«Кузнечик дорогой»: памяти Виктора Харитонова

Где-то их почитать, поскольку поэт, настоящий поэт – ни разу не артист, не актёр, потому что подлинная поэзия носится внутри Творца, как Дух Божий носился над водою в начале времен, когда «земля была безвидна и пуста…».

Это ноша, которую поэт иногда реализовывает в стихи и никому не показывает, и только после его смерти, после его ухода вдруг мы открываем книгу его стихов. И - о, чудо! Перед нами подлинный поэт, истинная поэзия, высокохудожественное слово, но мы уже не можем позвонить Вите Харитонову, сказать: «О, Витя, дорогой, потрясающе!». Нет, всё, Вити уже нет, поэт ушёл, но его поэзия только начинает жить. Жить в твоей душе. То есть уже ничто не мешает чтению. Вот обычно дарят свои стихи, свои сборники поэты, и, как правило, подумываешь, надо бы ему сказать – эта строчка не та, это не так, слово не то - но, конечно же, не скажешь, а то ранимый поэт может обидеться и, не ровен час, пойдет и что-нибудь нехорошее с собой сделает. Но здесь, перед ликом недавней смерти, эта дурная привычка, которой, как правило, сопровождается чтение стихов, когда чтение превращается в экспертизу мнимого критика, уже не мешает. Потому что всё, ты этому человеку уже ничего не можешь сказать, и ты начинаешь уже глубже вникать и понимать, что это уже не просто написано, сочинено, это уже высечено на камне вечности: эти строки, эти слова. И они от этого кажутся огненными, огненными стихи подлинного поэта, и, наверное, это самое нормальное чтение, самое правильное чтение.

Вот только что он ушёл - и вот, пожалуйста, его книга стихов… Как это ни звучит печально, как это ни звучит спорно - но это очень поучительно. Может быть, действительно, пока ты жив, не стоит эти свои стихи выдавать на публику, а лучше жить своей частной жизнью, наслаждаться непосредственным существованием в этом лучшем из миров, иначе ты похож на лицедея, который ждёт аплодисментов, этакий сходящий с ума Нерон, в ложной патетике поджигающий Рим - почитать свои стихи, чтобы подчеркнуть трагизм момента… От всего этого, от этой тщеславной суеты, литературной возни возникает какая-то фальшивость, подозрение, что подобные стихи, авторы коих стремятся побыстрее вытащить их на свет, выплеснуть на публику, суть ненастоящие, потому что они сочинялись для того, чтобы люди восторженно кричали создателю бис и «в воздух чепчики бросали». Об этом же, очевидно, размышлял гений, два века назад:

Случится ли тебе в заветный, чудный миг

Отрыть в душе давно безмолвной

Еще неведомый и девственный родник,

Простых и сладких звуков полный, -

Не вслушивайся в них, не предавайся им,

Набрось на них покров забвенья:

Стихом размеренным и словом ледяным

Не передашь ты их значенья.

Закрадется ль печаль в тайник души твоей,

Зайдет ли страсть с грозой и вьюгой,

Не выходи тогда на шумный пир людей

С своею бешеной подругой;

Не унижай себя. Стыдися торговать

То гневом, то тоской послушной

И гной душевных ран надменно выставлять

На диво черни простодушной.

Какое дело нам, страдал ты или нет?

На что нам знать твои волненья,

Надежды глупые первоначальных лет,

Рассудка злые сожаленья?

Взгляни: перед тобой играючи идет

Толпа дорогою привычной;

На лицах праздничных чуть виден след забот,

Слезы не встретишь неприличной.

А между тем из них едва ли есть один,

Тяжелой пыткой не измятый,

До преждевременных добравшийся морщин

Без преступленья иль утраты!..

Поверь: для них смешон твой плач и твой укор,

С своим напевом заученным,

Как разрумяненный трагический актер,

Махающий мечом картонным…

(Не верь себе. Михаил Лермонтов)

