1157
Анна Банасюкевич, театральный критик, арт-директор фестиваля молодой драматургии «Любимовка» поделилась на страницах Петербургского театрального журнала о своих впечатлениях от международного фестиваля национальных театров «Алтан Сэргэ» в Бурятии, сообщает ИА Буряад Yнэн по информации пресс-службы минкульта РБ.
Третий Международный фестиваль национальных театров «Алтан Сэргэ», что в переводе на русский означает «Золотая коновязь», прошел в Улан-Удэ в сентябре и был приурочен к 350-летию столицы Бурятии.
Фестиваль, инициированный еще в 2011 году Театром драмы имени Хоца Намсараева, собрал семь спектаклей из Бурятии, Монголии, Башкирии, Хакассии, КНР (Внутренней Монголии) и Эстонии (театр R.A.A.M. приехал на правах гостя), провел два круглых стола, посвященных проблемам национальных театров в российском контексте (ведущие — театральные критики Татьяна Тихоновец и Нияз Игламов), а также показы режиссерских эскизов в рамках лаборатории Олега Лоевского.
Фестиваль, на целую неделю пригласивший театры в Улан-Удэ, позволил создать общее дискуссионное поле, задуматься об общности культурного пространства, продиктованной историческими, языковыми нюансами. Всю неделю говорили о том, что такое национальный театр, существуют ли национальные школы, о синтетической природе сегодняшней сцены, о мировом контексте и опасностях глобализации. Спектакли, показанные театрами-участниками, тоже каждый по-своему отвечали на эти вопросы. Обращаясь к мировой и национальной классике, подверстывая европейские тексты под собственный менталитет, выводя на сцену новую пьесу (острая нехватка современной национальной драматургии — одна из самых насущных проблем), театры так или иначе намечали возможные перспективы.
«Ромео и Джульетта» (Театр драмы имени Хоца Намсараева)
Фото - Туяа Ямпилова
Афиша фестиваля обозначила и незапланированную интригу: своеобразную дуэль Бурятской драмы и Монгольской с разными версиями «Ромео и Джульетты». Впрочем, у этих спектаклей мало общего: монгольский спектакль удивил своей неистовой страстностью, не ограниченной какими-либо представлениями о современном театральном контексте, а спектакль молодой Сойжин Жамбаловой рассказал какую-то очень личную и свежую историю о том, как деятельные старики заедают век молодым.
В этом спектакле, изящно смешавшем эпическую неспешность и масштабность с простотой лирической интонации и незатейливостью бытовой комедии, узнаются цитаты из спектаклей Някрошюса (прощание Ромео и Джульетты похоже на знаменитый смертельный танец Отелло и Дездемоны) и Бутусова (отчаявшийся Бенволио судорожно по очереди поднимает окаменевших своих ровесников — Ромео, Меркуцио, Тибальта, Париса, — а они валятся и валятся на скамью). Но это красивое кружево сложносочиненных мизансцен — совсем не главное достоинство спектакля. По-настоящему трогает молодость героев: Джульетта — совсем подросток, нежная и резкая одновременно, гибкая и колкая, настороженная как зверек, откровенная в своем бесхитростном гневе, когда в ритмах неумелого рэпа бросает в раскачивающийся микрофон свои обвинения старшим. Ромео — неотесанный паренек, городской хулиган, хмурый крепыш, которого любовь меняет даже физически. Когда Джульетта останется со своими родными, с наступающим Парисом один на один, Ромео безмолвной тенью будет обнимать ее сзади, поддерживать за плечи, помогать ее рукам экспрессивно взмывать вверх, будет плавным, сильным, красивым, взрослым.
Здесь как-то по-особому молоды кормилица и священник: первая любит свою воспитанницу как дочь — беззаветно, подробно, обоснованно, в этом спектакле особенно веско звучат ее слова о своей, умершей в младенчестве, дочке. В той решимости, с которой она советует Джульетте выходить за Париса, чувствуется уверенность вещуньи, горькое материнское предчувствие. Суетливый и экспрессивный брат Лоренцо здесь — настоящий ценитель жизни, сибарит и эстет, чуть жеманно просит он музыканта, расположившегося в правом углу сцены, сыграть Шопена.
