929
На обложке фото Юрия Извекова
Евгений Самарин . Непересказуемая сладость жизни. Повесть. Окончание
Александр Ростовцев. Стрекоза. Стихи
Татьяна Ясникова . С Богом и платочек. Рассказ
Мария Фроловская. Вари варенье. Стихи
Алексей Весёлкин. Дневник художника. Стихи
Дневники и воспоминания
Баир Дугаров. Тетива травинки. Дневник 2011 года. Продолжение
Нон-фикшн
Дарина Самандуева. Мраки городского сенокоса. Записки бизнес-тёти
Наши публикации
Барас Халзанов. Глядя в огонь. Автоподстрочники
Буддизм
Андрей Стрелков. О встречах в Тибете с Аджя Ринпоче — перерожденцем отца Цзонхавы
История и краеведение
Леонид Орлов, Евгений Голубев . Краевед, гражданин, учёный-патриот. Памяти Эдуарда Дёмина (1937–2022)
Юбилеи и даты
Галина Мададаева. К 350-летию со дня рождения Петра I. Крестник Петра Великого
Приобрести журнал и подписаться можно по адресу: Улан-Удэ, ул. Каландаришвили, 23, каб. 16, тел. 21-50-52.
Татьяна Ясникова . С Богом и платочек. Рассказ
С Богом! Пришла и ушла — как перемена погоды.
Погребального звона не надо — меня уж не раз
погребали.
Поцелуй, и платочек, и долгий гудок парохода,
Три-четыре улыбки… И встретимся снова едва ли.
Витезслав Не́звал «С Богом и платочек»
У Надины было тогда тёмно-бирюзовое красивое пальто и лет ей было тридцать. Первое и второе — предметы из совершенно разных областей, но что-то между первым и вторым было, какое-то интимное общение.
Пальто выглядело элегантно, прибыло из Америки в бауле таких же, но по преимуществу чёрных. Пальто Надины было не только элегантно, но и очаровательно. И такими же были Надина и её тридцать лет. И польская шляпка из чёрной кожи, и белый шарфик от парадной униформы служащей таможни — смотрелись на ней симпатично.
Надина должна была встретиться с Василием Кивасовым и вместе с ним пойти к Марфе Ивановне Фёдоровой. Василий Кивасов был глубоко верующий христианин, так считалось. Он носил бородку в испанском стиле, эспаньолку, какие издавна носят художники и поэты. Все они вглядываются в портреты своих предшественников из предыдущих эпох, когда мужчины носили бороды. Они вглядываются в девятнадцатый век, ища там покоя и страсти одновременно.
Нынешнее время — одни нервы, ничего подлинного, настоящего. Нынешнее и настоящее — это одно и то же. В нашем контексте будто и не существует его, времени. Существует безвременье. Оно из гула городов, составленного из шума двигателей, пыли и громадного нечеловеческого электромагнитного напряжения. Люди в этой среде никто, нули. Повсеместно они наделены способностью убивать друг друга морально, то есть, изощрённо. Это такой занятный способ убийства, когда на теле не видно следов.
Надина и Василий встретились, чтобы посетить Марфу Ивановну. Во всём городе только они двое могли её посетить, то есть, в них было что-то общее, сообщающееся. Василий был на пятнадцать лет старше Надины, он когда-то взял её в любовницы, потом бросил и взял другую любовницу. Он всегда так поступал. А в молодые годы после службы в армии он ездил с другом на реку Иркут, там они подкарауливали искупавшихся девушек и заводили знакомство с теми, кто как-то им на миг поглянулись.
Надина не пошла бы к Марфе Ивановне в его компании. Однако друзей у неё совсем не было. Василий хотя и не друг, а всё же знаком.
Пошла бы к Марфе Ивановне одна? Так она и ходила везде и всегда одна. Тут на улице ей попался Василий, она нехотя стала делиться с ним обстоятельствами, рассказала вкратце о Марфе Ивановне. Василий выразил желание пообщаться. Марфа Ивановна была очень верующая древлеправославная старушка.
Надина и Василий встретились на автобусной остановке неподалёку от дома Надины. Василий выглядел привлекательно для женщин, его жена ухаживала за его внешним видом. У него были глубокие карие глаза, очень добрые, как и улыбка. Одет он был тоже в пальто, чёрное, тогда как большинство населения носило куртки. Шарф у него был чёрный, вязаная шапочка тоже. Василий был сложнодоволен жизнью, первое он не скрывал, а скрывал второе.