То есть, получается, это не те стихи, которые человек искренне вынашивал, как мать вынашивает дитя дни и ночи напролет втуне, тихо, где-то в тихой заводи бытия, чтобы ничто не помешало сформироваться настоящему, живому… Вот так и настоящий поэт вынашивает, осторожно, тихо, свои стихи, настороженно оглядывая темноту неизвестности, чтобы неожиданно не возникло никакой опасности для будущего ребёнка-стихотворения, ничто не спугнуло таинство созидания поэзии. Вот так, вероятно, бережно, всю свою жизнь вынашивал Виктор Харитонов свои стихи, вот эту книгу, которую я читаю. Это очень поучительно, читать стихи недавно ушедшего человека, который оказался настоящим поэтом. В этих стихах нет ложного пафоса, суетного стремления к славе, ничего такого, что наталкивает нас на мысль, а не хотел ли автор, в этом своем исповедальном порыве, порыве еще недавно модной «новой искренности», удивить нас «тонкостию» лирического проникновения или «актуальностью» философского осмысления, или «ироничностью» проницательного и «неполживого» свидетеля – посмотрите, какой я тонкий и глубокий мастер, или посмотрите, какой я искренний, честный и «прозрачный» - в общем, посмотрите, какой я хороший, и восхититесь мной. Нет, абсолютно, нет этого мелкого тщеславия, которое зачастую сопровождает современного автора стихов, артиста пера, играющего мускулами рифм, трицепсами свободного (читаем - освобождённого) стиха, верлибра, гордо печатающего свои сборники или рассказы и ожидающего, возможно совершенно оправданных аплодисментов.

Мы читаем стихи, которые поэт даже не собирал в книгу, собрали родственники, друзья. Может так и должна поэзия создаваться, как природа. Ведь специально же природу не создают, как американцы выкладывают свой искусственный газон. Нет! Природа буйно живет сама по себе, где-то отовсюду сама складывается в некий оазис, и эта естественность не мешает чтению стихов, а, наоборот, усиливает натуральность этих стихов, в каждом из которых буквально сквозит истинно поэтическая рефлексия:

Я выжгу каленым железом имя твое из сердца,

я выжгу глаза, чтобы не видеть тебя,

я забуду имя твое,

я забуду запах волос,

а пальцы забудут тепло твоей кожи,

мой слух забудет твой голос…

не лучше ли склероз?

Или, например:

Я сам себе противоречу,

С самим собою не в ладах.

А то, чему спешил навстречу,

Вдруг тает миражом в песках.

Я устаю от раздвоенья,

Я весь не в ногу и не в лад.

Как атмосферное давленье,

Колеблются мой шаг и взгляд.

Вот еще:

Я сам не знаю, как оно

Стучится в этой клетке, бьется,

И пьет вино и не сдается

И как в замедленном кино,

Спешит, лопочет, суетится,

Спешит - и смерти не боится,

Боится сырости ветров…

Оно болит, хоть я здоров.

И еще, совершенно замечательное:

 Кузнечик дорогой…

 М.В. Ломоносов

Паучок мой, мой кузнечик,

Светлячок во тьме горящий,

У тебя внутри сердечко,

Орган очень настоящий -

Не машинка, не пружинка,

Что заводится ключом,

А смешинка, а грустинка,

А боление плечом…

Это Витино, глубоко личное стихотворение о себе - помню, когда мы были соседями и я, при встрече, разговорившись, как обычно справлялся о его здоровье. Он, человек немного скрытный и суровый к себе, в минуту откровения однажды пожаловался на свое плечо, которое иногда ныло при смене погоды.

А вот ещё, с лёгкой самоиронией стихи, я бы сказал «озорные вирши» Вити «из жизни»:

Ты твердишь - я алкоголик.

Я ж не пил четыре дня.

И уже в «Алмазе» столик

С нетерпеньем ждет меня.

Это что же за злодейство -

Попытаться не пустить

К пиву в честь Адмиралтейства

И к мясному ассорти!

или вот:

Ну никак не поймешь ты, чудила,

Что с куренья один только вред:

Вот ты пачку купил сигарет -

И тебе на портвейн не хватило.

Здесь я вспоминаю другого моего такого же друга, товарища по цеху поэтов, к сожалению, тоже недавно ушедшего от нас, всеми признанного гения еще при жизни - Сашу Еременко. Его короткое ироническое стихотворение, написанное в стиле хокку, оно так и называется «Хокку»:

Жаркий полдень.

Бутылку вина

ворую в универсаме.

А вот замечательно смешное «хулиганское» стихотворение, к сожалению, недописанное:

Я спросил сегодня у менялы…

С. Есенин

 

Я недавно встретился с менялой,

Чтобы книжный совершить обмен.

…[мало]

…[рефрен]

…

Я его в подъезде подождал.

…

По башке трубой железной дал.

И потом, разбив его хлебало

И решив, что уходить пора,

Я спросил у этого менялы

То, что не успел спросить вчера.

Ничего меняла не ответил,

Впрочем, я ответа и не ждал.

Я ушел, мой взгляд был тих и светел,

И румянец на щеке играл.

Такое очень «жизненное» стихотворение. Я бы добавил - жизнеутверждающее.