В спектакле нет надрыва: сцены детской торопливой любви сыграны радостно и иронично — Ромео и Джульетта, сидя на деревянном круге, подвешенном к потолку (так обозначена юрта), тянутся друг к другу, отталкивают благоразумных взрослых, стремящихся не допустить греха до свадьбы. Собственно, и шекспировский текст в бурятском переводе они произносят, ничуть не любуясь его красотами, не жеманясь и не литературничая, — он звучит здесь как естественное свойство молодости и простодушия.
Спектакль начинается с Париса, с нависшей угрозы нежеланного брака — старшие выдают дочку за «своего». Этот Парис ничем не плох, в финале спектакля его жалко почти так же, как главных героев, он тоже стал разменной монетой в родовых играх. Те силы, которые обозначены в спектакле безымянными тенями, вихрями кружащимися по сцене, сужают круг, и в финале, у могилы Джульетты — спокойные, тихие и примиренные молодые, и растерянные, уставшие от самих себя, но продолжающие жить взрослые.
Спектакль Монгольского театра драмы им. Д. Нацагдоржа, в отличие от бурятской версии, сделан с живописным размахом и голливудской фантазией: ажурный балкон Джульетты выезжает из-под земли, на заднике светится луна, сама Джульетта одета в белое платье в пол, обильно расшитое блестками, мужчины — в дорогих камзолах с нашивками, в которых — смесь этники с костюмным кино. В бурятском спектакле нет дуэлей и постановочных драк, а смерть — следствие мрачного сговора. Здесь же — дерутся с размахом, неистовостью, с пронзительным звоном шпаг, невероятной энергией и изяществом поз. Когда смотришь, вспоминаешь фильм Лурмана с его красочным тинейджерством. Впрочем, здесь фантазия режиссера особенно неуемна: Ромео в изгнании тоскует о возлюбленной, и в его снах Джульетта с приделанными к платью ангельскими белоснежными крыльями кружит по сцене на тросах под какой-то сладкий попсовый хит; аптекарь, снабдивший Ромео ядом, оборачивается дьяволом и силой взгляда воспламеняет распятье, зажатое в пальцах испуганного гонца. Спектакль все время сбивает с толку: выбранная стилистика, отсылающая то ли к второразрядной мелодраме, то ли к пародии на индийское кино, каким-то неведомым образом сочетается с невероятной мощью и честностью актерской игры. Вопреки любому логическому объяснению, втягиваешься и нервно следишь за ходом дуэли — ловкий удар Тибальта заставляет вздрогнуть так, будто смерть Меркуцио и правда неожиданность. И сам Меркуцио (получивший на «Алтан Сэргэ» приз за лучшую мужскую роль второго плана) — невероятно пластичный, нервный, трагический. Спектакль невиданно бережен к тексту Шекспира — четырехчасовое действо не пожертвовало почти ни одним персонажем, ни одной сценой.
«Ромео и Джульетта» (Монгольский театр драмы им. Д. Нацагдоржа)
Фото - Туяа Ямпилова
Одним из заметных событий фестиваля стал «Сумасшедший Муклай» Сергея Потапова — режиссерская версия рассказа классика якутской литературы Платона Ойунского идет в репертуаре хакасского театра «Читiген». Спектакли Сергея Потапова бывают разными, зачастую визуально масштабными, постановочно сложными. «Сумасшедший Муклай», напротив, аскетичен, неприхотлив. Своей картинкой, средствами выразительности отсылает к древности, к простой метафорике и былинному символизму — красная тряпка обозначает огонь, привычный миропорядок; неразрывная связь с землей, с природой выражена игрушечной фигуркой коровы. В рассказе Ойунского белогвардейцы заживо сжигают деревенского пророка, предсказывавшего победу красных. Спектакль Потапова — притча о том, как перевернулся мир, о предчувствии апокалипсиса. Женщины, напялившие буденовки — как знак системного сбоя, вывихнутости естественного состояния мира. Белые, красные — не важно: Муклая сжигают, а последний выстрел достается музыкантам, гомункулы без рода и племени уничтожают корни, род, культуру.
