​Байкал №2 2024

На обложке работа Ю. Извекова «Кухня в грозу. 1976 год»

 

Болот Ширибазаров. Мотылёк в паутине. Роман

Владимир Тыцких. Стихи

Алексей Гатапов. Дневник чиновника особых поручений. Продолжение

Чан Данг Хоа. Стихи в переводе А. Улзытуева

Андрей Мухраев. Снег. Рассказ

 

Критика и литературоведение

Лариса Халхарова. Летопись войны во фронтовых дневниках бурятских писателей

 

Очерки и публицистика

Ирина Гарри. Церинг Осер и Ван Лисюн: из судеб инакомыслящих Китая

Церинг Осер. Моя родина Дэргэ (из книги «Невидимый Тибет»). Эссе. Перевод с китайского И. Гарри

 

Юрий Извеков Кухня в грозу. 1976 год

 

Приобрести журнал и подписаться можно по адресу: Улан-Удэ, ул. Каландаришвили, 23, каб. 16, тел. 21-50-52.

 

Церинг Осер. Моя родина Дэргэ (отрывок)

…Мой родной дом все ближе и ближе. Мой родной дом Дэргэ. Постепенно сыреющий воздух исподволь примешивает знакомые и родные запахи. Это только твои запахи, они тайные, связаны только с твоей прошлой жизнью. Такие запахи, даже если от них осталось лишь одно воспоминание из-за искусственных барьеров — географической удаленности или душевной изоляции, способны пронизать всю жизнь человека. Мои чувства, которые я с трудом сдерживала несколько последних дней, начали понемногу успокаиваться при виде показавшихся вдали сказочных домиков Маниганго и водной глади озера Илхун Лацо. Но родной дом все приближается, и меня вновь охватывает волнение.

Моя родина Дэргэ сначала проявилась насыпями молитвенных камней мани по обеим сторонам дороги. У молитвенных камней очень чистый цвет, на серых или выкрашенных бордовой краской каменных плитах выгравированы священные мантры. Вокруг камней мани несколько узких деревянных сучковатых столбов, как у шестов палатки. Сверху донизу и по кругу, как будто создавая шатер, висит большое количество молитвенных флагов. А буквы, нанесенные сероватой краской по белой газовой ткани, заставляют молитвенные флаги порхать и развеваться, даже когда стихает ветер. Эти буквы ожили благодаря людям, исполненным веры. Несколько человек поблизости гравируют камни мани. Это тибетцы, тибетцы Дэргэ, я как будто что-то узнаю по их лицам. Я как будто что-то узнаю по выгравированным ими камням мани. Я молча смотрю, как они гравируют на камне слова молитвы. Затаив слезы, я жду, когда они отдадут их мне. Я говорю себе, что это мои родные люди, они выгравировали камни за моих ушедших родных. Затем, обхватив камни, я кладу их в открытый шатер мани, всего девять штук.

 Я опять не могу удержать волнения. Когда в сумерках мало-помалу проявляются отчетливые очертания маленького города, моя родина Дэргэ предстает передо мной темно-красным городком. Я совсем-совсем маленькой всего лишь один раз приезжала в родной Дэргэ! Как мне вынести стихи, написанные в бесконечной ностальгии, превратить их в реальность, еще более горькую по сравнению с настоящим? Для меня Дэргэ никогда не был названием места, а был только именем нескольких людей, именем моих родных людей. Поэтому, когда я увидела Дэргэ, этот маленький темно-красный городок стал также успокоением моего разбитого сердца. Но где же мой конь ровесник из книги судеб? Унесет ли он меня навстречу ушедшим родным?

И все же родной ли мне дом Дэргэ?

Родной дом, что это значит? — Откуда ты родом? Место рождения? Или это место странного направления этой жизни?

 

Милан Кундера говорит: «Жизнь иммигранта — это вопрос арифметики…» Например, моя жизнь до сих пор разбита на несколько отрезков, несколько пространств, что очень легко сосчитать.

 

На следующий день утром я вышла в одиночестве на улицы города. Пошла в сторону монастыря. Мне не нужно было спрашивать, не нужно было полагаться на духовную связь¹. Каждый, оказавшись в Дэргэ, сможет найти монастырь, ибо он находится на самом верху, на склоне горы, ярко-красный, бросающийся в глаза. Но меня все же притягивала к нему духовная связь. Я не могла от нее освободиться. Сокровенная нидана наподобие тонкой, крепкой шелковой нити вела притаившегося в моей душе коня судьбы, заставляя идти в одиночку к этому темно-красному дому. Темно-красной обители. Родные люди уже сменили темно-красные накидки и поджидали меня.

