563
Анна Былинова. Родом из Баунтовского района, поселок Усть-Джилинда. Окончила ВСГИК по специальности «Литературный работник». Работает в гостиничной сфере. Победительница литературного конкурса-семинара «Байкальские чтения» в секции прозы на русском языке. Живёт в Улан-Удэ.
Живые игрушки
В девяносто пятом году, во время тотального дефицита, мама приехала из Улан-Удэ и привезла нам с сестрой две куклы. Одна была тонконогая, с длинными жёлтыми искусственными волосами. Вторая толстенькая, с короткой причёской. Первую отдали сестре, а вторую подарили мне. Помню, как сильно мы радовались этим красавицам. Кроме этой куклы у меня был гном, которого я любила больше всего на свете. Больше конфет и больше своей новой куклы.
Когда на зимние каникулы нас с братом отправили в Алянгу, на бурятский гурт, игрушек, видимо, из боязни, что могу потерять, мне с собой брать не разрешили. Я сидела в уазике и хныкала по этой причине. А Женька, мой двоюродный брат, родители у которого жили на гурту, сказал мне:
— Не плачь. У меня дома есть живые игрушки. Они умеют танцевать и разговаривать.
— Ты врёшь, не бывает таких игрушек, — сказала я.
— Вот приедем, и увидишь, что бывает, — спокойно возразил он.
Я перестала хныкать, поскольку в моей голове вживую встали говорящие гномы и танцующие барби.
Однако по приезде мы не обнаружили никаких игрушек, если не считать деревянного автомата, который вырезал Женьке дядя Слава, брат моей мамы и мамы Женьки. Я почувствовала себя обманутой и заплакала. Взрослые решили, что я устала с дороги, и уложили меня спать.
Прошло несколько дней, прежде чем Женька снова завёл разговор о своих живых игрушках.
Мы были на улице. Зимнее солнце уже обошло полнеба и готовилось нырнуть за синие сопки гор. Короткий день заканчивался. С озера по тропе к базе поднимался скот; напившись воды, коровы толсто переваливались сбоку на бок, шли неспешной вереницей.
Женька сидел на верхней жердине забора, ноги в серых валенках упёр в нижнюю жердь. Забор и был таким: из верхней и нижней жердей, прибитых гвоздями к столбам, которые были вбиты в землю. Женька то и дело швыркал маленьким носом, гоняя сопли, и безостановочно болтал.
— А я тебе не наврал, что здесь летом были живые игрушки. Наверное, потому что пришла зима, они все собрались и уехали в Хунгуру.
Я недоверчиво кошусь на него.
— Опять врёшь!
— Клянусь тебе! — восклицает он, глядя на меня искренними чистыми глазами.
— А где находится эта Хунгура?
Женька привстал на нижней жердине и указал варежкой в сторону Витима.
— М-м-м, вон там! Отсюда недалеко. Если утром пойдём за ними, то в обед уже обратно придём, так что никто не заметит, что мы уходили. Ты только никому не говори.
Я смотрю в то направление, куда он показал, и вижу темнеющие вдалеке горы, которые неподвижно замерли за Витимом. Сколько ни смотри на них, не увидишь там ни одной живой души. Я вмиг представила, что оказалась там: увидела голые деревья, белую землю и даже почувствовала, как звенит тишина в этих холодных безлюдных местах.
— А не страшно? — неуверенно спросила я.
Женька цокнул языком и презрительно сказал:
— Ну ты трусиха!
Женька уже большой, он уже ходит во второй класс, а я ещё в детский сад. В деревне Женька жил у нас дома, пока ходил в школу, ведь родители его круглогодично живут здесь, в Алянге . И вот, когда наступили зимние каникулы, мы приехали сюда погостить. Женька, конечно, и летом здесь живёт и, наверное, ему совсем не было скучно вместе с говорящими игрушками. Вот бы и мне их увидеть! Жаль, что сейчас они ушли в Хунгуру.
Из дома вышел дядя Слава и позвал нас ужинать. Мне нравится дядя Слава. Он высокий и молодой, совсем не такой, как Женькин отец — тот старый и ворчливый.
Женька спрыгнул на снег и побежал к дому. Я побежала следом за ним, мне тяжело, валенки неудобные, поэтому я прилично отстаю от него. В доме мы сбросили с себя шубейки, меховые шапки и уселись на скамью. Женькина мама, тётя Вера, уже поставила на деревянный стол полную чашку ароматных, дымящихся поз . Рядом с позами стоит стеклянная банка с густой сметаной. Женькин отец нарезал буханку хлеба и положил нам по куску рядом с тарелками. Дядя Слава в это время разлил по кружкам чай и щедро забелил его молоком.
Когда мы, наконец, все расселись за столом, тётя Вера намазала мой хлеб сметаной и положила мне в тарелку большую позу.
— Не обожгитесь, горячо, — предупредила она нас с Женькой.
Я подула на позу и ложкой разрезала жёлтое вареное тесто. На дно тарелки вылился сок, с блестящими малюсенькими капельками жира. Его можно выпить прямо через край тарелки потом, когда съем тесто. Мясо из поз я тогда не ела, а дома незаметно прятала его за тарелку со стороны, где я сидела, так, что никто этого не замечал, пока не начнут убирать со стола. Конечно же, сейчас мне кажется это настоящим варварством, однако тогда тесто мне казалось самым вкусным и съедобным в позах.