Спектакль Башкирского театра имени М. Гафури «Навстречу мечте» (название — самое неинтересное, что есть в этом спектакле) — в некотором роде ответ на один из главных вопросов фестиваля, о современной национальной драматургии. Молодая команда спектакля во главе с режиссером Ильсуром Казакбаевым выбрала в качестве материала прозу молодого башкирского писателя Айгиза Баймухаметова, а инсценировку сделала молодая ученица Николая Коляды, драматург Ангиза Ишбулдина. Важно, что это спектакль молодых, и за поколенческую осознанность, с которой проделана работа, можно простить и некоторые общие места. Повесть Баймухаметова — из той, развитой, традиции литературы, которая описывает жизнь в детских домах и будни сирот. Важно, что это высказывание личное, основанное на собственном опыте, хотя это и не отменяет некоторой заметно ощущаемой художественной вторичности. Спектакль о детском доме — всегда опасность, но «Навстречу мечте» — пример умной режиссуры, гнушающейся запрещенных приемов. История, рассказанная от первого лица, здесь разыграна компанией молодых парней, одетых в одинаковые, довольно модные, кстати, рубашки, и советского типа теплые разношенные колготы, топорщащиеся у пяток. На сцене — живая музыка, и весь спектакль — какой-то странный концерт, озвученный ненавязчивыми джазово-рок-н-ролльными ритмами, иронично подсвеченный пародийными аранжировками с трудом узнаваемой в них попсы, вроде «я знаю пароль, я вижу ориентир…». Главный герой, Ильяс, ровным голосом рассказывает о том, как многодетная его семья лишилась отца и матери, и дети оказались разбросаны по разным детским домам и приемникам. Остальные играют всех остальных: товарищей по несчастью, местную гопоту, детдомовских девчонок (присобачивают банты с косами к своим коротким стрижкам), директрису, какого-то вороватого проверяющего. Сюжеты узнаваемы и страшноваты — спектакль не берет на себя роль первооткрывателя, просто напоминает: вот так эта система устроена. Мальчишки драят пол, унижаются перед старшими; кого-то избивают до полусмерти; девчонку, встретившую первую любовь, обманом тащат на аборт; кто-то сбежал из детдома, нашел мать и убил ее за то, что оказался ей не нужен. Никакой сентиментальности, никакого быта: декорация — многочисленные кубики со словами, их таскают туда-сюда, складывают слова и фразы, строят все новые выгородки. Спектакль не поражает, но оставляет то действенное чувство дискомфорта, которое не позволит перестать думать об этом, выйдя из зала. По сути, «Навстречу мечте» делает то, за что так не любят пресловутую «чернуху»: формулирует реальность, ее неприглядные формы, заставляя считаться с действительностью, вступать с ней в коммуникацию. Эта энергия неприятия, рождаемая спектаклем, — пусть и утопическая, но надежда на перемены.
«Навстречу мечте»
Фото - Туяа Ямпилова
Третий «Алтан Сэргэ» завершился показами лаборатории: Геннадий Тростянецкий сделал с актерами Бурятской драмы Мольера. Одноактная пьеса «Сганарель, или Мнимый рогоносец» была разыграна как фарс, со свойственной ему стремительностью, заостренностью масочного существования, с долей импровизации (играли на русском, а импровизировали на бурятском). Дмитрий Егоров показал версию пьесы «Прекрасное далеко»: усадив зрителей на поворотный круг, обнажил пространство сцены и закулисья — «рай» с грустными ангелами получился пустынным, неуютным и непригодным для житья.
Фестиваль в Улан-Удэ не просто показал спектакли, позвав в гости соседей: Бурятский театр еще раз, и вполне обоснованно, заявил о своих амбициях на то, чтобы быть центром Азии, не только в географическом, но и в культурном отношении, быть площадкой для диалога и обмена идеями.