Они довольно холодно кивнули друг другу и сели в рейсовый автобус, чтобы проехать по улице Байкальской до остановки Цимлянская. Они оба знали, что остановка и одноименная улица названы так в ознаменование великой стройки коммунизма Цимлянской гидроэлектростанции на реке Дон. Донской называется соседняя улица. От здешних мест это очень далеко, но в своё время это было эпохально, удивительно, что строительство имело место состояться. И улицы Цимлянские появились по всей тогдашней стране. И вся страна тогда радовалась великому событию.
Большинство же людей, не таких, как Надина и Василий, не задумываются, что означает то или иное название. Весь этот мир на них словно бы откуда-то свалился, был всегда в неизменности. Когда что-то меняется, люди оказываются очень недовольны, что их потревожили. Интеллигенция всегда одна над всем задумывается, что-то знает. И, попробуй, пойми, зачем ей это нужно. Это такая прослойка с задачей задумываться без толку и пользы и страдать от тупиков, вопросов без ответов.
С постоянной сменой женщин Василию жить всё как-то эстетичней, телеснее, словно он ещё и не родился, пребывает в лоне; а о женщинах самих он и не задумывался. Он считает себя большим разносторонним талантом, которому много нужно, чтобы не хандрить.
Марфа Ивановна дома была с сыном, грустила над воспоминаниями прошедшей жизни. Год рождения её был очень знаменательный — одна тысяча девятьсот семнадцатый.
Надина и Василий вышли из автобуса в свежесть большого дня. Автобус был старый южнокореец, они приходят в город в обмен на древесину уже старыми, но сколько-то служат. Дорогой Надина и Василий не без грусти думали об унижении страны, в которую в обмен на погубление тайги и природы можно поставлять такие малопригодные заезженные автобусы. В них одновременно попахивает и бензином, и выхлопными газами. Если едешь продолжительно, заболит голова.
От чего болеть голове есть и без этого, есть всегда.
На другой стороне улицы автобусная остановка в обратную сторону, за ней асфальтированная площадка, и в глубине её двухэтажный старый каменный дом, а в нём продуктовый магазин. Такой старый, что можно представить — площадка перед ним когда-то заполонялась советскими людьми. Вечером после работы они подходили парами и семьями, заходили в пахнущее свежим заводским хлебом тепло и быстро разбирали, что было — хлеб, крупы, сливочное масло, сметану. Говорили друг с другом о том, о сём — о новых фильмах и книгах, друзьях и изобретениях. Чтобы поверить в такое, нужно прочесть «Незнайку в Солнечном городе». Кстати, тогда с площадки и остановки были видны краны и стены возводимого микрорайона Солнечный. Детей тогда было много — они то шумно носились, румянясь щеками, то обсуждали что-то друг с другом вполне серьёзно. Девчонки расчерчивали асфальт мелом и играли в «классики», прыгали через скакалки. Мальчишки могли подраться горячо и кратко, не забывая, что взрослые разнимут и наругают. Теперь площадка была безысходно пуста. Надина и Василий зашли в магазин и купили Марфе Ивановне гостинцы — вредных для здоровья, отравленных зарубежными ядохимикатами сока, бананов и печенюшек.
Дома здесь стоят все такие же, как и магазин, двухэтажные, каменные, оцементированные пупырчато, цвет их сизовато-бурый, пыльный. Марфа Ивановна жила за домом с магазином. Тот был длинный. А у неё дом об один подъезд с деревянной полусломанной дверью.
Надина и Василий поднялись по немытой пыльной лестнице на второй этаж, постучали в обшарпанную дверь. А они теперь в основном новые стальные, и подобная дверь означает, что за ней живут люди, не приспособленные к жизни. Такая дверь у женщины одна тысяча девятьсот семнадцатого года рождения — разве это правильно?! Сколько она пережила опытов над людьми и человечностью — и такая дверь?
Если смотреть из её квартиры в окно, то пространство за ним кажется плотным: оно словно подступило всей тысячевёрстной массой, просится в тепло, но не может войти.
Марфа Ивановна стояла у окна своей угловой комнаты и, когда Надина и Василий постучались, сказала сыну, что это к ней, пусть он откроет, и присела за стол, покрытый белой клеёнкой. Стол был и письменный, и обеденный. На нём была также коробочка с нитками и шитьём. На плечах у Марфы Ивановны был нарядный кружевной платочек, это было её единственное средство подчеркнуть женственность. Сын помнил этот платочек с детских лет. Обычно платочек мать носит на голове, но, поскольку это не модно, приопустила его, открыв седую, гладко причёсанную голову со стрижкой до плеч.