Съев тесто и выпив через край тарелки бульон, я привычно спрятала кругляшок варёного фарша за тарелку.
— Ой, какая молодец! — сказала тётя Вера, увидев мою пустую тарелку и не заметив моей хитрости. — На-ка, съешь ещё позинку.
С этими словами она положила мне вторую позу. Я доела хлеб со сметаной и так же, как и в первый раз, расковыряла ложкой блюдо. Ухватила ложкой мясо и аккуратно положила его рядом с первым кусочком. Женька, как и я, ковырял позы ложкой, но съедал целиком вместе с мясом. Взрослые ели позы руками. Аккуратно надкусывая их с краю, они шумно выпивали сок, а затем съедали мясо и тесто.
После ужина нам было разрешено немного поиграть, а затем нам велели укладываться спать. Лежа в постели, я обнимала тёплый бок тёти и думала о том, как мы завтра с Женькой пойдём в Хунгуру за живыми игрушками.
Во сне я увидела гнома и барби, которые сидели за столом и пили чай, обсуждая погоду за окном. Гном в зелёной куртке, подпоясанной верёвкой, указал пальцем в окно и воскликнул:
— Эка же, сколько снега навалило!
Барби, которая ела конфету в этот момент, кивнула златокудрой головой.
— В такую погоду рыба вряд ли будет клевать, — почему-то сказала она.
— Ничего, сходим, попробуем, — сказал гном и голосом дяди Славы крикнул. — Женька, проснулся? Пойдёшь с нами на рыбалку?
Я открыла глаза и увидела, что уже совсем светло. За столом сидят тётя Вера и дядя Слава и пьют чай. Отца Женьки в доме не было, очевидно, он пошёл задавать корм скоту. Женька лежит на соседней кровати, на которой он спал с дядей Славой, и сонно трёт глаза.
— Нет, я не хочу, — со сна вяло отозвался он.
Мы с Женькой позавтракали кашей с маслом, запили чаем с молоком и попросились на улицу под предлогом поиграть. Однако мы помнили с ним, что сегодня отправляемся на соседний гурт за живыми игрушками. Мы надели шубы, валенки и шапки. На наши шеи тётя Вера повязала шарфы. Когда мы вышли на улицу, я спросила у Женьки:
— Женька, а там есть барби и гном?
— Конечно, есть! — воскликнул он. — Там есть все волшебные существа. А ещё есть пираты и ковбои на маленьких лошадях!
Я взглянула на него: не врёт ли? Вроде нет — не смеётся и говорит серьёзно.
Женькин папа и наш дядя Слава ушли на рыбалку.
Мы с Женькой пару дней назад тоже ходили на рыбалку. И мне даже посчастливилось поймать ленка. Ух, и большой же он был! Тогда на крючок дядя Слава насадил короеда и забросил крючок в лунку. Леска натянулась из-за тяжёлого грузила. Дядя Слава велел мне держать короткое удилище и иногда покачивать им.
— А зачем так делать? — спросила я его.
— Когда рыба будет проплывать мимо короеда, она увидит, что он танцует, остановится посмотреть, а потом клюнет.
— А если короед не будет танцевать, она не клюнет?
— Думаю, нет, — ответил дядя Слава. — Ей же скучно там, подо льдом. Она его попросту не заметит и проплывёт мимо.
Странно, подумалось мне, рыба клюёт только на танцующих червей. Пока я раздумывала над этим, кто-то внизу, под водой сильно дёрнул за крючок. Даже удилище качнулось вниз.
— Э-э-э, там кто-то дёргает! — закричала я.
Дядя Слава, который был ближе всех ко мне, подошёл и пальцами стал быстро вытягивать леску из воды. Через мгновение он вытащил из лунки рыбину. Она безмолвно открывала рот, из которого торчал крючок.
— Ну вот! Твой первый ленок! — улыбаясь, сказал дядя Слава, снимая рыбу с крючка.
— Поймала! — восторженно воскликнула я и посмотрела на Женьку.
Тот сидел рядом со своим отцом и завистливо смотрел на бьющегося об лёд ленка. Сам он в тот день так ничего и не поймал…
…Снег больше не падает. День солнечный и ясный. У деревянной базы, огороженной жердями, коровы. От них валит пар. Я гляжу на Витим и вижу белое одеяло снега. Это одеяло настолько огромное, что, заботливо прикрыв поле и ледяную реку, оно расстелилось ещё дальше, к далёким сопкам, и только там края его обрываются и видны чёрные точки оголённых деревьев. Наверное, им зябко.
— Ну что? Идём? — тихо говорит Женька, а сам поглядывает на окна дома — не смотрит ли тётя Вера.
— Точно не страшно? — спрашиваю я его.
— Не бойся, здесь совсем недалеко, — уверяет он.
И мы отправляемся в путь. Сначала мы бежим: нужно перебежать поле так, чтобы тётя Вера нас не увидела из окна, а за полем крутой обрыв к реке и там нас будет уже не видно. Женька бежит впереди и мне тяжело бежать рядом с ним из-за неудобных валенок.
— Давай быстрей! — вполголоса кричит он, останавливаясь и косясь на дом.
