​Николай Хосомоев. Простите меня, тётя Катя. Повесть

 

Николай Данилович Хосомоев. Прозаик, литературовед. Член Союза писателей Бурятии. Живёт в Улан-Удэ.

 

Посвящается фронтовикам
и труженикам тыла…

 

 

Война кончилась, стали возвращаться домой фронтовики. Неописуемой была радость жён, детей, родственников, слышались рыдания, плач.

Деревня гуляла, шумела и плакала. На столы выставлялась скудная еда, к которой привыкли за годы войны, да и фронтовики, не избалованные обилием продуктов, голодавших, бывало, не замечали, что стояло на столах, хмельные от самогона и бражки, пели и плакали, их встречали как героев, они и были героями, перебившими хребет врагу. Вдовы смотрели на них и видели во фронтовиках своих мужей, которых никогда больше не встретят — они лежали на полях своей страны, в чужих землях, в братских могилах.

Из небольшой деревеньки Булуево не вернулись восемнадцать мужиков. Иные из детей не помнят отцов, были маленькими, с пожелтевших карточек смотрят на них родные лица.

 

*

 

Два года, как кончилась война. В мае и в начале июня прошли небольшие дожди, этого оказалось достаточно, чтобы дружно поднялись травы, на угорах взялась пшеница, радуя стара и мала. Стали забывать, как много сеяли до войны пшеницу, рожь, гектары ячменя, отводили немало посевной площади и просу. В центре села, как только образовались колхозы, были построены конный двор, большая конюшня. Ребятишек, как магнитом, тянули лошади, мальчики висели на заборах, высматривая для себя каурых, гнедых, саврасых, показывали друг другу, на какой из них будут скакать, спорили между собой, шмыгая носами — в апреле утрами ещё холодно, только-только из-за горизонта выпросталось солнце.

— Вон та, саврасая, моя, — заявил Илюша, — смотрите, за каурым спряталась. Видите?

— Я её заметил раньше тебя, — дернулся Вова, колотя ногами доски забора. — Я первый.

— А сказал-то первым я, — заявил Илюша. — Васька, кто прав из нас?

— Ты, конечно. Кто первым вякнул, того и лощадь.

Один из конюхов, дядя Андрей, разбрасывал по всему двору сено трёхрожковыми деревянными вилами, услышал громкие голоса ребят и решил подтрунить над ними:

— Лошади не ваши, а колхозные, — остудил спор конюх. — Чтобы сесть на какую, нужно заработать ещё. Кто из вас готов помогать табунщику пасти их?

— Я, дядя Андрей, я, — загалдели ребята.

— Тише, распугаете лошадей. Во время завтрака или обеда все кушают молча, не мешают друг другу, а вы тут ор такой подняли. Лошади не любят крикунов, животные умные, запомнят кого из вас и не подпустят к себе. А насчёт помощников — это тоже нелёгкий вопрос. Рано вставать, целый день на солнце, на ветру, дожде и снеге. Мало кто выдержит такой режим. Не зря табунщиками назначают на правлении колхоза людей опытных, готовых взять на себя такую ответственность. Да, конюхом не каждого поставишь. Лошадей нельзя бить, только разговорами, ласковыми словами можно усмирить их нрав. Вон, видите, савраску ту, — дядя Андрей показал в дальний угол двора.

— Илюша её выбрал, — вскричал Вова.

— Так вот, пару раз наказывал её. Кусается, может лягнуть соседку. Окажусь рядом, косится на меня, ждёт, что я сделаю. А я стою и разговариваю с ней, будто между нами ничего такого не было. Хрумкает сено и слушает. Исподтишка слежу за ней, норовит куснуть слабую, смирную кобылу, гоняет по двору, такая злюка уродилась. Усмирим её, Илюша, как ты думаешь?

— Я сахаром буду кормить, читал в книжке, ещё чем-нибудь.

— Сахар они любят, соль, овес, а воду пьют только чистую.

Слушали дядю Андрея, затаив дыхание.

— Давайте-ка, ребята, по домам, уроки в школе пропустите, мамы заждались вас.