В квартире очень бедно и светло, что для приходящих из тёмного и пыльного подъезда всегда кажется нормальным. Когда Марфа Ивановна присела за стол, за её спиной оказался между двух окон невысокий застеклённый книжный шкаф, а впереди в правом углу старинная кровать с железными ставниками, горкой белых подушек под тюлевой накидушкой; по стене шёл выцветший, блеклый ковёр. Глаза Марфы Ивановны ласково смотрели на входную дверь и очень старое фортепиано.
Сейчас всего этого нет, женщин одна тысяча девятьсот семнадцатого года рождения нет. Василий и Надина застали.
Дверь им отворил сын хозяйки Анатолий, пожилой горький пьяница в бесцветных рубашке и брюках, в бесцветных очках. Их стёкла слегка блеснули отсветом кухни, в которой взгляду открывались обеденный стол и на нём тарелка с картофелинами в мундире, коркой хлеба и зубчиком чеснока. Отворив гостям, Анатолий удалился за дверь своей комнаты справа напротив входа. В узком приоткрытии на миг показалась вся её отуманенная неприглядность.
Василий и Надина вошли в комнату к Марфе Ивановне и были приглашены ею сесть за стол с предложением испить чая с булочками. Заглянула в незапертую квартиру соседка, на минутку. На лице её были следы настоящей классической красоты, как это изображали художники восемнадцатого века Антон Лосенко и Григорий Угрюмов. Следы, потому что это была спившаяся нищая женщина. Спустя сколько-то минут Анатолий открыл дверь жене, на вид очень некрасивой женщине, каких брали тогда в разнорабочие. Марфа Ивановна сказала Василию и Надине, что сын Анатолий работает дворником, повстречал жену среди дворничих, и что детей у них нет, а они усыновили младенца из детского дома Серёженьку. Ему теперь пятнадцать лет, это старинное фортепиано было куплено с рук, чтобы он учился на нём играть, но Серёженька не учится. Вскоре пришёл и он сам — вид его был совершенно такой же, как у приёмной матери, с широким бесформенным носом, нечёткими губами и водянистыми узкими глазками на общей бледности скуластого лица.
Марфа Ивановна смотрела на всех приветливо. Сначала расспросила Надину, как там поживает отец Владимир, который и свёл их для знакомства, потом стала рассказывать свою историю. Показала обклеенное китайскими марками налогового сбора «Метрическое удостовъренiе о родившихся въ 1917 году», выданное в городе Харбине «10 апреля 1937 года». Надина записывала в блокнот.
— Родилась я в селе Рухтино Уфимской губернии Златоустовского уезда. Мой отец Иван Гаврилович, отец Иоанн, был староверческим священником храма Рождества Христова. Я всегда думаю о том, как бы посетить Рухтино, но боюсь этим посещением расстроить благость детских воспоминаний. Я родилась, и вскоре началась Гражданская война. Отец после кратковременного заточения в тюрьму красными революционерами стал окормлять староверов Белой армии, назначенный главным старообрядческим священником армии и флота. С боями белые стали отступать в Сибирь, и мы, подобно протопопу Аввакуму и его семье, на простой телеге, холодая и голодая, отправились в Сибирь. Семью нашу берегли, прикрывали от боёв, потому что отец Иоанн был очень нужным человеком, исповедовал, причащал умирающих, отпевал отошедших и привезённых уже убитыми. Труд его был неустанным и тяжёлым. Мне рассказали это позже, а тогда я видела то цветы на лугах, то дожди и золотую осень, то белый снег. Я неустанно молилась вместе с мамой и сестрой. А если бы не было Гражданской войны, я также бы молилась неустанно. Разве что, не в открытом поле и лесу или в чьём-нибудь чужом доме, а в своём родном доме в Рухтино. Брату моему Косте в походе было девятнадцать лет, брату Саше было в походе тринадцать лет, они помогали отцу и видели несчастия войны своими глазами. И так мы в Ледовом походе отрядов генерала Каппеля прошли через зимний Байкал, и отец ежечасно поминал протопопа Аввакума, священномученика и исповедника, оказавшегося на Байкале весной и летом в другом веке предконечных дней. Если по правде сказать, то отче Аввакум пребывал не в таких тяжёлых условиях, в каких мы страдали, хотя военные нас чтили и оберегали, а протопопа сопровождали злые гонители. Отче Аввакум сообщал о Байкале, что там «птиц зело много, гусей и лебедей, по морю, яко снег, плавают». Наш Ледовый поход заносило снегом по самые глаза, а лёд был таким скользким, что взрослые беспрестанно падали. И от усталости, и от ветра, и от несомых тяжестей. Отец нёс меня на руках, а измождённые военные катили вручную безжалостно тяжёлые боевые орудия. Переход через Байкал я запомнила со всей его суровостью непогоды и лютого горя многих тысяч русских людей, взрослых и младенцев с их кровавыми ранами тела и души. А до этого перехода я всё радовалась путешествию по младенческой своей беспечности. И так мы шли и шли, потом уже по Забайкалью, и стреляли поблизости орудия часто вместо колыбельных маминых песен. И, наконец, натерпевшись, оказались мы в маньчжурском городе Харбине.