Мы перебежали поле и скатились с обрыва к берегу Витима.
— Фух! Ну теперь можно и помедленнее пойти, мама не увидит, — сказал Женька.
— А знаешь, летом, когда тебя здесь не было, игрушки дома не жили, — говорит он, когда мы миновали обрыв и зашагали по ровной поверхности льда.
— А где же они жили?
— Они жили в поле в сусличьих норах. Утром они просыпались и отправлялись на Витим купаться. Они запрягали сусликов и садились на них, как на лошадей, и ехали. У них вождь — деревянный ковбой в шляпе.
— А я думала, что ковбои на лошадях только ездят.
— Так у ковбоя есть лошадь! Маленькая такая, игрушечная лошадь. Он и ездит на ней, а все остальные игрушки — на сусликах. Ну и пираты ещё на лошадях. У них они тоже есть.
— Что? Даже барби ездит на суслике? — недоверчиво спрашиваю я, поглядывая на брата.
По Витиму идти намного легче. Снег здесь твёрдый и ребристый, лежит ровно, и его не так много, как в поле. Поэтому мы с Женькой идём наравне бодро и весело.
Подумав о чём-то, Женька отвечает.
— По-моему, у нее есть карета, и она ездит в ней. Они ведь и в Хунгуру на сусликах уехали. Ты не заметила, что в поле нет сусликов?
— И правда!
— Вот! — торжествующе говорит он. — Я и говорю тебе, что они теперь все живут в Хунгуре.
Мы идём по замёрзшей реке. По обоим её берегам нас обступает лес. Чёрные деревья стоят в оцепенении и глядят на нас. Некоторые деревья так низко склонились над рекой, словно слушают, как глухие старики, которые подставляют к тебе ухо и громко спрашивают: «А-ась?». Я поглядываю на эти деревья, и мне отчего-то становится боязно.
— Женька, а долго ещё идти? — спрашиваю я.
— Да нет! Сейчас вон туда повернём, и там будет Хунгура.
Он показывает варежкой вперед, где Витим круто уходит влево. Чёрные деревья бегут по берегам и тоже поворачивают влево, отчего кажется, что лес теперь не только по берегам, а ещё и перед нами стеной. Я обернулась назад и увидела такую же картину — далеко позади нас стоят деревья и смотрят нам вслед. Теперь мы окружены деревьями со всех сторон.
Мы дошли до того места, где река поворачивала влево и повернули вместе с ней. Я ожидала увидеть такой же домик, как в Алянге, коровьи базы, сараи, однако ничего этого не было. Река уходила далеко вперед, а по берегам всё также были наши спутники — деревья. Только теперь с обеих сторон реки выросли серые голые скалы, а лес уползал вверх в горы.
Женька остановился.
— Кажется, я запутался… А, вспомнил! Хунгура там, за той горой!
Он показал на скалистую мрачную гору, что была с правой стороны берега.
— Нам что, гору нужно переходить? — с растущим беспокойством в груди спросила я.
— Да нет! Мы так же по Витиму пойдём. Она же вдоль берега, гора. За ней сразу гурт. Он так же, как и наш, стоит недалеко от реки. Пойдём!
Женька поторопил меня и побежал вперед.
— Жди меня! — закричала я.
Женька неохотно остановился и дождался меня.
— Когда заберем игрушки, — сказал он, — наверное, тётя Таня, ну та, которая в Хунгуре живет, даст нам коня и обратно мы на нём поедем!
— Правда?
— Угу. Только надо ей сказать, что родители нас отпустили и попросили её, чтоб дала нам коня на обратный путь.
Я посмотрела вверх. Зимнее маленькое солнце было на середине неба.
— Ты сказал, что к обеду мы уже вернёмся обратно, — с упреком сказала я. — Уже обед.
— Да мы просто проснулись поздно! — воскликнул в своё оправдание Женька. — Если бы мы раньше встали, то уже давно бы пришли обратно.
— Но мы долго идём. Я устала, — сказала я и почувствовала, как что-то защипало в глазах и к горлу подкатил комок. — Давай домой пойдём, я хочу обратно!
Женька остановился и сверху вниз посмотрел на меня.
— А как же игрушки?
— Ну… Ну мы их потом можем забрать. Или скажем дяде Славе, он их нам привезёт.
В эту секунду мы услышали крик.
— Женька-а! А ну стойте!
Мы обернулись и увидели человека, который бежал к нам по реке. Это был дядя Слава. На спине у него висело ружьё.
— Куда это вы идёте? — строго спросил он, подойдя к нам вплотную.
— Мы за живыми игрушками пошли в Хунгуру, — радостно сказала я.
Радостно, оттого что увидела дядю. Женька шикнул на меня и опустил голову.
— За какими ещё игрушками?! А ну марш домой! Три километра за вами бежал!
Дядя Слава был зол. Он схватил нас за воротники шуб и подтолкнул.
— Бегом, я сказал, домой! Сейчас родители покажут вам «игрушки»!
Мы с Женькой враз завыли и побежали. Позади нас шёл дядя Слава и поминутно ругался.
— Это ты опять напридумывал, фантазёр? — строго крикнул он, обращаясь к Женьке. Женька под этим криком втянул голову в плечи и завыл ещё громче.