— Успеем, дядя Андрей, школа-то рядом.

Как воробьи, вспугнутые чем-то, исчезли вмиг.

 

*

 

Лида пришла к Григорьевым в надежде застать хозяйку одну — дети в школе, муж на работе, никто не помешает их разговору. В глазах её, в порывистости движений читались решимость и некое смущение, не свойственные ей.

— Редкая гостья, проходи, садись, чай будем пить, — пригласила Катерина. — Недавно Сумка отелилась, теперь мы с молоком. Дети ждали, когда она разрешится. Как у вас, всё хорошо?

— Вроде бы, только Володя сильно болеет, раны не дают покоя. Ира измучилась. Каждую ночь, говорит она, Володя стонет, скрипит зубами от боли, дочка слышит, как мучается отец. Мама у них, помогает как может. Не знаем, что делать. Соню взяли к себе, у нас она живёт, утром уходит домой, а вечером идёт к нам. Так ей спокойнее.

— Слышала, Володя в поселковой больнице лечился. Не помогло, видать.

— Он полгода лечился в госпитале где-то на Урале, сняли его и ещё сколько-то раненых с санпоезда, потом отправили домой. Не долечили, выходит, трёх ребер нет, тяжело дышит, жалко смотреть, весь высох, на костылях доберётся до скамейки у дома и сидит там часами, соседи подходят, разговаривают. И так каждый день, пока тепло на улице.

— Ему, Лида, должно быть чуть больше тридцати.

— Тридцать два, на год старше Иры.

Трудно разговаривать об этом, свежи ещё раны, слёзы не высохли у матерей.

— Как-то заходит ко мне на работу тётя Лена, мама Валеры Архипова, здоровается и говорит:

— Лидушка, помоги мне выписать килограммов десять муки, кончилась она. На складе сказали, чтобы квитанцию в конторе справили.

— Тётя Лена, не я оформляю квитанцию, — говорю ей, — а Евдокия Прокопьевна. Но я помогу, конечно. Пойдёмте. Выписали. Благодарила, будто я из своего сусека высыпала муки ей в мешочек. В прошлый раз остановила меня на улице, глаза такие грустные, обняла меня и заплакала, и я вместе с ней. Стоим, плачем. Она говорит: «Я думала, подрастёте, и ты с моим Валерой женитесь, в невестках тебя видела…» Комок в горле стоит, дышать нечем.

— Да, хороший был парень, уважительный, всегда поздоровается, спросит о чем-нибудь, — добавила Катерина.

— Да все они были славные, честные. Валера ещё в восьмом классе решил учиться на инженера — математика и физика хорошо ему давались. Не вернулись Саша Артемьев, Гриша Сибгатулин, Петя Назаренко, Коля Рычков, Леня Ощепков, Ромка Павлов. Сколько их. Глаза на их родителей не могу поднять, нечем утешить, слова не идут.

Помолчали. Лида тянула время, стыдясь и боясь момента, когда она скажет, зачем заглянула в дом Григорьевых. Думала ведь, с чего начать, а не выходит, неуютно, неудобно как-то.

Помолчала, подбирая слова.

— Тётя Катя, мне сейчас двадцать пятый год пошёл. Мама родила Иру в двадцать два. Я просто не знаю, что делать… Можно мне дядю Сашу… как же я без ребёнка-то останусь…

В глазах Катерины застыло недоумение, не гнев даже, а что-то такое, что невозможно высказать словами. Да что она удумала, да как такое можно сказать… просить у жены мужа… совесть-то есть у неё? Накричать на неё, топнуть ногой, выгнать из дому нахалку… да что она позволяет себе, прийти в чужой дом… да когда такое было… как она посмела… на колени стала, плачет… Глаза закрыла…

— Тётя Катя, стыдно мне, очень стыдно. Одна буду коротать свой век… Сейчас пока молодая, а потом, — продолжала Лида, всхлипывая. — Некому воду подать, не с кем поговорить… Кому я нужна буду. Если не война эта, могла бы я пойти на такой шаг? Понимаю, нехорошо поступаю, много думала, выхода не найду. Не от хорошей жизни решилась на это. Не держите зла на меня, — Лида уткнула лицо в платок и заплакала навзрыд. — Не ругайте меня, пожалуйста.

