Не успели казаки-землепроходцы, охочие и служилые люди переправиться за Байкал, как почти тотчас же вслед за ними царские власти стали отправлять ссыльных. Ещё в 1648-1649 годах царь Алексей Михайлович ввёл новый сборник законов Московского государства – Соборное уложение, согласно которому Сибирь определялась как место ссылки и поселения. Ссыльным крестьянам-бунтовщикам вместо казни, наказав кнутом, отрубали указательный палец на левой руке или отрезали уши и заставляли возделывать суровую сибирскую землю с обязательным условием – часть урожая сдавать в царскую казну – «на государя-батюшку».
Особенно жестоко расправлялось царское самодержавие с участниками крестьянских восстаний под предводительством Петра Болотникова, Степана Разина, Емельяна Пугачёва и других народных вожаков. Обессиленных долгим тюремным заключением, битых батогами, закованных в кандалы, заключённых гнали пешком через огромные пространства России, везли в стругах по сибирским рекам. Им приходилось идти до Забайкалья около года. Одни, не дойдя до места, умирали в дороге от холода, голода и болезней, другие, более смелые, бежали.
С 90-х годов ХVIII века Сибирь становится основным местом ссылки и политических заключённых. Так, енисейский воевода Афанасий Пашков, пришедший со своими казаками в Нерчинск, доставил сюда и первого ссыльного в Забайкалье – протопопа Аввакума с его семьей. Аввакум не только противился реформе православной церкви, затеянной царём, но и выступал против роскошной жизни церковников.
Следом за ним в Забайкалье погнали воров, татей, убийц, грабителей, казнокрадов, фальшивомонетчиков и прочих уголовных преступников, а потом и политических противников царя. Любое восстание или бунт в России находили отзвук за Байкалом: здесь сразу же появлялись новые партии каторжан, закованных в кандалы. Поэтому разбойников в наших краях в дореволюционные годы было предостаточно.
Разбойники-беглецы
Дорог здесь почти не было – кругом дикая тайга, горы да степи. Но всё равно каждый год по зову «генерала Кукушкина» (так ссыльные называли весну!) сотни каторжан уходили в бега. Их не могли удержать ни охрана, ни пули, ни наказания.
В Национальном архиве РБ имеется дело арестанта Михаила Козлова из Горного Зерентуя. За первый побег ему дали 25 плетей и поставили «позорные знаки» на лице. За второй прогнали сквозь строй в 500 человек и поставили новые клейма. За третий дважды прогнали сквозь строй и заковали в кандалы. И всё-таки он совершил четвёртый побег, закончившийся его гибелью.
Местные жители сочувственно относились к беглецам, а чтобы те по ночам не тревожили хозяев, спрашивая подаяние, крестьяне стали мастерить в сенях окошечки и ставить туда хлеб с молоком. Беглые подходили к любому дому, брали приготовленную д ля н их п ищу и у ходили. Вскоре эта традиция распространилась по всему Забайкалью. По преданиям, окошко это назвали «ланцовкой» - по имени знаменитого разбойника и бродяги Ланцова, которого тоже не могли удержать никакие решётки и цепи. Беглецов давно уже не стало, а «ланцовки» в домах забайкальцев вырубались ещё много лет.
В своё время мне удалось целое лето поработать в фольклорной экспедиции доктора филологических наук Лазаря Элиасова, собиравшей легенды и предания среди старожилов Забайкалья. Среди многих сотен записей было и предание о казаке Симоне, который вместо того, чтобы заниматься хлебопашеством, охотой или золотым промыслом, в разбой ударился, грабил охотников, тунгусов, пушнину у них отбирал.
Записали мы ещё одну историю о каторжнике Бронникове, более 20 лет долбившем кайлой горную породу в рудниках Акатуя. Был он весь испорот и изодран. На лбу у него красовалось клеймо, на лице – несколько рубцов, а на спине – полосы. И всё-таки он бежал и жил в тайге.
Легенда о бродяге, бежавшем с каторги и переплывшем Байкал в омулевой бочке, легла в основу стихотворения местного учителя, краеведа и поэта Дмитрия Давыдова, которое было переложено на музыку и стало народной песней.