— До Хунгуры два дня пешком. А если бы я вас не нашёл?!
Так, под строгим надзором дяди, мы пришли в Алянгу. Под строгим взором взрослых мы рассказали, зачем пошли на соседний гурт. Потом тётя Вера схватила ремень и принялась хлестать им по Женькиному заду.
— А если бы вас волки задрали?! Это надо же так придумать: ковбои на сусликах в Хунгуру уехали!
— Не на сусликах они-и! — рыдал Женька. — У них кони есть!
— Нету никаких ковбоев, дурачина ты этакая! — в сердцах выкрикнула тётя Вера.
— Е-есть! — провыл Женька.
— Да что толку ему говорить! — воскликнул Женькин отец, который сидел за столом и смотрел на всё действо. — Он опять нафантазировал себе что-то! Что за человек растёт? Что в голове — непонятно!
— А ты бы сына лучше воспитывал, чем с утра до ночи по своим лесам бегать! — переключилась тётя Вера на мужа.
Потом снова нам:
— Почему без спросу уходите? Почему, спрашиваю! — не унималась тётя Вера.
Бить, однако, Женьку она перестала.
— Нельзя без спросу уходить! Сколько можно повторять?! В угол! Оба!
Так закончился наш поход за живыми игрушками.
Помню, что вдоволь наплакавшись, мы стояли с Женькой в углах и посматривали друг на друга.
Потом пришёл Новый год, а после праздников нас снова отправили в деревню, ведь Женьке пора было идти в школу, а мне в детский сад.
Где кончается небо
Тайга молчит и сурово смотрит на человека. Наблюдает за ним каждую секунду, дыша вслед сгущающимися сумерками. Призрачные тени деревьев ползут за ним, хватают за ноги, оцарапывая пыльные ботинки. Жёлтая трава бессильно и несчастно стелется по холодной земле, и если бы у травы был голос, то миллиарды травинок бы завыли и заголосили так, что у человека заложило бы уши. Но, к счастью, трава безголоса, «безрота» и мучения свои сносит молча, примиряясь с судьбой.
Хмурый день тяжело и устало валится под гору, чтобы провести там ещё одну ночь, отдыхая и восстанавливая силы до завтра.
Дед Андрей, который сегодня наловил рыбы на Дальнем Утёсе, ползёт по бесконечной тайге, как жук, терпеливо и упорно переставляя уставшие ноги. На спине у него тяжёлая поняга . На поняге закреплён белый мешок из-под муки, набитый рыбой. От тяжести дед Андрей поддался вперед, седая голова его опущена. Глаза смотрят на извилистую тропу, а видят эти глаза что-то другое, что-то большее, чем эта тайга. Седая щетина, как наждачная бумага, защищает обветренные щёки от комаров. Человек ползёт.
Темнеет быстро. Дед Андрей остановился. Не спеша оглянулся назад, обвёл внимательным взглядом тайгу, затем, сняв со спины тяжёлую понягу, сел прямо на траву. Из нагрудного кармана синей телогрейки он достал смятую красненькую пачку примы. Его пальцы, просмоленные махоркой, помяли сигаретку. Затем он прикурил от спички и с наслаждением затянулся прогорклым дымом.
Поймав взглядом тучу прозрачных комаров, которые были тут как тут, он сказал:
— Сейчас я буду вас травить.
Комары будто поняли его и отлетели на пару метров. Лишь самые отчаянные и голодные продолжали кружиться над лицом человека в облаке сизого дыма.
Дед Андрей вздохнул, ощупывая взглядом низко нависшее небо. Подумав, он сказал сам себе:
— Небо кончается. Надо ночевать.
Вскоре старик развёл костёр и принялся искать воду. Её он нашёл довольно быстро. На земле, густо поросшей мхом, ягелем и лишайником часто встречаются ямки, заполненные таёжной водой. Дед Андрей нашёл одну. Кряхтя, он встал на одно колено и наполнил водой котелок. Вытащив пальцами из котелка жёлтые листочки и травинки, он поставил котелок возле огня.
«Хорошо как! — подумалось рыбаку. — Сегодня переночую, а завтра буду уже дома. Заждалась меня, поди…» — последнее он мысленно адресовал своей супруге Светлане. У неё через два дня день рождения и старик хотел, чтобы этот день они справили как следует. Поэтому и пошёл на рыбалку на Дальний Утёс. Там водилась знатная рыба.
Улыбаясь своим мыслям о любимой жене, рыбак вынул из мешка пакетик с заваркой. Пока чай закипал, дядя Андрей вынул из того же мешка алюминиевую кружку, полбулки хлеба и несколько дешёвых карамелек. Кряхтя, он снял с себя телогрейку, под которой оказался жилет с множеством карманов, а под жилетом неопределённого цвета свитер. Телогрейку он постелил на траву и сверху на неё разложил свой нехитрый ужин.
Сквозь сухой треск костра послышалось бульканье воды, и воздух окропил аромат сварившегося чая.
Рыбак снял котелок с костра и аккуратно налил полкружки.
