​​Забайкальские «Робин Гуды»

Не успели казаки-землепроходцы, охочие и служилые люди переправиться за Байкал, как почти тотчас же вслед за ними царские власти стали отправлять ссыль­ных. Ещё в 1648-1649 годах царь Алексей Михайлович ввёл новый сборник законов Московского государства – Соборное уложение, согласно которому Сибирь опре­делялась как место ссылки и поселения. Ссыльным крестьянам-бунтовщикам вместо казни, наказав кнутом, отрубали указательный палец на левой руке или отре­зали уши и заставляли возделывать суровую сибирскую землю с обязательным условием – часть урожая сдавать в царскую казну – «на государя-батюшку».

Особенно жестоко рас­правлялось царское само­державие с участниками крестьянских восстаний под предводительством Петра Болотникова, Степана Ра­зина, Емельяна Пугачёва и других народных вожаков. Обессиленных долгим тю­ремным заключением, би­тых батогами, закованных в кандалы, заключённых гна­ли пешком через огромные пространства России, везли в стругах по сибирским ре­кам. Им приходилось идти до Забайкалья около года. Одни, не дойдя до места, умирали в дороге от холода, голода и болезней, другие, более смелые, бежали.

С 90-х годов ХVIII века Сибирь становится основ­ным местом ссылки и по­литических заключённых. Так, енисейский воевода Афанасий Пашков, пришед­ший со своими казаками в Нерчинск, доставил сюда и первого ссыльного в Забай­калье – протопопа Авваку­ма с его семьей. Аввакум не только противился реформе православной церкви, зате­янной царём, но и выступал против роскошной жизни церковников.

Следом за ним в Забай­калье погнали воров, татей, убийц, грабителей, казно­крадов, фальшивомонет­чиков и прочих уголовных преступников, а потом и политических противников царя. Любое восстание или бунт в России находили отзвук за Байкалом: здесь сразу же появлялись новые партии каторжан, закован­ных в кандалы. Поэтому разбойников в наших краях в дореволюционные годы было предостаточно.

Разбойники-беглецы

Дорог здесь почти не было – кругом дикая тай­га, горы да степи. Но всё равно каждый год по зову «генерала Кукушкина» (так ссыльные называли весну!) сотни каторжан уходили в бега. Их не могли удержать ни охрана, ни пули, ни нака­зания.

В Национальном архиве РБ имеется дело арестанта Михаила Козлова из Горного Зерентуя. За первый побег ему дали 25 плетей и по­ставили «позорные знаки» на лице. За второй прогнали сквозь строй в 500 человек и поставили новые клейма. За третий дважды прогна­ли сквозь строй и заковали в кандалы. И всё-таки он совершил четвёртый побег, закончившийся его гибе­лью.

Местные жители сочув­ственно относились к бе­глецам, а чтобы те по но­чам не тревожили хозяев, спрашивая подаяние, кре­стьяне стали мастерить в сенях окошечки и ставить туда хлеб с молоком. Бе­глые подходили к любому дому, брали приготовлен­ную д ля н их п ищу и у хо­дили. Вскоре эта традиция распространилась по всему Забайкалью. По преданиям, окошко это назвали «ланцовкой» - по имени знаме­нитого разбойника и бродя­ги Ланцова, которого тоже не могли удержать никакие решётки и цепи. Беглецов давно уже не стало, а «лан­цовки» в домах забайкальцев вырубались ещё много лет.

В своё время мне удалось целое лето поработать в фольклорной экспедиции доктора филологических наук Лазаря Элиасова, со­биравшей легенды и пре­дания среди старожилов Забайкалья. Среди многих сотен записей было и пре­дание о казаке Симоне, ко­торый вместо того, чтобы заниматься хлебопаше­ством, охотой или золотым промыслом, в разбой уда­рился, грабил охотников, тунгусов, пушнину у них отбирал.

Записали мы ещё одну историю о каторжнике Бронникове, более 20 лет долбившем кайлой горную породу в рудниках Акатуя. Был он весь испорот и изод­ран. На лбу у него красова­лось клеймо, на лице – не­сколько рубцов, а на спине – полосы. И всё-таки он бе­жал и жил в тайге.

Легенда о бродяге, бе­жавшем с каторги и пере­плывшем Байкал в омуле­вой бочке, легла в основу стихотворения местного учителя, краеведа и поэта Дмитрия Давыдова, которое было переложено на музы­ку и стало народной песней.