Лида продолжала стоять на коленях и тихо плакать. Катерина смотрела на неё, гулко, слышимо билось сердце, постепенно остывала от гнева и возмущения, приходила в себя. Тихо стало в доме, лишь слышались всхлипы Лиды. Катерина молчала, не знала, как дальше быть. Потом она выговорила с трудом:

— Встань, что ты всё на коленях-то. Больно ведь.

Лида медленно поднялась, поправила платье, не глядя на хозяйку. Глаза опухли от слёз, поднять их не было никаких сил.

— Чай будешь пить? — негромко проговорила Катерина.

— Спасибо, тётя Катя, — пойду, работы много.

Она обмакнула платком глаза, пошла к двери, задёрнутой от мух ситцевым пологом, тихо вышла на низенькое крыльцо. На улице никого не встретила, взрослое население занималось своими неотложными делами по хозяйству, доярки, знала Лида, сдают учётчице надоенное молоко, слышала крики играющих детей за домами, подошла к калитке, откинула висевший с внутренней стороны загнутый толстый гвоздь, служивший запором, вошла в дом. Подошла к настенному зеркалу, внимательно всмотрелась, увидела опухшие глаза, помыла лицо, расчесала волосы и заторопилась на работу. День обещал быть жарким, но зноя ещё не ощущалось. Лёгкий ветерок от недалёкого луча овевал лицо, играл подолом крепдешинового платья.

 

*

 

В этом году в колхоз приехал новый председатель, фронтовик. Хозяйство приобрело два трактора, комбайн, два шестирядных плуга, пару сеялок, увеличились посевные площади под пшеницу, рожь, горох и гречиху, в колхозе решили заняться пчеловодством, закупили в соседнем совхозе десять пчелосемей, отправили на недельные курсы бывшего бригадира, человека опытного, грамотного.

За военные и первые два послевоенных года подросли дети. Четырнадцати-семнадцатилетние ребята и девчата организовали сенокосные бригады, за лучшие показатели колхоз обещал солидные премии, веселее задвигалась жизнь.

С той поры прошло много дней. Сельчане приступили к сенокосу, прибавилось работы бухгалтерии. Сводки идут одна за другой, данные надо собрать, обобщить, подбить итоги за неделю и отправить в финансовый отдел райисполкома. Работа знакомая, но она требует времени и внимания. За четыре года сидения за конторским столом Лида хорошо изучила премудрости бухгалтерской науки, не раз ездила на курсы повышения в район, каждый квартал отчитывалась в отделе по сельскому хозяйству, познакомилась со старшими и опытными коллегами, в основном женщинами. За хорошую работу Лида успела получить грамоты, они собраны в папку и лежат в одной из столешниц комода. Награждали Лидию Андреевну Максимову солидными денежными премиями. Этот комод, над которым висит большое овальное зеркало, куплен на премиальные.

К концу сентября колхоз завершал хлебоуборку, торопились к осенним дождям рассчитаться с государством, комбайнёры работали до полуночи. День убыл больше, чем на три часа. Придя домой уже в сумерках, Лида готовила себе ужин, жарила на плите картошку с луком, поставила чайник. Потрескивали дрова, в избе заметно потеплело. В дверь постучали, Лида прислушалась, может, послышалось. Постучали снова.

— Да, да, заходите, — Лида повернула голову.

— Здравствуйте, добрый вечер! — порог перешагнул Александр Григорьев. — Принимайте гостя, — в глазах его читалось смущение. — Хороший гость к месту и ко времени, вот и ужин готовится, — за весёлостью он пытался скрыть свою неловкость.

— Проходите, дядя Саша, присаживайтесь.

В избе аппетитно пахло жареным луком и чем-то ещё таким, чего не чувствуешь в других домах. Может быть, молодостью, одиночеством и тишиной.

Лида растерялась, Григорьев никогда к ним не заглядывал, заходил в контору за квитанциями, шутил:

— Стук ваших счётов слышен на улице, будто пулемёт строчит. Вот так, оказывается, добываются цифры.