Затем начался обряд. Дед Андрей взял маленькую ложечку и ею из кружки плеснул чай на четыре стороны света. Остатки чая он плеснул в костёр. Угли благодарно зашипели. Затем он наломал кусочек хлеба, разрезал перочинным ножиком три карамельки на несколько маленьких частей и так же, как и чай, раскидал их по сторонам света. Остатки он бросил в огонь и сел ужинать.
Поужинав, дед Андрей подкинул дрова в костёр и лёг несколько поодаль от него. Вскоре он забылся крепким сном.
Проспал он несколько часов и, может быть, спал бы ещё, если бы кое-что его не разбудило.
Ночь начинала уже бледнеть и растворяться в туманном воздухе. Костёр почти догорел, лишь только оранжево светящиеся угольки постепенно чернея, как сердечки, продолжали биться. Тишина стояла такая, что её можно было резать. И тут, точно разрезая эту тишину, раздался протяжный жалобный крик. Вздрогнув, старик открыл глаза и прислушался. Через несколько секунд крик повторился. Старик сел и начал всматриваться в густую пелену тумана. Тишина.
— А-а, сова, — понял дед Андрей и облегчённо махнул рукой.
Он потёр глаза, зевнул и подкинул сучья в костёр.
Потом поставил котелок ближе к огню, чтобы разогреть чай. Затем он распрямился и потянулся, с наслаждением вдыхая прохладный воздух с белыми прожилками тумана. Холодный утренний воздух ворвался в лёгкие, студя их. Старик посмотрел наверх и увидел — сквозь прожилки тумана уже виднелось бледно-голубое пятно неба. Вслух сказал:
— Небо начинается.
И вдруг в его голове возникла отчётливая картинка.
Он, ещё мальчишка, сидит в избе. Мать печёт блины на кухне. Весело трещит печь и гудят мухи под потолком. Он смотрит в окно, за которым разгулялся дождь. Прозрачные капли звонко ударяются об стекло и стекают вниз. А он, Андрюшка, словно зачарованный, продолжает смотреть в окно, за которым ничего не видно, кроме серой пелены дождя. Вдруг, он внезапно вскакивает и сломя голову несётся на улицу. А позади кричит мать:
— Куда — босиком?
Но он не слушает её, отворяет дверь сеней и прыгает, как какой-то сайгак, с крыльца прямо в лужу. А лужа такая не грязная, как на проселочных дорогах, вода в ней чистая и почти прозрачная.
Пятками он приземляется на тёплое дно лужи; лужа вздрагивает от возмутительного вмешательства и прыгает всем своим водяным телом в разные стороны, обдавая мальчика с ног до головы водой. Словно удивлённый её поступком, он с секунду смотрит на свои мокрые уже портки, а затем с места пускается в бешеный бег по влажной и мягкой траве. Цель его: добежать до деревянного навеса, что у сарая напротив дома. Добежав, он звонко смеётся и смотрит на небо. Он воображает, что небо стреляет в него водяными стрелами, и он кричит:
— Дождь, я перехитрил тебя!
Дождь барабанит по стеклам, стреляет в ветхую крышу избы. Крупные капли бомбардируют лужу, на поверхности которой надуваются и лопаются пузыри.
И вдруг замечает Андрюшка — на крыльце избы стоит мать. На голове у неё слегка съехавший набок белый платок, на груди линялый фартук, поверх старенького, почти выцветшего платья. В руке у неё синенькое посудное полотенце. Мать стоит, подбоченившись, и осуждающе качает головой. Лицо красное от печи. Такой он её и запомнит на всю свою жизнь.
Мать кричит, стараясь пересилить шум дождя:
— Ополоумел, а?! Бегом домой! — повелительно машет она ему полотенцем и скрывается внутри дома.
Он послушно готовится к новому забегу до крыльца. Ноги становятся в беговую стойку.
— На старт, внимание, арш! — кричит сам себе и мчится на всех порах.
Но как бы быстро он ни бежал, водяные стрелы настигают его и врезаются в спину. Одна, вторая, третья!
— А! — всякий раз вскрикивает мальчик, задыхаясь от восторга…
— Что за игра была?.. — вслух спросил себя дед Андрей, пожимая плечами.
Далёкие воспоминания нахлынули на него, подобно речной волне.
Это воспоминание возникало в его сознании всякий раз, когда он оставался один. А в последнее время всё чаще и чаще. Старик подозревал, что это не случайно. Возможно, именно в этом воспоминании обрывалось его беззаботное детство. Последний день детства — так он мысленно окрестил тот далёкий день. Потом не стало матери и его мальчишкой отдали в детдом. После окончания восьмилетки он вернулся в родную деревню, где в годы всеобщей разрухи — послевоенное время — пытался выживать. Благо, что тайга рядом. В тайге мясо, ягода, грибы. В реках рыба. В огороде картофель.
В старой, ещё покойных отца и матери избе, протекала крыша. Изба настолько обсела, что окна находились почти на завалинке. Сырость, копоть, вечный полумрак в маленькой комнате наводили на парня такую тоску, что вечерами хотелось волком выть. А потом в его жизни появилась брага, самогонка — и будто стало веселее. Но после пьянки всегда наступало утро, с ним похмелье, грязь, холод, полумрак избы.
И страшно подумать, что бы стало с семнадцатилетним подростком, если бы однажды он не встретил Свету — любовь всей его жизни. Пить бросил, дом какой-никакой построил.