Но этот медленно поднимающийся городок оказывается в моих глазах совершенно пустым. Следует сказать, что я ничего не вижу. Я не могу ничего видеть. Потому что лица родных людей, свет глаз родных людей четко крупным планом проявляются на новых, старых, наполовину новых и наполовину старых зданиях, сосредоточенно за мной наблюдают, как будто говорят мне: это место, где мы жили; это место, где твой папа прожил ровно тринадцать лет. Мой папа, мой любимый папа, на какое из этих белых облаков надо мной он смотрел? На какую из этих каменных плит под моими ногами он ступал? Какую дверь он тихо открывал или громко закрывал? С какими людьми он смеялся, или плакал, или кричал?

Я почти вижу, как в тот 1950 год ему только что исполнилось тринадцать лет и его провожает отец. Этот дальновидный ханец со сложной судьбой провожает его к передовому отряду вторгнувшейся в Тибет Народно-освободительной армии Китая². Когда великая НОАК с боевым воодушевлением покинет Дэргэ и бросится к вратам Тибета — Чамдо, где в скором времени разразится война, в пути он окажется позади всех, в военной форме ниже колен, вспоминающим, едва сдерживая слезы, свою маму, носившую тогда в чреве еще одно дитя. Он горячо любил свою слабую здоровьем, мягкую нравом матушку, любовь к ней была его самым глубоким чувством. Если бы он знал, что всего лишь тринадцать лет суждено ему было видеться с ней, разве покинул бы он ее, когда она крепко спала?

Так мой отец, еще ребенок, вступил в особо важный для истории промежуток времени: заплечный мешок, пара ног; сердце, тоскующее по дому и родным; а также военная форма не по росту.

Его же отец — это тот, кто изменил кровь его и его братьев и сестер, затем изменил кровь мою и моих братьев и сестер. Его фамилия Чэн, родом он из Цзянцзиня в Сычуани, был членом тайного общества и адъютантом капитана армии гоминьдана, возглавляемой молодым Лю Бочэном. Каким человеком он достиг среднего возраста? Кроме того, что он бежал в Дэргэ — место проживания инородцев, ­имелось еще несколько кратких версий, однако и без них было понятно, что в силу различных исторических событий он прибегнул к такому неординарному способу, как побег.

Его способности к выживанию, по-видимому, соответствовали его жизненному опыту. Он снял военную форму, скрыл прошлое, вскоре женился на девушке кхампа³, родил семерых детей, добывал золото, преподавал, затем стал начальником финансового отдела и членом уездного совета. Через тридцать лет, однако, после того как рано покинула мир моя бабушка, он глубоко ощутил непостоянство мира и проникся кармой. Какие же деяния в итоге обусловливают этот хрупкий жизненный удел? И тогда он просто взял и пожертвовал монастырю все ценную домашнюю утварь и скот, став самым набожным китайцем Дэргэ, что даже мало кто из тибетцев мог с ним сравниться. Он тут же обеднел, но это его не заботило. Каждое утро и каждый вечер он стоял на коленях у темно-красных ворот, сложив молитвенно руки. Его четки обвивали шею, с восточно-сычуаньским акцентом он ясно и чисто произносил молитвы, седая как лунь голова импозантно возвышалась, и все тибетцы, делающие священный обход, восхищенно цокали языками.

Мне и сейчас трудно представить, как так мог угомониться дедушка, дни и ночи проводивший в злачных заведениях Чунцина; сделать своим домом и даже местом своего последнего успокоения такой отдаленный, захолустный, ни на что не похожий инородческий край? Как умудрялся он сохранять свои китайские привычки — высокопарно выражаться, следовать правилам, щелкать на счетах, курить опиум, готовить деликатесные закуски? Как научился он мирно уживаться с ними, говорить на звучном и хлестком кхампаском языке так же легко, как на своем восточно-сычуаньском? Конечно, в то время в Дэргэ было немало китайцев, среди нашей родни был один бизнесмен, уроженец Шэньси. Когда наш дедушка заговаривал на своем родном языке, в душе у него сразу теплело, но в то же время становилось как-то горько и, если тут появлялись перед ним его смешанные дети, он всегда напоминал им, что их фамилия Чэн и что они потомки семейства Чэн. Он так хотел, чтобы они навсегда усвоили, что половина их крови происходит от него.