Надежда Яковлевна Мандельштам в своих воспоминаниях как-то говаривала – «есть люди, которые пишут не хуже поэтов». Да, действительно, на stihi.ru, где зарегистрировано более миллиона стихотворцев, там таких «людей, которые пишут не хуже настоящих поэтов», возможно, до 90%.

Скажу несколько парадоксально - а есть настоящие, истинные поэты, такие как Витя Харитонов, которые могут писать не хуже простых людей, то есть не хуже того самого «народа», чей глас есть «глас Божий», того самого народа, который своим гением создает те самые народные песни и поговорки, шедевры народного творчества, пережившие века:

Это осень, - облетела с рыбы

Жёлтая резная чешуя

Глупых птиц точеные изгибы

В тёплые заклинили края.

Я кричу соседям по палате:

Это осень, знать и нам пора,

Побросав железные кровати,

Отсвистеть: «Прощайте, доктора!»

 А вот стихотворение так называемое «историософское», из «каганатского» цикла, процитирую тоже полностью, ибо прекрасное, из коего можно представить масштаб таланта и потенциала поэта, которого мы, к сожалению, потеряли:

Жили мы, деля и радость, и горе,

Было время и трудам, и застольям.

А у западных границ было море,

Называлось оно Западным морем.

Через степи наши шли караваны,

И верблюды с драгоценным товаром

Уходили в неизвестные страны

К неизвестным городам и базарам.

Что про запад нам купцы насказали,

Вполовину мы считали обманом.

А про Северное море не знали,

Так как север нам не слал караваны.

Как песочные часы на ладони,

Развернулось вдруг пространство и время,

И оседланы уже наши кони,

И нога уже бросается в стремя.

Стало Западное море Восточным,

Изменился силуэт небосвода.

Научились владеть многоточьем

Летописцы разных стран и народов.

Стало Северное море известным,

Стран же западных и вовсе не стало.

Отчего же нам с тобою так тесно,

Отчего же нам так воздуха мало?..

А вот, совершенно шедевральное стихотворение - «Памяти деда Александра Поликарповича»:

Приходит старость, и тогда

Вода становится прозрачней,

Но то уже прозрачность льда,

И кажется большой удачей,

Что солнце по утрам встает,

И дождь идет, и тянут руки

Тугую нить, и в хоровод

Сплетаются цвета и звуки.

И старость, как земная твердь,

Колеблема, но не сдается…

На смену ей приходит смерть,

Как звук из глубины колодца.

Кроме большого корпуса лирических, философских стихов, раннего творчества - замечательной, не побоюсь этого слова – «гражданской» лирики еще советского времени - 1984-1987 годов (например, большое стихотворение, посвященное Пабло Неруде), есть действительно, как мои коллеги, земляки-поэты их дружно назвали в своих отзывах в предисловии книги – «историософскими», но я бы их так не называл. Действительно, некоторые стихи Вити, с повторяющемся сюжетом какой-то осады города, крепости, эти поэтические аллюзии, отсылающие нас в исторические времена, другие эпохи, свидетельствуют о том, что автор этих стихов, он же лирический герой испытывает какие-переживания, связанные с батальными историями, возможно, только что вычитанными в каких-то архивах, ставших объектом интереса краеведа.

Когда глаза устанут от цветов

И обратятся к символам и датам,

Когда привыкнем мы с тобой к палатам

Больничным, переполненным, как ров,

Что отделяет города от трав

Водою черной, грязной и кровавой,

Когда они воинствующей лавой

Осаждены, - и прав ты иль не прав,

Но ты займешь положенное место

На бастионе или у котла,

Когда метет кровавая метла

И месится поднявшееся тесто.

И, тем не менее, и здесь он остается настоящим поэтом. Здесь нет, так называемой «книжной поэзии», это подлинно поэтические образы, «гроздья» эмоций, переживаний, которые он нам дарит и которые становятся реалистичными, «преломлёнными» через призму-взгляд архивиста-историка и душу поэта. И в этом синтезе мы чувствуем, как если бы мы могли переживать вместе с ним, если бы защищали город или крепость, или были, наоборот, в каком-то набеге, походе…

Я разбит и растерян. Твой город покинули люди.

Повела их не дудка, не скрипка и не барабан,

И не горькие вина, не самые сладкие блюда,

И не Ветхий и Новый Завет, не Талмуд, не Коран.

И не щедрая плата, не самая страшная кара

Заставляла людей покидать обжитые дома,

Не потоп наводнений, не жаркое пламя пожара,

Не война и не голод, и даже не вечная тьма.

И остались открытыми двери, пустыми - объятья,

И в холодной ночи ни одно не светилось окно.

В гардеробах остались висеть ненадетыми платья,

И в граненых стаканах осталось недопитым вино.