Детей, правда, Бог не дал, но и за жену парень не переставал благодарить небо.
— Небо кончается, — говорила Света каждый вечер, когда начинало темнеть, — пора спать.
Откуда она взяла эту странную фразу? Никогда не рассказывала…
…Тайга стелется по влажной земле. Коричневый мох мнется под ботинком. Из-под плотных зелёных листочков выглядывают ягодки алой брусники — красный бисер, разбросанный на десятки, даже сотни метров. Крошечные деревца голубики стоят — не шелохнутся, но вот потянуло лёгким ветром и качнуло слегка растения. Густой запах смородины, увлекаемой ветром, ударил в ноздри старика. Но ветер, словно опахалом порхнувший здесь, пропал, и снова стало тихо, недвижимо.
Безвременность. Да, именно это слово подходит для того, чтобы описать осеннюю тайгу. Время течёт в ней незаметно, не слышно. Отмеряется только сумерками, медленно опускающимися на землю, и рассветом — бледным пятном на небе.
«Вот отдохну чуть-чуть, потом и за ягодой можно идти сюда. Никто не знает этих мест, и сколько ягоды тут», — думает старик и заранее радуется тому, как будет собирать ягоду.
Пахнуло дымом. Дед Андрей улыбнулся. Деревня была уже близка. Уже виднелись крошечные дома, в которых люди топили печки, и дым от этих печек тянулся к лесу. Этот дым сулил добрую встречу с женой, которая то и дело нетерпеливо выглядывает в окно. Подстёгиваемый этой картиной, старый мужчина улыбался и прибавлял шагу. Он шёл и мечтал о том, как придёт домой и вывалит в таз рыбу, которую наловил. Жена его ахнет, ведь такая рыба не водится в местной речке, что протекает за деревней. Ахнет, потому что эту рыбу можно обменять на муку, сахар, кофе, сладости, масло и жить в сытости целый месяц.
Дед Андрей спустился к речке. Камни на берегу, которые были ближе всего к воде, были влажными и скользкими. Тёмный налёт на них свидетельствовал о том, что вода здесь стоячая и тинистая.
«Эх», — вздохнул горько дед Андрей, глядя на реку. Он подумал о том, что ещё немного и от речки ничего не останется. Ведь он помнит эту речку с самого детства, тогда ещё она была глубоководной, чистой рекой, а сейчас что? Грязь, тина.
Сняв ботинки и носки, дед Андрей ступил в воду и чуть не поскользнулся на скользких камнях. Выругавшись, он постоял немного и затем медленно и осторожно пошёл.
Он уже подходил к окраине деревни, как его нагнал уазик. Дед Андрей остановился и хмуро посмотрел на двух вышедших из машины людей, в которых он узнал местных инспекторов рыбнадзора. «Ох, и некстати они», — подумал дед Андрей.
— Вы знаете, что ловля рыбы запрещена без лицензии? — спросил первый инспектор, сидя на корточках и разглядывая содержимое мешка деда Андрея.
— Браконьерите? — сощурил глаза второй инспектор и открыл папку с бумагами.
— Да я… — начал было дед Андрей, растерянно разводя руками.
— Лицензия у вас имеется? — перебил его первый и строгий на вид инспектор.
— Нет, — ответил дед Андрей. — Я же совсем немного. На удочку…
— Хы, немного, — хмыкнул второй инспектор и поднял мешок, определяя вес. — Да здесь не меньше десяти килограммов.
— Так клёв хороший был, — сказал дед Андрей.
— Клёв, говорите? Ну-ну! Составляй акт изъятия! — кивнул первый инспектор.
Его напарник присел и, положив папку на одно колено, принялся в ней что-то писать.
Дед Андрей тяжело вздохнул и покачал головой.
Второй инспектор поднял голову и спросил:
— Фамилия, имя, отчество?
Старик ответил и достал замусоленную приму.
— С кем живете?
— С жёнами, — ответил дед и закурил сигарету.
— С жёнами? — усмехнулся инспектор. — И сколько жён у вас?
Дед Андрей посмотрел в сторону деревни, глубоко вдыхая дым.
— Две жены у меня. Одна красавица, на все руки умелица. Кашу из топора сварит, не то что некоторые бабенки! Люблю её крепко.
— А вторую не любишь, что ли, а, дед? — засмеялся строгий инспектор, перейдя на «ты».
— А вторая меня любит! — зло сказал дед Андрей, стряхивая пепел на землю. — Ходит за мной всю жизнь, никак не отстанет. Уж как ни пытался от неё избавиться — настырная, едрёна мать, куда ни спрячься — везде найдёт да погонит хлеб добывать. Спать толком не даёт. Тьфу. Надоела мне, мочи нет, но, видать, до гроба со мной будет.
Инспекторы, усмехаясь, переглянулись.
— Ну, хватит заливать, дед, две жены у него, — снова построжал первый инспектор. — Рассказывайте, с кем проживаете, по какому адресу…
— Да не заливаю я тебе, — устало сказал дед Андрей, — не хошь — не верь.
— Ну и как тогда зовут их?
— Жён-то? Одна — Светлана, старуха моя, — смягчившись, сказал дед Андрей и замолчал.
— Ну а вторая-то кто? — потерял терпение первый инспектор.
