремится к ней — слава сама идет к нему. И самая дорогая награда художнику за его бескорыстный труд — признание рядового, глубоко чувствующего зрителя, а не критика-чиновника с его высокопарной приторностью.
В 1987 году Цырен-Намжила Очирова не стало...
Ушел в безоблачную даль замечательный бурятский художник, вполне сравнимый с великим грузином Пиросмани.
Я часто вспоминаю этого удивительного человека — встречи с ним за обсуждением работ или в застолье — и думаю: что же все-таки было в наших отношениях? Мы не были с ним закадычными друзьями. Разница в возрасте была значительной. Его почтенный возраст и буддийский склад характера — И все это не располагало к близкой дружбе, и в этом была своя логика. Он был для меня скорее «путеводной звездой» ориентиром к становлению личности, потому как он был уже Личностью — человеком от земли, но с космическим мышлением. Нельзя не отметить факт влияния его на меня, прежде всего, личностными качествами: скромностью, целеустремленностью, честностью и какой-то особой «светлостью»...
Думаю, что мое тяготение к буддийской доктрине не обошлось без его участия, хотя он никогда не вводил меня в суть буддийской веры ни прямым, ни косвенным образом. И не случайно моя скромная выставка «Мистика и лирика тантры» была посвящена Ц-Н. Очирову и А.О. Цыбиковой — этим выдающимся мастерам, насколько разным, настолько и схожим.
История искусства богата именами художников, чей творческий путь не был устлан цветами признания. Художники, чей труд был оценен спустя годы, переживали трудности, в основном, бытового характера. Проблема признания и славы была им чужда. Стоит вспомнить француза Ван Гога, грузина Пиросмани, мексиканку Фриду Кало, русских художников Ефима Чеснякова и Ивана Селиванова...
Время — вот объективный судья, эксперт и ценитель. Существует понятие «бесценное творение, достояние народа, которое невозможно в силу этических норм оценить номинальной стоимостью. Эти творения становятся классикой и под кровом музеев и галерей обретают свое вечное пристанище, радуя и воодушевляя зрителя. Вот и произведения выдающегося художника-самородка из села Могсохон Цырен-Намжила Очирова, простого сельского учителя, когда-то принесенные ветром кижингинских степей, нашли свою тихую обитель в выставочных залах и частных коллекциях. У меня есть работа, подаренная Очировым в одну из моих поездок в Могсохон «Мужчина в национальной одежде». Она хранит в себе память об уникальной личности, художнике с большой буквы, являющимся классическим примером для начинающих и зрелых мастеров изобразительного искусства.
Олег Козлов, художник.
Байкал №3 2008
ИСТОРИЯ ОДНОГО ПОРТРЕТА
В 1974 году в республиканском доме народного творчества я впервые встретился с Цырен-Намжилом Очировым. Он выделялся среди других самодеятельных художников высоким ростом — стройный, скромный человек, знающий себе цену. В доме творчества относились к его работам по-разному, кто-то с загадочной улыбкой, кто-то, не вникнув в работы, с сарказмом, раз уж сама Сахаровская выступала с критикой, что Очиров искажает образ бурятского народа. Но многие сдержанно вживались в эти работы, пытаясь понять, что хотел сказать Цырен-Намжил.
Я с большим интересом отнесся к его работам, в них было что-то новое, неуловимое, углубленное, что заставляло задуматься, была какая-то тайна, но высказать это невозможно. Приходили мысли о чем-то вроде японской или китайской графики.
Здесь я от истины далеко не ушел, позже от самого Цырен-Намжила узнал, что у него была древняя тибетская книга, в которую он просто вчитывался.
Как известно, Тибет находится в Китае. Помню, нас, лауреатов Всесоюзной и Российской выставок, Ц-Н. Очирова, В. С. Конечных и меня, отправили от Дома народного творчества Бурятии на творческую дачу Союза художников СССР. Мы быстро собрались в аэропорт.
Цырен-Намжила при посадке в самолет несколько раз «гоняли «через ворота металлоискателя, заставили выложить все из саквояжа на стол». Он, видимо, своим большим ростом и небритым лицом вызвал у милиции подозрение.
Очиров невозмутимо, спокойно все выполнил, не спеша сложил свои нехитрые пожитки и с невинной наивностью спросил меня: «Гена, почему вас пропустили, а меня проверяли?» Эта наивность, спокойное хладнокровие сразу расположили меня к нему, я уловил в нем душевную доброту, сдержанность и порядочность. Я с улыбкой говорю: «Надо было просто побриться!» Он с удивлением: «Нет, нельзя, у нас, у мужчин, должна быть небритость волоса лица до одного сантиметра длиной».
И вот мы уже в полете. Погода хорошая, земля как на ладошке. Пересадка в Москве на Краснодар. Долетели быстро. Внизу озёра и залив отражают солнце, как зеркала. Посадка, автобус — и вот уже городок Горячий ключ.
На творческой даче устроились все трое в одной комнате. После обеда Очиров предложил: «Гена, пойдем прогуляемся по городку». И опять история с небритой бородой: «Гена, а почему на меня так все смотрят?» Про бороду ни слова. «Так смотри, какой ты высокий, стройный, красивый». «Ты так думаешь?» «Конечно! «В его доброй душе я убедился окончательно. Все художники, тоже лауреаты со всей страны, полюбили его и звали просто: «Очирка!»
Женский пол: «Очирочка-а-а! В столовую на обед!» А он не торопясь заканчивал свою очередную графику. Он мог, не отрывая пера от ватмана, одной тонкой линией создавать целые миры, прямо на глазах у нас вырастало дерево или какой образ, фигура. Отложив ручку, всегда хвалил германский ватман: «До чего крепкий! Как железо!»
Потом подходил к моим этюдам, написанным маслом в цвете, внимательно и задумчиво вглядывался: «Гена! Как можно сделать, чтобы солнце на восходе так ярко светило в глаза, что надо прищуриваться?» У него в графике были две краски — белая да черная, но его все-таки тянуло к цвету.
И вот как-то после обеда отдыхали мы в комнате. Он устроился на кровати у окна. Снаружи в лотке за окном росли красивые цветы. Он взял в руки свою древнюю тибетскую книгу и весь ушел в нее с головой. Видно, тибетские иероглифы давались ему, учителю истории, нелегко. Этот момент я не мог упустить и написал его портрет черным соусом. Анатолий Чайковский — методист — прямо на выставке высказал свое мнение о портрете: «Пожилой человек, а сколько жизни в глазах… Как творчество может омолодить лицо человека!»
После того Цырен-Намжил Очиров выставлял свои работы в Москве на ВДНХ, получил золотую медаль. Однажды, заглянув в городской Дом творчества, я спросил про Цырен-Намжила Очирова, бывает ли он здесь. Мне ответили, что его уже нет... Но остались его работы. Они выставлялись в Англии, Германии, Франции. В России его работы хранятся в пяти музеях страны, в том числе и в Бурятии.
Геннадий Тимошенко,
самодеятельный художник
Байкал №1 2016