Тут Марфа Ивановна спросила Надину и Василия, не устали ли они от её рассказа, они же слушали его с большим вниманием, а Надина записывала в блокнот. Марфа Ивановна ещё налила им чая в хайтинские фарфоровые чашки с блюдцами. И так они, поедая сладкие сдобные булочки, совершенно не ощущали ужаса происходившего когда-то с русскими людьми, им единокровными.
— В Харбине старообрядцы построили храм Петра и Павла, и отец Иоанн стал в нём настоятелем. Дивился он милости Божьей, и много был окрылён тем, что диспут у никонианского священника выиграл. Вот, сколько я помню нашу семью в Харбине, отец всегда этот диспут вспоминал и добавлял в него новые и новые аргументы, хотя и не видел больше своего противника и не спорил больше с ним лично.
Марфа Ивановна посмотрела на Надину и Василия, снова впечатлённая памятью давних дней. От неё не укрылись плотская красота Василия и отстранённость от неё Надины.
Марфа Ивановна была седая хрупкая старушка, ничем взгляду не примечательная. Таких как она, пребывающих в заметной бедности, можно на городских улицах встретить повсюду. Марфа Ивановна поднялась от стола и, открыв дверцу застеклённого шкафчика, стоявшего между двух окон, достала несколько конвертов с яркими иноземными марками.
— И теперь в Австралии живёт мой племянник Иоанн Кудрин. Он носит имя своего деда и моего отца. Все Кудрины давно уехали из Китая в Австралию, пишут мне письма и присылают посылки.
В Марфе Ивановне на миг приоткрылось что-то нездешнее, Надину и Василия на миг поглотил ореол незнакомого нездешнего солнечного света. В южных краях солнце, верно, светит совсем по-другому. И хозяйка, и гости призадумались. Марфа Ивановна издавна представляла себе Австралию как почти райскую страну, живо и в картинах.
Но тут за открытой дверью комнаты прошла её несчастная невестка, оказавшаяся ещё и гнусавой — она поздоровалась с Василием и Надиной. Ощущение нездешней благости исчезло вместе с её приветствием.
— Храм Петра и Павла китайцы разрушили, — еле слышно продолжила свой рассказ Марфа Ивановна. — Когда началась культурная революция в Китае, отец Иоанн вынужден был с семьёй отправиться в Австралию по морю. Матушка умерла на корабле, и её похоронили в море. Мой муж был русский инженер, он пожелал отправиться в Россию и там работать на Иркутской гидроэлектростанции, и так я рассталась со всеми своими.
Марфа Ивановна грустно примолкла, и Василий Кивасов заторопился, исчерпав свой интерес к её истории, а может быть, ему и в самом деле нужно было поспешить куда-то и зачем-то.
Они вышли в пасмурный, неласковый день весны. Василий работал в журнале, и, по его замыслу, Надина должна была написать о Марфе Ивановне в его журнал. Гонорары в нём не выплачивались, но отбоя от предлагаемых материалов не было. Кому-то не хотелось бездеятельности, и он писал; кто-то находил это занятие важным, хотел завизировать факт своего собственного бытия подписью под публикацией. Надина получала зарплату в таможне, там неплохо платят, почему бы ей не написать в высокодуховный журнал Василия?
— Как же одинока Марфа Ивановна, — произнёс Василий, чтобы хоть как-то резюмировать встречу.