В «Летописи г. Иркутска (1881-1901 гг.)», составлен­ной краеведом и библио­текарем Нитом Романовым, неоднократно встречаются записи, подобные этим:

«20 ноября 1882 г. был арестован полицией ка­торжный Алифанов, кото­рый своими грабежами и убийствами наводил страх на жителей Иркутска и со­седних селений. Преступ­ник, обладая громадною физической силой и будучи лишён всякого орудия, ока­зал при аресте сильное сопротивление».

«27 мая 1887 г. в Чите по­вешены бывший городской голова, комиссионер Кях­тинского торгового това­рищества Алексеев и еврей Пента за вооружённое на­падение на почту 5 января, причём было совершено убийство ямщика, другой же и почтальон ранены. Треть­ему преступнику атаману Маньковскому казнь заме­нена 20-летней каторгой».

Городской голова

О разбойнике Алексееве (он был городским голо­вой!) стоит рассказать по­подробнее. В бытность его правления между Верхнеудинском и Читой воору­жёнными бандитами не­сколько раз была ограблена почта. Следствие ни к чему не приводило. И после од­ного из очередных огра­блений позвали на помощь охотника-следопыта, кото­рый после осмотра следов на снегу заявил в полном смущении: «Тут была ло­шадь городского головы…». Охотника подняли на смех, ибо все знали, что, кроме Алексеева, на его коне ни­кто не ездит. Но тот упрямо твердил: «Это его лошадь, больше таких следов никто не оставит!».

Полицмейстер, предполо­жив, что кто-нибудь ночью выводит лошадь из ко­нюшни городского головы и совершает на ней граби­тельские наезды, приказал установить за конюшней слежку. Несколько суток ка­раулили полицейские – нет, никто из посторонних во двор не заходил, а грабежи продолжались. И вдруг воз­ле мусорной ямы кто-то из них нашёл пустой пакет для хранения денег. Заглянули в яму, а там их оказалось несколько десятков. Тут уж подозрения пали на прислу­гу и служащих. Заподозрить Алексеева никому, конечно, и в голову не приходило.

Однако вскоре след­ствие снова зашло в ту­пик – прислуга оказалась непричастной к грабежам. И тут полицмейстер (его очень торопили из Петер­бурга) на свой страх и риск сделал обыск у городско­го головы, когда тот был в гостях у губернатора. В письменном столе у «мэра» города он нашёл несколько ещё не вскрытых пакетов из последней ограбленной почты. Так был изобличен грабитель, до поры, до вре­мени остававшийся неиз­вестным.

Троицкосавский разбойник

Были в наших местах и свои Робин Гуды. Об одном из них писал (в книге «Се­ленгинская Даурия. Очер­ки». СПб, 1886) известный краевед Владимир Птицын, долгое время живший в Кяхте: «В семи верстах от Усть-Кяхты, возле самой дороги (купеческого Уду­нгинского тракта – авт.), на правом берегу Селенги есть пещера с узким неза­метным входом, но про­сторная и высокая внутри. Пещера эта до сих пор носит имя Капустина и была од­ной из наиболее любимых его резиденций».

Уроженец одного из чи­койских селений, солдат троицкосавского батальо­на, Капустин был несправедливо и жестоко обижен начальством и местными богачами, после чего и стал грозой края в сере­дине ХIХ века. Однако, как вспоминали об отчаянном разбойнике троицкосавские мещане и окрестные жите­ли: бедных и крестьян он не обижал и не разорял, а поживлялся больше за счёт купцов.

Власти предпринимали неоднократные попытки поймать разбойника, но все облавы оказывались безуспешными. Увидев со скалы идущих преследо­вателей, Капустин успевал укрыться в укромном ме­сте. Летом его пристанищем была пещера или лесная чащоба, а зимой он находил приют у сердобольных лю­дей, с которыми он делил­ся добычей. И всё же через несколько лет его поймали и отправили на каторгу в Нерчинские рудники. А вы­дала его, как рассказыва­ли старожилы, любовница, которая не могла простить ему измену.

Народная молва припи­сывала Капустину и добрые деяния, и злодеянья, разу­меется. К тому же многие местные жители считали (и слух об этом передавался из поколения в поколение), что в капустинской пещере или вблизи неё им был за­рыт клад. Увы, многие пои­ски прошлых лет оказались напрасными.

