719
Родилась в городе Дзержинске Нижегородской области. Окончила филологический факультет Нижегородского университета и Высшие литературные курсы Литературного института им. А. М. Горького. Лауреат Всероссийской премии «Традиция», Всероссийской литературной православной премии им. св. блг. кн. Ал. Невского, Международного литературного тютчевского конкурса «Мыслящий тростник». Член Союза писателей России. Живет в Москве.
*
И снова жить захотелось,
когда увидала я,
как птица нырнула смело
в серебряный лед ручья,
крадущегося в овраге
по черной палой листве,
в камнях, блестящих от влаги,
меж острых зеленых стрел.
Вода в еловой ограде —
путь странников-плавунцов —
то крохотный водопадик,
то мелкое озерцо;
где тьма с сияньем граничит,
песчаное твердо дно,
купальщица-невеличка
расплескивает серебро.
Вся в легком пестром наряде,
бесхитростней, чем осот,
подпрыгнет и снова присядет
и крылышки в свет окунет.
Свивает свирельные нити,
и ахает, вся лучась,
и звери ни съесть, ни обидеть
ее не посмеют сейчас.
Чего уж казалось бы проще:
плескаться в водице, звеня,
но радостью веет в роще,
как свежестью после дождя.
Мама ушла в лес
Ты так любила лес… Вставали до восхода,
На электричку первую спеша.
Нет, не дарами нас влекла природа,
Ты говорила: едем подышать.
Ты так и видишься: на тропке в травах сочных.
Счастливая, вбираешь дух лесной.
Слепит глаза прохлада белой рощи,
Орешник, весь зелено-золотой.
Спешишь, худая, в стареньком плащишке,
В видавших виды кедах и платке.
Ешь на ходу, под взглядом елок пышных,
Хлеб пахнет лесом у тебя в руке.
Как слово «смерть» не вяжется с тобою!
Глаза мне застит дождевая мгла.
Нет, ты ушла таинственной тропою,
Что в мокрых колокольчиках легла.
И там, где солнце сеть на травах вяжет,
Ты, меж стволами тихо растворясь,
Дыханьем леса став, густым и влажным,
Со всем живущим сохранила связь.
Мне скажут: вымысел… Но на лесной опушке,
Случится, свежим ветром опахнет —
И обомру, боясь пошелохнуться,
Вдруг ощутив присутствие твое.
*
Много ли путнику нужно усталому?
Дикой природы найти не сумев,
Сядем в траву меж полями овсяными
В светлой тени подмосковных дерев.
Карту разложим. Напрасно не спрашивай,
Как, почему нам она солгала.
Бедная карта, от века отставшая,
Новую правду вместить не смогла.
Там, где боры простирались безбрежные,
Духом еловым дышали в лицо,
Спят за забором поселки коттеджные,
Тихие, будто дома мертвецов.
Речка бежит, поздним солнцем прохвачена,
Не доберешься теперь до нее:
Всюду заборы упитанных дачников,
Сунься — и злобное лает зверье.
Нас вытесняют — из жизни, из времени
(Им красоту бы закрыть на засов!)
Вроде индейцев забытого племени
Из дождевых уходящих лесов.
Мы собирали летучие образы,
Мы не стремились ничем обладать,
Вот и гадаем теперь под березами,
Что там не продано? Где нам шагать?
Как для другого построить хоромины,
Нам красоту отыскать бы в пути,
И притянуть ее веткой диковинной,
И надышаться — и отпустить.
В путь! Нет, еще ничего не потеряно!
Много потеряно, пни говорят.
Скатертью синей над нами расстелено
Русское небо без всяких оград.
Бессмертный полк
1
По воле свыше красным завихреньем
Космическим пространства процвели.
Земля взбугрилась на полях сражений,
И мертвые восстали из земли.
Восстали командиры, рядовые,
И небо зычным золотом гудит:
Вы звали нас? Ну, здравствуйте, живые!
Вы звали — мы очнулись как один.
Трубил Архангел сбор на Белорусской.
От лиц и ликов все светлей, светлей.
Как площадь сжалась! Стала тесной, узкой,
Не поместиться нам уже на ней.
Мы пили ложь, мы плакали о хлебе,
Нас косная к земле прибила плоть.
Мы предков на руках подняли к небу,
Чтоб хоть за них помиловал Господь.
И двинулись торжественно и страшно,
Мы нарочито замедляли шаг.
Была в тот час и у живых и павших
Одна на всех единая душа.
Мы шли Москвой большой победной ратью,
Все больше, больше становилась рать.
Мы плакались, что мало благодати —
Теперь хлестала ливнем благодать.