Надина ничем не возразила, однако внутренне с Василием была не согласна. Марфа Ивановна одинока?! Этого совершенно не ощущается. Она неустанно ощущает Бога, поминает всех своих и тех, с кем сводила её жизнь, она находится в постоянном умозрительном общении с горним миром и совсем не замечает скудости действительного существования.
Недолго шли рядом, и, когда расстались, холодно попрощавшись, на американском пальто Надины остался лёгкий запах мужского присутствия, мужского с лёгким ароматом духов женщины, о которую он тёрся до визита к Марфе Ивановне.
Покидать женщин надо легко, считал Василий. Так, как мы покидаем каждое место, по которому идём и оставляем позади мгновения. Он шёл и мысленно умничал: «Так можно подготовиться к основному уходу — уходу из жизни. Шёл, шёл — и ушёл. И также дробится каждое мгновение, предвещая распад мозаики сознания. Горизонт подступит в своей неживой обширности, пропустит вперёд к томительному кружению. Шар, кружение — это совершенство, с которым не расстаться. Форма удерживает содержание, тело — сознание, не давая ему растечься и потеряться. Сознания вне тела нет, но отчего, отчего же наш взгляд простирается так далеко, одухотворяя всё видимое?».
Василий шёл независимой походкой, заглядывая женщинам в глаза. Они так одиноки, почти любая может ему отдаться, как тогда, в юности на Иркуте. Василий всегда найдёт дом и стол и, значит, не пропадёт. При этом он не любит богатых женщин, и это есть проявление его высокой духовности.
Надина шла своей дорогой мимо нового необычного жилого дома, который нравился ей, как грёза. Она живёт в другом, в этом никогда не будет жить. Ей встретился продуктовый магазин, и она зашла в него с недоумением. Все только и говорили, что две тысячи второй год — особая дата, вот-вот цены слишком подскочат вверх, кто-то ждал небывалого кризиса, кто-то конца света. Надина не думала ни о том, ни о другом. Испытывая растерянность и неловкость, она купила по килограмму разных круп и, продолжая недоумевать, правильно ли она это сделала, отправилась к себе домой, готовить публикацию о Марфе Ивановне. Она чувствовала, что старушка могла бы ещё много что рассказать. Надо прийти к ней без Василия.
И зачем они были у Марфы Ивановны вдвоём?
Надина написала своё сочинение, так и не побывав у Марфы Ивановны. В нём не хватало деталей, но, может быть, они и не были нужны. Публикация вышла, Надина даже не поинтересовалась ею, не сходила в редакцию за авторским экземпляром журнала. Она находила свою жизнь лишённой всякого смысла, что там за смысл в написанном? Отец Иоанн Кудрин и дочь его Марфа были участниками истории, они в ней страдали и вышли победителями, поскольку страдание не сломало их. У Надины не было каких-либо испытаний, кроме как бессмысленностью. Свою работу в таможне она находила пустой. Её коллеги занимались тем же, что и она. С ними не о чём было говорить, и они не разговаривали друг с другом. В обеденный перерыв над столиками витала полная тишина. Разве чуть позвякивали столовые приборы, ложечки при размешивании сахара в стаканах с чаем. Надина обедала с кем придётся, не с теми, кто сидел с ней в кабинете, настолько ей было неважно их присутствие или отсутствие. Она думала о том, что надо бы посетить Марфу Ивановну, но прошёл год, и она не посетила.
Наконец, наступила новая весна, и, надев то же элегантное американское пальто, поскольку погода степлилась, Надина наконец решила побывать у Марфы Ивановны в ближайшие выходные. Пальто воскресило в ней воспоминание годовой давности с мужским присутствием Василия Кивасова рядом. Надина представила себе, как его убивает, попадая из винтовки в один и другой глаз. Он должен был бы упасть после первого выстрела, но, поскольку всё совершалось в воображении, упал после второго.
У Марфы Ивановны не было мобильного телефона, тогда они ещё не были распространены. Как же предупредить старушку о визите? На удачу, к Надине зашёл отец Владимир, дальний родственник. Они пили чай, и он рассказал, что Марфа Ивановна ждала её в гости, но уже ждать перестала. Однако неплохо бы Надине у неё побывать, так как старушка насовсем уезжает из города. Надина попросила отца Владимира предупредить её, что будет у неё в воскресенье, завтра, в три часа дня. О визитах тогда и не было особо принято предупреждать, по старинному обычаю люди свободно ходили в гости друг к другу, но Надине не хотелось оказаться не вовремя. Она нигде не бывала и не испытывала лёгкости от предстоящего посещения.