Кяхтинского Робин Гуда власти в конце концов из­ловили и отправили на каторгу, а вот другому каторжнику по прозвищу Ванька-Каин повезло боль­ше других. Совершив побег с Кары, он не стал разбойни­чать, а укрылся в тайге. Пи­тался кореньями, ягодами, порой за хлебом в деревни или на заимки приходил. А когда услышал, что его вы­слеживают стражники, по­дался ещё дальше в тайгу, где набрёл на одну тунгус­скую семью, которая и спас­ла его от голодной смерти. «Негоже тебе с нами по тайге шататься, - сказал ему глава семьи. – Иди-ка ты лучше в Баргузинскую долину. Там, в её верховьях, наши деды раньше золото добывали. Может, и тебе повезет…».

И стал Ванька-Каин шур­фы бить. Бил долго, но сво­его добился, наткнулся на богатую золотую жилу. За одно лето столько золота намыл, что от тюрьмы от­купился.

Что в этой истории прав­да, а что красивая легенда – трудно сказать. Но в мест­ных архивах о Ваньке-Каине столько полицейских бумаг хранится, столько о нём преданий народных фольклористами записано, что хочется верить всему ска­занному.

Местные «корсары»

Были, оказывается, в на­ших краях и свои пираты. У краеведа Александра Сгибнева, занимавшегося историей судоходства на Байкале (см. «Морской сбор­ник», СПб, 1870) есть прямое свидетельство этому. Так, в частности, он писал: «При императрице Елизавете Петровне большая часть рыбных угодий на Байкале была отдана в арендное со­держание графу Шувалову. Тогда значительное число больших и малых лодок, вооружённых единорогами (небольшая пушка - авт.), ходило по озеру. Во-первых, за надзором, чтобы рыбный промысел производился ли­цами, имеющими право; а, во-вторых, для защиты ры­бопромышленников от раз­бойников, нередко показы­вавшихся тогда на Байкале».

Подвергался когда-то разбойничьему нападению и Посольский монастырь. Местные «корсары» при­плыли на лодках и внезапно напали на него. Долго мучи­ли игумена и казначея, до­пытываясь у них, где спря­тана монастырская казна, а дознавшись, взяли деньги и скрылись. И почти 100 лет после этого набега при мо­настыре по высочайшему повелению находился каза­чий караул из бурят и целая батарея пушек.

О байкальских «корса­рах» пишет и Владимир Птицын: «В старые годы на Байкале существовали пи­раты. В своих лёгких лодках налетали и грабили они ку­печеские неуклюжие бар­жи с товарами. Одного из известнейших в своё время байкальских пиратов, Соха­того, ещё помнят в Забай­калье. Он славился своей необыкновенной силой. Из подвигов его особенно вы­деляется разгром и ограбление им Чертовкинской ярмарки, бывшей ежегодно на одном из островов устья Селенги. Во главе двенадцати то­варищей внезапно бросился Сохатый на балаганы с то­варами, захватил, что ему понравилось, и скрылся, никем не преследуемый. Такой ужас навело на всех, бывших на ярмарке русских и бурят, - а их было там до 300 человек, неожиданное и смелое появление страш­ного разбойника…».

Весьма поучительна история и другого, когда-то известного по всему Забай­калью разбойника Горкина. Он «промышлял» по Мо­сковскому тракту, был пой­ман, сослан на каторгу и, от­быв её, поселился в одном из прибайкальских селений. Горкин обзавёлся хозяй­ством и занялся извозом на той же «государевой доро­ге» - Московском тракте.

По свидетельству Птицы­на: «В нём принял большое участие бывший в то вре­мя генерал-губернатором Восточной Сибири граф Муравьёв-Амурский. Он помог устроиться Горкину, лично видался и ласково обращался. Рассказывают люди, видевшие Горкина, что он понимал и глубоко чувствовал расположение к себе Муравьёва. И, мо­жет, благодаря такому че­ловеческому отношению благородного графа, Горкин не возвратился к прежней профессии, не сделался снова грозою Московского тракта, а занялся честным трудом и кончил жизнь честным человеком».

Как ни странно, но, пожа­луй, никто так вдохновенно не воспевал Байкал, как бе­глые каторжники, которых в народе называли «прохожи­ми» или «рысаками». Ведь не все они были отпетыми ворами, разбойниками или пиратами, способными лишь на разбой или насилие. Простые рабочие, крестья­не – труженики, из-за про­извола судебных властей и начальства попавшие на каторгу. На их фольклоре было создано немало заме­чательных песен, которые считаются народными, ибо в них звучала могучая, гор­дая народная сила, жажда свободы, молодецкая удаль.