Над нами грозные иерархии
Парили медленно сквозь облачную взвесь
И конницы святые проходили —
Бессмертный полк воинственных небес.
Кроваво-звучно, тысячеголосо,
Трещала аж небесная кора,
И замыкало камеры на тросах,
Катилось солнцем яростным — Ура!
2
Только б не растратить до обидного
попусту,
Не растратить бы, не заболтать
Эти выплески энергии невиданной,
Эту явленную небом благодать.
Выразить успеть — ведь нет подобного!
До тех пор, пока над головой
Полыхает радость солнцем огненным,
Вишней золотисто-снеговой,
Как мы шли с победными знаменами
Заодно — живых и павших рать —
С лицами такими просветленными,
Ликами бы стоило назвать!
Как в сердцах вызванивали пеночки! —
Нет, народ не сдался, не зачах,
Если так «ура!» кричала девочка,
У отца поднявшись на плечах,
Если мужество мы пели и бесстрашие
На священной площади Кремля,
Где, ликуя, проезжали маршалы
И с народом плакала земля.
*
Как лес, источенный угрюмым короедом,
Больной и чахлый, с сердцевиною гнилой,
Мир, вынесший тысячелетий беды,
Сегодня рушится, становится трухой.
Все сдвинулось, горят костры кочевий.
Бегут, стреляют, подрывают, жгут.
Лениво ждут обильной пищи черви,
И тянет сладким смрадом новых смут.
Зияют реки черной рваной раной,
Срывают вихри почв отравленный покров,
Трещит кора земная, копят гнев вулканы,
Не влагу облака несут, а кровь.
Но зачумленным все прикол да лажа.
И день и ночь, пресытившись игрой,
Дикарь гигантским пальцем тычет в гаджет,
Ждет откровений ленты новостной.
И страшно жить средь общего распада,
И как представишь — прошибает пот:
Чернорабочих ангелов бригада
В спецовках грубых только знака ждет.
Повырубят, сожгут — следа не сыщешь —
С нездешней яростью в пылающих очах,
Чтоб новое взросло на черном пепелище,
Как на горельниках кровавый иван-чай.
*
В окнах без занавесок свет медовый, вечерний,
птицы, устав работать, пьют серебро из блюдца.
Между стволов еловых, зелени их и черни,
Черные, золотые мошки столбом толкутся.
Редкие миги свободы после недели долгой,
комнатка — ежику впору — кажется нынче раем.
Веет смолистой хвоей, веет цветочным шелком,
Терпкую горечь жизни красным вином запиваем.
Тают огни-рубины, медленно льется время,
Стало в груди горячее, роем — мечтанья, грезы.
Как широко и вольно — кажется, все одолеем,
Будут стихи и слава, будем с тобой, как Крезы.
Солнце садится на землю, за ветки держась лучами,
Свет провожая взглядом, цветы поднимают лица.
Птицы тихонько смеются, на лапах елок качаясь,
им — не нащебетаться, нам — не наговориться.
Сумерки как дыханье, сумеркам сад распахнут,
Лапы сомкнут деревья, наше укроют ложе.
Как же прозрачен воздух, как же растенья пахнут!
Сбросит под куст царевна с плеч лягушачью кожу.
…И сквозь любовный шепот — явь это или снится —
Звенят по сырым оврагам розовые медуницы,
В темной косматой дебре, угрюмо сутуля спину,
Ходит, нас охраняя, бурый медведь с дубиной.
*
А больше всего люблю я, когда в начале апреля
сумерки влагой веют, медленно голубея.
Пахнут вода и камни, и выпадают мгновенья —
кажется, мир вернулся в первые дни творенья.
В березовом тонком дыханье нежности столько, что даже
не по себе — вдруг древо очнется и слово скажет.
Леса в дождевом сиянье таинственно неподвижны,
и воздух плывет слоями, перенасыщен жизнью.
Не девы ли это дриады с распущенными волосами
ходят, пальцами чутко стволов и ветвей касаясь,
и от движений легонько пружинит зеленый лапник,
на белые мхи роняя, на черную землю капли?
*
Лежу в траве под яблоней цветущей,
а надо мной в трепещущей тени,
незримые в густой листвяной куще,
лениво щелкают дневные соловьи.
А ветви выгибаются полого
и поднимают в синеву цветы —
то руки древнего танцующего бога,
что поймой шел и деревом застыл.
Покрытые корою красноватой,
в сухих чешуйках, тоненьких сучках,
творящие из пустоты когда-то,
теперь приют крылатым и жучкам.
Касаюсь этих рук, и гуще дышат
цветы в лицо, колеблясь и дрожа,
как будто отзывается чуть слышно
неведомая древняя душа.