Второй инспектор, забыв про свою писанину, тоже с интересом глядел на старика.
— А вторую, сынок, Нуждой зовут. Это она меня рыбачить отправила, — сухо сказал дед Андрей.
Инспекторы с секунду непонимающе смотрели на деда Андрея, а потом разразились смехом.
Не стали инспекторы рыбу забирать у деда Андрея. Отдали ему мешок, взяв с него обещание лицензию сделать.
Пришёл домой старик. Открыл деревянную калитку, а навстречу ему, звонко лая, бросился рыжий пёс.
— Ну-ка, тихо ты! — вскомандовал дед.
Пёс замер и, узнав хозяина, принялся отчаянно вилять тощим хвостом. Дед Андрей потрепал собаку по голове и вошёл в дом.
Светлана — жена деда Андрея — встретила его в фартуке и с испачканными мукой руками.
— Ой, пришёл! — радостно воскликнула она. — И то, слышу, Дружок лает, думаю — кто там!
— Как кто? Кого ещё ждала? — шутливо погрозил пальцем дед.
Светлана засмеялась, убирая рукой седую чёлку с глаз.
— Тебя только старого и ждала!
В доме было тепло и пахло жареными лепёшками.
За разговорами старики и не заметили, как на улице стемнело.
Бледные звёзды проснулись и, словно умывшись, начали мерцать ярче.
— Небо кончается, — сказала Светлана и аккуратно задвинула чистенькие светлые занавески на кухонном окне.
Бубнил телевизор. Под потолком монотонно гудели мухи. Было спокойно и уютно.
Дед Андрей сидел за столом и улыбался, потягивая сладкий чай. То и дело он бросал взгляд на медный сколотый таз в углу, в котором холодно серебрились спины крупных рыбин.
Говняный король
Просыпаешься. В комнате приятный полумрак из-за задёрнутых штор. Однако оранжевые шторы горят пламенем. Лежишь, смотришь и думаешь, что, если раздвинешь шторы, то солнце спалит тебя дотла.
Потом встаёшь, босиком выскакиваешь на щедро залитую солнцем улицу. Деревянное крыльцо горячо обжигает пятки, ступаешь на траву и бежишь в избу. В сенях избы топится низкая печь, на плите которой всегда стоит десятилитровая кастрюля с горячей водой. Отец говорит, что горячая вода должна быть всегда.
Пахнет топленым маслом и огурцами.
Запах свежих огурцов всегда уносит в лето, а ещё запах укропа. Настоящего укропа с деревенского огорода, а не того, что сейчас продают в супермаркетах. Этот укроп так не пахнет.
— Проснулись? — говорит мама, дымя сигаретой. — Ешьте.
Садимся, едим. Хрустим огурцами, густо мажем на хлеб сметану.
После завтрака, ну как завтрака, двенадцать дня время обычно, нужно помыть посуду. Потом прибраться в доме. А потом, когда эти дела сделаешь, считай, что свободен.
В тот день, как обычно, с деревенскими ребятами Зинкой и Санькой собрались на речку.
После обеда двинули.
Солнце щедрое, улыбчивое. Гудят пауты над головой, норовя ужалить в спину и в шею. Идём и машем руками. В деревне все так ходят. Идут и машут руками, отгоняя назойливых насекомых.
Путь проходит мимо кладбища. Всегда боязливо смотрим на него и, минуя тихий погост, стараемся не оглядываться. Идёшь торопливо, внутри ощущая благоговейный ужас.
Под ногами хаотично скачет саранча. Сухо стрекочет поле, тяжело дышит жаром земля. Небо синее и безмятежное.
Санька, высокий лопоухий мальчишка, ловит кузнечика и говорит:
— А как думаете, «боксёр» победит зелёного кузнечика?
Боксёром называем кузнечика, у которого лапки с выпуклыми подушками на концах.
— Не-а, не победит! — авторитетно заявляет Зинка, девчонка с вредными узкими глазами.
— А спорим, что победит? — загорается Санька.
Зинка по своему обыкновению сужает и без того узкие глаза и говорит:
— Спорим!
Через пару минут пойман зелёный кузнечик и организовывается бой: Санька с Зинкой зажимают за крылышки своих кузнечиков и направляют их друг к другу. Кузнечики, естественно, шевелят лапками и дерутся. Ну, будто бы дерутся, как нам кажется. Санька и Зинка их подбадривают:
— Ну, давай, бей!
— Сильнее!
— Эх, ты!
— Не хотят они драться.
«Бой» быстро всем надоедает, разочарованные спорящие бросают своих «бойцов», и мы продолжаем путь.
Солнце жарит нещадно. Пауты безжалостно атакуют наши разгорячённые спины, мы уже вприпрыжку бежим к реке. Она близко. Наспех разводим костёр и прыгаем в воду. Самое приятное чувство — залезть в воду, как только пришёл. Воздух раскалён до предела, и наши тела тоже, и поэтому кажется, что вода ужасно холодная. Заходишь в неё и покрываешься пупырышками. Зябко дрожишь и неосознанно поднимаешь руки выше. Кто смелее, тот с ходу ныряет. Так даже лучше, нежели стоять несколько минут по пояс в воде и ёжиться, скармливая себя паутам. А потом этот непременно уже радостный ныряльщик обдаёт тебя водой. И это всегда Санька.