В «Летописи г. Иркутска (1881-1901 гг.)», составленной краеведом и библиотекарем Нитом Романовым, неоднократно встречаются записи, подобные этим:
«20 ноября 1882 г. был арестован полицией каторжный Алифанов, который своими грабежами и убийствами наводил страх на жителей Иркутска и соседних селений. Преступник, обладая громадною физической силой и будучи лишён всякого орудия, оказал при аресте сильное сопротивление».
«27 мая 1887 г. в Чите повешены бывший городской голова, комиссионер Кяхтинского торгового товарищества Алексеев и еврей Пента за вооружённое нападение на почту 5 января, причём было совершено убийство ямщика, другой же и почтальон ранены. Третьему преступнику атаману Маньковскому казнь заменена 20-летней каторгой».
Городской голова
О разбойнике Алексееве (он был городским головой!) стоит рассказать поподробнее. В бытность его правления между Верхнеудинском и Читой вооружёнными бандитами несколько раз была ограблена почта. Следствие ни к чему не приводило. И после одного из очередных ограблений позвали на помощь охотника-следопыта, который после осмотра следов на снегу заявил в полном смущении: «Тут была лошадь городского головы…». Охотника подняли на смех, ибо все знали, что, кроме Алексеева, на его коне никто не ездит. Но тот упрямо твердил: «Это его лошадь, больше таких следов никто не оставит!».
Полицмейстер, предположив, что кто-нибудь ночью выводит лошадь из конюшни городского головы и совершает на ней грабительские наезды, приказал установить за конюшней слежку. Несколько суток караулили полицейские – нет, никто из посторонних во двор не заходил, а грабежи продолжались. И вдруг возле мусорной ямы кто-то из них нашёл пустой пакет для хранения денег. Заглянули в яму, а там их оказалось несколько десятков. Тут уж подозрения пали на прислугу и служащих. Заподозрить Алексеева никому, конечно, и в голову не приходило.
Однако вскоре следствие снова зашло в тупик – прислуга оказалась непричастной к грабежам. И тут полицмейстер (его очень торопили из Петербурга) на свой страх и риск сделал обыск у городского головы, когда тот был в гостях у губернатора. В письменном столе у «мэра» города он нашёл несколько ещё не вскрытых пакетов из последней ограбленной почты. Так был изобличен грабитель, до поры, до времени остававшийся неизвестным.
Троицкосавский разбойник
Были в наших местах и свои Робин Гуды. Об одном из них писал (в книге «Селенгинская Даурия. Очерки». СПб, 1886) известный краевед Владимир Птицын, долгое время живший в Кяхте: «В семи верстах от Усть-Кяхты, возле самой дороги (купеческого Удунгинского тракта – авт.), на правом берегу Селенги есть пещера с узким незаметным входом, но просторная и высокая внутри. Пещера эта до сих пор носит имя Капустина и была одной из наиболее любимых его резиденций».
Уроженец одного из чикойских селений, солдат троицкосавского батальона, Капустин был несправедливо и жестоко обижен начальством и местными богачами, после чего и стал грозой края в середине ХIХ века. Однако, как вспоминали об отчаянном разбойнике троицкосавские мещане и окрестные жители: бедных и крестьян он не обижал и не разорял, а поживлялся больше за счёт купцов.
Власти предпринимали неоднократные попытки поймать разбойника, но все облавы оказывались безуспешными. Увидев со скалы идущих преследователей, Капустин успевал укрыться в укромном месте. Летом его пристанищем была пещера или лесная чащоба, а зимой он находил приют у сердобольных людей, с которыми он делился добычей. И всё же через несколько лет его поймали и отправили на каторгу в Нерчинские рудники. А выдала его, как рассказывали старожилы, любовница, которая не могла простить ему измену.
Народная молва приписывала Капустину и добрые деяния, и злодеянья, разумеется. К тому же многие местные жители считали (и слух об этом передавался из поколения в поколение), что в капустинской пещере или вблизи неё им был зарыт клад. Увы, многие поиски прошлых лет оказались напрасными.