Прежде Надины Марфу Ивановну посетил старообрядческий Владыка Силуян, епископ Новосибирский, Всея Сибири и Дальнего Востока. Он приехал из Новосибирска для того, чтобы благословить её на дальний путь. Приехал из Новосибирска ради её одной и памяти её отца, отца Иоанна Кудрина. Владыка Силуян сам был совсем старик, одет он был смиренно и просто. Главой Иркутской митрополии тогда был Владыка Вадим, однако и речи не могло быть о том, чтобы Владыка Силуян известил его о своём появлении в его епархии и был бы принят им. Иерархи православные никониане и старообрядцы не общаются между собой. Владыка Силуян остановился у Марфы Ивановны и ночевал в её комнатке на раскладушке, сдвинув стол в сторону кровати хозяйки. Хотя и старик, мужчина он был телом крупный. Время они провели в молитвах. Марфа Ивановна была очень опытна в церковной службе и иногда поправляла Владыку Силуяна или принималась ему рассказывать, как тот или иной молебен проходил в Харбине. Владыка слушал с большим вниманием. Это был не первый его визит в более чем скромную двухкомнатную квартиру, где едва ли было чем его угостить. Владыка Силуян старался навещать Марфу Ивановну раз в год, а в 1998 году побывал у неё дважды, перед путешествием в Австралию и после него. Это путешествие согласовывала Марфа Ивановна, ведь Владыка Силуян отправлялся к её племянникам — детям старшего брата Константина Сергею и Софье Кудриным. Их приход был в городе Сиднее. Они вернули Владыке Силуяну имущество бывшей Амурско-Иркутской епархии, когда-то вывезенное в Харбин, а оттуда отцом Иоанном Кудриным в Австралию. От Сергея и Софьи Кудриных Владыка Силуян получил важные древлеправославные реликвии, принадлежавшие Амурско-Иркутской епархии. Это были печать Владыки Иосифа, его епископская шапка и жезл, два антиминса. Передали с ним Кудрины и посылку, и сколько-то денег для Марфы Ивановны.
Теперь в квартире её витал запах ладана. Владыка Силуян посещал её совсем недавно и, очевидно, в последний раз. Марфа Ивановна едва оправилась от болезни и жить долго не рассчитывала.
Надине она открыла сама, пригласила за стол в своей комнатке, застеленный белой льняной скатертью, стала угощать чаем с вареньем и постными булочками.
— Я уезжаю к дочери на Камчатку, в село Коряки, — стала рассказывать она, — хочу подарить вам, Надя, этот платок, этот старинный прибор для лечения горла, эту книгу. На листочке мой адрес. Пишите мне. Сына Анатолия я похоронила два месяца назад. Был бы он жив, я бы не уезжала. Жена его тоже умерла. Серёженька остался. Он сейчас на лечении в психиатрической больнице, и я очень затрудняюсь с его судьбой и судьбой квартиры. Жду завтра дочь, она разберётся и увезёт меня.
Для Надины всё сказанное Марфой Ивановной было неожиданностью, и она выразила ей соболезнование. Марфа Ивановна продолжила рассказ.
— Беды на нашу семью свалились неожиданно и все сразу. Сначала я поскользнулась на льду улицы и сломала шейку бедра. Пролежала в постели полгода и встала. Врачи удивлялись этому, думали, что я останусь лежачей больной. Я же молилась усердно, и Бог мне помог. Пока я лежала, умерли сын и невестка. Некому было позаботиться о них. Мне в моих горестях помогала соседка.
Надина молча развернула и сложила подаренный ей платок — он был старый, из тех лет, когда Марфа Ивановна стала жить в Иркутске и купила его. По кремовому полю шли бело-розовые цветы, а по краю широкая синяя кайма. Такие теперь не носят, это просто память. Замысловатый стеклянный прибор она тоже не предполагала использовать, хотя Марфа Ивановна объяснила, как им пользоваться: надо нагреть лекарственные травы, опустить конец трубки по-над водой и, взяв другой конец в рот, дышать горячим паром. При поднятии по трубке пар несколько охлаждается. Горло у Надины никогда не болит. Книга была — стихи и поэмы Витезслава Незвала, изданные в переводах на русский язык в одна тысяча девятьсот семьдесят втором году. Марфа Ивановна надписала книгу Надине и поставила дату — «26 марта 2003 года». Надпись её шла справа, а слева шла другая, сделанная тридцать лет назад — от восьмого марта одна тысяча девятьсот семьдесят третьего года.