В сохранившихся бережно альбомах с пожелтевшими фотографиями можно увидеть невысокого китайца с худощавым лицом в традиционном халате и куртке магуа поверх, на фоне бескрайних гор и величественного монастыря, рядом молоденькая, прелестная бабушка с камнями бирюзы в прическе и тибетском халате в пол, еще маленький папа с нахмуренными бровями, тело худенькое, как будто бремя старшего уже легло на него.

На самом деле, впоследствии где-то с начала 1950-х годов он неоднократно возвращался домой. Там были его первая жена и две дочери. Но, наверно, он так и не смог приспособиться к происшедшим переменам. Вещи остались прежними, а люди — нет, да и вещи тоже переменились. Его прибежищем уже не были китайские земли, а стал Дэргэ — маленький город с развевающимися кашаями⁴, звучными монашескими именами, наполненный дымом воскурений. В ту пору у него не было фамилии, не было происхождения, не было родных и друзей. Сначала он был просто человеком, испуганный внутри, в руках ничего нет, с ранением в теле, быстрый и ловкий. Постепенно что-то его умиротворило, приняло его, успокоило снедавшее честолюбие — неужели он принял девушку кхампа, вновь обретенный дом и озаряющую сиянием весь Тибет религию? Поэтому ему нужно было вернуться, окончательно вернуться, вернуться на связавшую его узами судьбы родину, настоящую родину — Дэргэ. Несмотря на то, что в то время моя бабушка уже десять лет как покинула мир.

Отец мой с тех пор, как надел не по росту форму, уже не был просто человеком, он почти никогда не был просто человеком. Он был военным, а военные суть винтики режима, служащие приказам как священному военному долгу, и он почти что стал пожизненным военным. Военный лагерь подобен железу, а солдаты всего лишь поток, ведь он был по сути мигрантом, а его жизнь — вопросом арифметики, жизнь своей семьи он сделал такой же. В 1970 году, взяв с собой жену, что из Шигацзе, и троих детей, он покинул Лхасу, превратившуюся из темно-красной в красную, совершил большой круг по тибето-китайскому приграничью, занявший ровно двадцать лет, и в конце концов вновь какая-то неудержимая тайна заставила его вернуться в Лхасу. Эта тайна, не выразимая словами тайна подгоняла его, заставляя быстрее покончить с этой арифметической задачей. Побыстрее, пораньше он решил ее, но остался остаток, перекинувшийся на его последующую жизнь. В следующей жизни он станет монахом-бхикшу⁵, совершенным образом воплотит этот остаток, этот абстрактный символ. Такое ему вычислил лама-астролог из клиники тибетской медицины после того, как он отнюдь не по своей воле покинул этот мир.

Кто бы мог подумать, что эта неделимая жизнь его окажется такой тайной? Много лет тому назад, когда он совершал патруль на тибетской границе, то увидел в пещере, как будто висевшей в воздухе, полуодетого человека в позе лотоса, моложавого на вид и очень бодрого. Его окружали очень редкие животные, которых можно было увидеть лишь на фресках или танка⁶, они лежали или стояли, не издавая никаких звуков. Все выглядело очень мирным и гармоничным, он тихонько подстегнул коня и уехал. С тех пор отречься от мира и стать таким необыкновенным человеком стало мечтой его жизни. Эта затаенная мечта была такой восхитительной, расскажи ее кому-нибудь, подумают, что это ему приснилось. Эту мечту невозможно было воплотить в этой жизни, только в следующей он мог стать независимым и достичь совершенства.

Так пусть же эта нить, такая таинственная и невидимая, ведет сокровенного коня моей судьбы и приведет к тому темно-красному строению, моему дому, моему единственному, далекому дому. Я знаю, что в моем темно-красном доме родные мои уже накинули свои темно-красные накидки и тихо дожидаются меня.

 

Чтобы исполнить обет, чтобы вновь повстречаться, чтобы дать обещание следующей жизни…

               

 

¹  Санскр. нидана.

²  Сокр. — НОАК. — И. Г.

³  Кхампа — тиб. уроженец Кхама, области Восточного Тибета.

⁴  Кашая — санскр. монашеское одеяние, кит. — цзяша. 

⁵  Бхикшу — санскр. монах, принявший полные монашеские обеты.

⁶  Танка — тиб. религиозная картина.