Кяхтинского Робин Гуда власти в конце концов изловили и отправили на каторгу, а вот другому каторжнику по прозвищу Ванька-Каин повезло больше других. Совершив побег с Кары, он не стал разбойничать, а укрылся в тайге. Питался кореньями, ягодами, порой за хлебом в деревни или на заимки приходил. А когда услышал, что его выслеживают стражники, подался ещё дальше в тайгу, где набрёл на одну тунгусскую семью, которая и спасла его от голодной смерти. «Негоже тебе с нами по тайге шататься, - сказал ему глава семьи. – Иди-ка ты лучше в Баргузинскую долину. Там, в её верховьях, наши деды раньше золото добывали. Может, и тебе повезет…».
И стал Ванька-Каин шурфы бить. Бил долго, но своего добился, наткнулся на богатую золотую жилу. За одно лето столько золота намыл, что от тюрьмы откупился.
Что в этой истории правда, а что красивая легенда – трудно сказать. Но в местных архивах о Ваньке-Каине столько полицейских бумаг хранится, столько о нём преданий народных фольклористами записано, что хочется верить всему сказанному.
Местные «корсары»
Были, оказывается, в наших краях и свои пираты. У краеведа Александра Сгибнева, занимавшегося историей судоходства на Байкале (см. «Морской сборник», СПб, 1870) есть прямое свидетельство этому. Так, в частности, он писал: «При императрице Елизавете Петровне большая часть рыбных угодий на Байкале была отдана в арендное содержание графу Шувалову. Тогда значительное число больших и малых лодок, вооружённых единорогами (небольшая пушка - авт.), ходило по озеру. Во-первых, за надзором, чтобы рыбный промысел производился лицами, имеющими право; а, во-вторых, для защиты рыбопромышленников от разбойников, нередко показывавшихся тогда на Байкале».
Подвергался когда-то разбойничьему нападению и Посольский монастырь. Местные «корсары» приплыли на лодках и внезапно напали на него. Долго мучили игумена и казначея, допытываясь у них, где спрятана монастырская казна, а дознавшись, взяли деньги и скрылись. И почти 100 лет после этого набега при монастыре по высочайшему повелению находился казачий караул из бурят и целая батарея пушек.
О байкальских «корсарах» пишет и Владимир Птицын: «В старые годы на Байкале существовали пираты. В своих лёгких лодках налетали и грабили они купеческие неуклюжие баржи с товарами. Одного из известнейших в своё время байкальских пиратов, Сохатого, ещё помнят в Забайкалье. Он славился своей необыкновенной силой. Из подвигов его особенно выделяется разгром и ограбление им Чертовкинской ярмарки, бывшей ежегодно на одном из островов устья Селенги. Во главе двенадцати товарищей внезапно бросился Сохатый на балаганы с товарами, захватил, что ему понравилось, и скрылся, никем не преследуемый. Такой ужас навело на всех, бывших на ярмарке русских и бурят, - а их было там до 300 человек, неожиданное и смелое появление страшного разбойника…».
Весьма поучительна история и другого, когда-то известного по всему Забайкалью разбойника Горкина. Он «промышлял» по Московскому тракту, был пойман, сослан на каторгу и, отбыв её, поселился в одном из прибайкальских селений. Горкин обзавёлся хозяйством и занялся извозом на той же «государевой дороге» - Московском тракте.
По свидетельству Птицына: «В нём принял большое участие бывший в то время генерал-губернатором Восточной Сибири граф Муравьёв-Амурский. Он помог устроиться Горкину, лично видался и ласково обращался. Рассказывают люди, видевшие Горкина, что он понимал и глубоко чувствовал расположение к себе Муравьёва. И, может, благодаря такому человеческому отношению благородного графа, Горкин не возвратился к прежней профессии, не сделался снова грозою Московского тракта, а занялся честным трудом и кончил жизнь честным человеком».
Как ни странно, но, пожалуй, никто так вдохновенно не воспевал Байкал, как беглые каторжники, которых в народе называли «прохожими» или «рысаками». Ведь не все они были отпетыми ворами, разбойниками или пиратами, способными лишь на разбой или насилие. Простые рабочие, крестьяне – труженики, из-за произвола судебных властей и начальства попавшие на каторгу. На их фольклоре было создано немало замечательных песен, которые считаются народными, ибо в них звучала могучая, гордая народная сила, жажда свободы, молодецкая удаль.