Минут через двадцать, не меньше, выползаешь из воды и идёшь греться к костру.
Санька, затейник, говорит:
— А давайте играть в королевства. Каждый построит своё королевство, и будем сравнивать, у кого лучше.
Идея признана всеобщим оживлением. Мы расходимся строить свои королевства.
Я старательно сооружаю из песка строение и обношу его деревянными палочками. От главного строения расходятся вырытые пути и дороги, как я видела по телевизору.
Через полчаса моё королевство обрисовывается замком и узкими улицами. Расставила по улицам деревянных людей-палочек, обнесла территорию щепками. Зинка тоже что-то там делает, не обращая внимания на жару, и временами косится на меня, не подглядываю ли, так как её королевство находится рядом с моим. А Санька далеко ушёл — не хочет, чтобы мы видели заранее его песочный город. Его не видно даже за деревьями. Вскоре он появился сияющий и с блеском в глазах.
— Ну чё, построили?
Я утвердительно киваю:
— Построили!
Зинка беспокойно глядит на нас — волнуется, у кого красивее.
— Чьё королевство первым будем смотреть? — спрашиваю я.
— Давай — твоё! — без раздумий говорит Санька.
Идём смотреть моё королевство. Я немного волнуюсь.
— Вот у меня главный замок. Вот улицы. А это стена, чтобы враги не смогли подобраться к замку.
Санька присвистнул.
— Классно! — говорит он и оборачивается к Зинке. — А твоё где? Пойдём, посмотрим?
Нетерпелив Санька. Меня даже обидела немного его торопливость, ну да ладно, идём смотреть Зинкино королевство.
Тоже замок, улицы, даже забор как у меня. Успела подглядеть, хитрюга. Стоит, на Саньку с вызовом смотрит. Санька покивал головой и сказал:
— Ну тоже ничего. А хотите моё королевство посмотреть?
Конечно, хотим!
— Только в моё королевство нужно идти особой тропой! — важно говорит Санька.
— Что? Какой такой тропой? — удивляемся мы с Зинкой.
— Особой, говорю. По моим следам. Так задумано. Моё королевство волшебное, если не будете идти по моим следам, то заблудитесь и не найдете его.
Мы страшно заинтригованы. Смотрим на Саньку с открытыми ртами. Санька выстроил нас друг за другом, а сам встал спереди и строгим голосом сказал:
— Ни на шаг не отходите!
Мы послушно киваем. Мне жутко интересно, что за волшебное у него королевство.
Начинается наш путь. Санька важный, как вождь племени, идёт впереди. Острые загоревшие его лопатки шевелятся у меня перед носом. Некоторое время Санька идёт спокойным шагом, а потом уже ступает осторожно. Я стараюсь не отставать и ставить ноги точно по его следам. Прыгаю, шмяк, нога тонет в чём-то тёплом и мягком. Смотрю, а под стопой зелёные листья и дальше под шагами Саньки, смотрю, листья.
— А зачем ты листья нарвал? — спрашиваю его.
А сама стараюсь не наступить мимо.
— Это чтобы тропу было видно!
Оглянулась, Зинка сзади пыхтит, но старательно наступает на наши следы.
— Только по тропе идёте! — снова напоминает Санька, оглядываясь и с интересом смотря на нас.
— А что это такое мягкое под ногами? — спрашиваю я.
Санька хихикает и ничего не отвечает.
Снова наступаю на листья, и снова нога погружается во что-то тёплое. Я слегка нагибаюсь, пытаясь разглядеть, что же это, и тут в нос мне ударяет странный запах.
— Фу, а чем это воняет?!
И тут Санька прыснул. Мы с Зинкой непонимающе посмотрели друг на друга. Зинка подняла ногу и посмотрела на стопу. Её стопа была в каком-то тёмном веществе. Зинка сверкнула глазами и заорала:
— Ты что, насрал везде?!
Санька, не сдерживаясь, захохотал во весь голос. Я оглядываю свои стопы и понимаю, что мои пятки в говне.
— Засранец вонючий!
Мы с Зинкой бросились за Санькой, и тот сиганул к берегу. Он сходу бросился в воду и через несколько мгновений оказался на другом берегу. Мы с Зинкой не решились переплывать речку, поэтому остались на этой стороне. Ничего нам не оставалось, как только погрозить ему кулаком.
Санька лежит на другом берегу и обнимает живот руками. Смеётся, как больной. Мы с Зинкой злые, моем ноги. Некоторое время мы с ней шептались, придумывая ему страшную месть, но ничего придумать так и не смогли. Санька же был настороже, поэтому обмануть его не представлялось возможным. Нам оставалось только простить его до поры до времени, пока не подвернется случай отомстить ему — так мы с Зинкой решили.
Возвращались домой с закатом. Уставшие, еле волоча ноги.
Солнце садилось под гору. Весь мир, поле, деревья, небо, дома казались уставшими. Паутов уже не было, кузнечиков тоже, только комары назойливо пищали в уши.
Вереницей возвращался скот с пастбищ.
Санька стал «говняным королем», но не обижался и всю дорогу посмеивался над нами. Кстати, никакого королевства он не построил, а лишь дорогу к нему.