«Зачем копить добро в пустыне бытия?
Кто вечно жил средь нас? — Таких не знаю я.
Ведь жизнь нам в долг дана — и то на срок короткий,
А то, что в долг дано — не собственность твоя
Дорогая Марфа Ивановна, мы с Омаром Хайямом считаем, что эту заповедь Вы исполняете так искренне и верно, как мало кто из наших знакомых и незнакомцев. Так пусть же в день Восьмого марта они, то есть остальные женщины, пойдут вслед за Вами по пути этой добродетели, а Вы укрепите своё здоровье и бодрость духа для новых добрых дел на этой стезе.
Несколько неуклюже и старомодно выразившаяся, но зато старавшаяся изо всех сил доставить приятное Вам в словах посвящения, Антонина».
Отчего подруга Антонина подарила Марфе Ивановне книгу именно Незвала, сказать трудно. Может быть, у неё в роду были чешские корни? В Гражданскую войну пленных чехов в Иркутске было много. А может быть Антонине понравились стихи чеха просто так, за их очарование. Надина хотела спросить, отчего, но тут старушка заговорила.
— Я иногда сама пишу стихи, — с лёгкой улыбкой произнесла Марфа Ивановна.
Она достала тетрадку.
— Посмотрите, Надя, правильно ли они написаны с точки зрения стихосложения?
Как Марфа Ивановна могла предположить, что Надина разбирается в правилах стихосложения? К стихам Надина отнеслась безжалостно. Прочла быстро и словно не заметила, о чём они. А что она могла сказать Марфе Ивановне? «Хорошо»? «Плохо»?
Провожая её, старушка благостно улыбалась, лёгонькая, исхудавшая, готовая к новому дальнему пути. Улыбалась так, как, наверное, и в трёхлетнем возрасте это было, когда отправлялась с Белой гвардией в изгнание с русской земли. С того самого давнего времени Марфа Ивановна привыкла всё принимать, как оно есть, и защищать не себя, а свою древлеправославную веру.
Дома Надина поставила книгу на книжную полку, не читая. После встречи с Василием Кивасовым она ещё больше замкнулась в себе против прежней замкнутости и молчаливости. Она стала понимать, что в этом мире ей не найти ничего для себя. Хозяева мира не допустят, чтобы кто-то из простых людей жил на уровне своих представлений и ощущений, не был унижен. Надине вполне отчетливо казалось, что она не живёт. Ведь настоящая жизнь там, где есть самоотдача, самопожертвование, а всё остальное, в чём нет направленности из себя вовне, есть самообман.
Марфа Ивановна написала Надине одно письмо, и Надина аккуратно тут же ответила ей. Но переписка не завязалась, и Надина предположила, что Марфа Ивановна умерла.
Книга Витезслава Незвала на полке не давала о ней забыть. Поэт много путешествовал, как и она, иногда вынуждено. Когда Марфа Ивановна родилась, ему было уже семнадцать лет, он видел беды Европы и тоже был беженцем, а потом был очень рад, что советские войска взяли Прагу, стал дружить с нашими писателями, а они стали переводить его стихи на русский язык.
Однажды в сырой и серый осенний день, а точнее, спустя два с половиной года после отъезда Марфы Ивановны на Камчатку, Надина открыла, наконец, подаренную ей книгу. Открыла наугад и прочла:
Осенней порой, когда в парках скрипят ворота,
и грязь на дорогах чавкает, как болото,
и люди бредут на погост вереницей,
и бабка старая шепчет что-то
и поскользнуться боится,
в старинном альбоме — мяты дремота,
и мальчик листает страницы…
Чтение книги стихов и поэм каким-то образом вернуло Надине утраченное ощущение жизни и расположило её к тому, чтобы быть снова обманутой.
Но, конечно же, не Василием Кивасовым. Тот, одним разом удовлетворив любопытство к дочери главного старообрядческого священника армии и флота Колчака и спустя год-другой мельком увидев Надину на улице, о Марфе Ивановне не спросил. Быстро шагая куда-то, он узнал тогда не Надину, не её саму, а её элегантное тёмно-бирюзовое американское пальто.
18.03.22