Конторские не сдавались:

— Да-к, цифры не любят собираться в одном месте, убегают, приходится ловить их.

— Как же, убежишь от вас. Мне, к примеру, можете приписать лишний трудодень, Евдокия Прокопьевна?

— Да я бы, Саша, всей душой, но они, эти цифры, не дадут, упрутся, не сдвинешь с места.

— Не сговориться нам, значит?

— Не сторговаться.

Посмеялись, веселее стало на душе, будто зарядку сделали.

Возил Григорьев на своей полуторке запасные части к тракторам и комбайнам из машинно-тракторной станции района, иногда продукты в сельский продмаг. Раз Лида ездила с Григорьевым с отчётом в райфо, просто подвернулась машина. И всё. И этот разговор с тётей Катериной… По лицу прошлась горячая волна. Пришла в себя, помедлила:

— Поужинайте со мной, стол, как видите, небогатый. Сейчас заварю чай. Хлеб вчера мама испекла…

— Картошку жареную люблю, с лучком особенно, — поддержал разговор Александр, пододвигая табуретку к столу. — На фронте кормили нас больше кашей, и то не всегда. Бой идёт, не до еды. Натерпелись, — Александр замолчал. Не хотелось говорить о войне.

Лида молчала, слушала. Разговор не клеился. Подошла к столу, поставила корзинку с нарезанным хлебом, тарелки, вилки по бокам их, притронулась к стаканам с горячим чаем.

— Вспомнила, у нас чекушка где-то припрятана, — она убрала со лба волосы. — Мама купила к празднику, давно стоит, в шкафу, — оживилась Лида. — Сейчас рюмки достану.

Подбежала к шкафу, нашла четушку, взяла две рюмки с верхней полки и поставила перед Григорьевым. Александр взял нож, осторожно сбил сургуч на горлышке бутылки, разлил по рюмкам.

— А теперь приглашаю хозяйку сесть за стол. За что будем пить?

Лида помедлила с ответом:

— Давайте за здоровье ваше, за фронтовиков, за тех, кто не вернулся домой, — Лида хотела продолжить, но остановилась.

Взглянула на Григорьева.

— Горький тост, от души. Спасибо.

Застучали о тарелки вилки, завязался разговор, так трудно начинавшийся.

До полуночи в окнах горел зыбкий свет керосиновой лампы, лениво брехали в прохладной сентябрьской ночи соседские собаки.

 

*

 

Александр отвозил на элеватор зерно нового урожая. Надсадно гудел мотор отработавшей свой срок старой машины. На такой, правда, вполне годной, все четыре года возил он на фронте снаряды в зелёных деревянных ящиках к артдивизиону 76-мм гаубиц. Вспомнились ребята, народ весёлый, зубоскалы чёртовы. Встречали его радостно:

— Издаля высматриваем тебя. Куда делся наш Сашка, где его носит цельный день? Вот-вот примчится на своём лихом коне. А ты едешь и в ус не дуешь, благодетель ты наш, — щерил зубы мужчина его лет, пилотка на затылке, гимнастёрка расстёгнута — жарко ещё в августе.

— А куда мне торопиться, вот ежели асфальт, как в городе, проложили под моего скакуна, я б тут как тут — не успели глазом моргнуть. А что благодетель и спаситель ваш — знаю. А теперь, красны-молодцы, выгружайте «поросят», страсть как злые они на фашистов, — не сдавался Александр.

Не стал он жалиться, разве обо всём расскажешь. Выехал рано утром, небо чистое, день намечается жаркий. Самолеты фашистские летают, а наших не видно. Мотор неровно работает, бездорожье, едешь по полю, иногда и кочки объезжаешь, какая тут скорость. Мотор повизгивает, ничего не слышно, поглядываешь на небо. Кабина открыта, правая рука руль держит, нога левая на подножке, вертишь головой туда-сюда, прилетит, сволочь, не заметишь. Охотятся за нами, будто знают, что у тебя в кузове, не конфеты везешь. Встреча может кончиться печально — ни машины, ни тебя, костей не соберут. Едешь, богу молишься, честно, ни в кого не верил, понятия не имел, а тут слова откуда-то берутся, будто кто нашептал тебе, что и как говорить.