По пустующим улицам ветер гуляет свободно.

Ты такого хотела сама, и теперь получай:

В этом брошенном городе можешь творить что угодно,

Хочешь - просто ходи и пустые качели качай.

Вот эти подлинные переживания, это чудо настоящего он нам дарит, это очень романтично, и если уж применять слово «история», в поэтическом творчестве Виктора имеет место историческая романтика, пропущенная через «сегодня», некий исторический неоромантизм. Стремление к романтике всегда было в «органике» поэта, в его человеческой природе. Вспоминаю, как Витя, в молодости увлекавшийся Толкиеном, брал с собой младшего брата Мишу на ристалища реконструкторов - толкиенистов героически сражаться деревянными мечами, и это было трогательно и прекрасно:

Проведена незримая черта.

И ожиданья сладкая истома

Исчезла вдруг. И битва начата.

На вогнутой поверхности щита

Я буду принесен к порогу дома.

Здесь вспоминаются сразу два стихотворения из раннего Николая Гумилева, его знаменитое:

Я конквистадор в панцире железном,

Я весело преследую звезду,

Я прохожу по пропастям и безднам

И отдыхаю в радостном саду.

И второе:

Что я? Обломок старинных обид

Дротик, упавший в траву.

Умер водитель народов, Атрид, -

Я же, ничтожный, живу.

Это совершенно новое и удивительное поэтическое явление, очень близкое, родственное по духу поэзии другого архивиста и великого историка, кстати, сына великих поэтов - Николая Гумилёва и Анны Ахматовой - Льва Гумилёва, «последнего сына Серебряного века», как он сам себя именовал.

Наше счастье на полном скаку,

На следу уходящих волков,

Вынуть лук и, припав на луку,

Быстролетных спускать соколов.

И следить, как, кружа, сокола

Остановят стремительный бег,

И услышать, как свистнет стрела,

Волчью кровь выпуская на снег.

(Наше счастье на полном скаку... Лев Гумилёв)

Кстати, уверен, было бы очень интересно и уместно написать статью, в рамках сравнительного литературоведения, об этих двух совершенно непохожих, но близких по духу поэтах - сравнить поэзию историка Льва Гумилёва и краеведа Виктора Харитонова. Именно им, героическим романтикам, авантюристам-путешественникам и первооткрывателям, в нашем случае – путешественникам-первооткрывателям истории, пристально вглядывающимся в мир прошлого, завещал мир будущего отец одного из них, великий русский поэт Николай Гумилёв, в своем стихотворении «Капитаны»:

…И все, кто дерзает, кто хочет, кто ищет,

Кому опостылели страны отцов,

Кто дерзко хохочет, насмешливо свищет,

Внимая заветам седых мудрецов!

Как странно, как сладко входить в ваши грезы,

Заветные ваши шептать имена,

И вдруг догадаться, какие наркозы

Когда-то рождала для вас глубина!

И кажется - в мире, как прежде, есть страны,

Куда не ступала людская нога,

Где в солнечных рощах живут великаны

И светят в прозрачной воде жемчуга.

С деревьев стекают душистые смолы,

Узорные листья лепечут: «Скорей,

Здесь реют червонного золота пчелы,

Здесь розы краснее, чем пурпур царей!»

И карлики с птицами спорят за гнезда,

И нежен у девушек профиль лица…

Как будто не все пересчитаны звезды,

Как будто наш мир не открыт до конца!

И в завершение о поучительности момента – возникает совершенно справедливый вопрос. Так что же делать поэтам, если стихи рвутся наружу? Если отчаянно хочется поделиться ими со всем миром и при этом не попасть в лермонтовские «ножницы» или довлатовские «вечнозеленые»? Когда он сравнивает «вечнозелёного» и вечно «прислонившегося» к чужой славе уже широкого известного тогда Андрея Вознесенского с человеком, карикатурно гоняющимся за лучами славы, как за лучами прожектора на сцене, чтобы «встать под них», чтобы беспрестанно «быть на виду», чтобы свет софитов не переставал «осенять» суетящуюся знаменитость, таким несолидным способом продлевающего свою популярность. Сейчас это называется «ловить хайп». Как показала история и практика мировой литературы, универсального рецепта нет. Наверное, самостоятельно выработать этику творческий репрезентации – удел каждого из нас. В этой связи интересно вспомнить практику древних китайских поэтов-даосов: если они всё же выдавали на свет божий свои вирши, то делали это строго под псевдонимом и под каждой новой книгой стихов подписывались новым псевдонимом… Виктор Харитонов сделал это по-другому, по-своему.