Как-то подъезжает к дивизиону, встречает зам. командира майор Залесный, улыбается:

— Твои подарки столько рогатых касок к праотцам отправили, не успеваем считать.

Не растерялся Александр:

— Отправьте от моего имени горячий привет фрицам, только фамилию мою напишите, не забудьте, товарищ майор.

— Да вот, краску не держим.

— Сойдёт и мел, какая разница. От снарядов не спрячешься.

— Так тому и быть. Сделаем, — посерьёзнел Залесный. — Ты только быстрей оборачивайся, Александр.

Обратно на склад боеприпасов Григорьев поехал гружёный освободившимися от прежнего привоза пустыми ящиками. Ребята уложили их один к одному плотно, чтобы в пути не бились о борта. День стоял ясный, на небе ни облачка. Ехал, поглядывая на небо, пару раз настежь открывал кабину, встав на подножку, обшаривал горизонт. Не видно самолётов. «Что случилось, почему они не летают? — удивлялся про себя Александр. — Что-то задумали, гады, не иначе. С них станется, но и мы не лыком шиты». Ехал медленно, объезжая неровности, не забывал поглядывать на небо. В случае чего остановит машину, отбежит от неё как можно дальше, кинется на землю, а там будь что будет. Только жалко машину, недавно с ребятами за два дня разобрали и собрали двигатель. Торопились, работали допоздна, дали свет, накрыли лампу плотным тентом. Шофера опытные, до войны гоняли свои полуторки и трехтонки не один год. На слух определяют, где и что «болит» у машины. Рукастые ребята. Да и Александр не вчера сел за руль. В 1938-м колхоз получил первую полуторку, на ней начал ездить тогда молодой ещё Сашка Григорьев. Берёг её, чистил, чуть ли пылинки не сдувал с неё, стаскал все тряпки в доме, Катерина ругалась.

Гринька, сынок, мальцу едва два годика минуло, он в кабине за баранку держится, изображает, как едет, подражает шуму мотора, слюни текут по подбородку, капают на рубашонку, а он не замечает, оторвать его невозможно, чуть что — в слёзы. Хорошее было время. Дружно жили, и работа не в тягость, а в радость. Молодежи много, дети подрастают, хороводы водили на улице, зимой собирались в избе-читальне, протолкнуться негде. Дом хоть и большой, кулацкий, как сказывали старики, а молодёжи ещё больше, газеты на столах, шашки, шахматы, лото кто-то из дому принёс, играли на копейки, если их нет, на шелбаны переходили. Слышались взрывы смеха то в одном, то в другом углу. Заведующей, тёте Клаве, пора закрывать читальню, дома ещё дел хватает, а ребятам и девчатам хочется ещё поиграть, посмеяться. Неохотно расходились по домам, на морозе не погуляешь сильно.

Зимой катались на самодельных лыжах, больших санях без оглобель, снимали их, чтобы не мешали, и с горки — человек десять-двенадцать друг на друге, шумно, весело. Потом очередная партия парней и девок. Кто-то из них прикатил с конного двора ещё одни сани. На радостные крики и громкий смех отзывались во дворах дворняги, простуженный лай их слышался в морозном воздухе из дальних уголков села. Сашка Григорьев, тогда ещё неженатый, был одним из заводил этих весёлых игрищ.

 

*

 

Кончилась война, немало мужиков и молодых ребят не вернулись домой. Прошло два года. А Александр не может без волнения смотреть на матерей с потухшими от слёз глазами, постаревших от горя. Как-то Александр на своей машине привёз соломы семье Назаренко, от души благодарила его тётя Маруся, а Григорьеву было неловко, почему-то стыдно, словно этим он замаливает грехи за то, что остался жив.

Деревня отошла ко сну. Мария с Саввой, взяв косы, два мешка, свернув их, чтобы удобнее было нести, в полной темноте пошли на луг, где течёт ручеёк, там погуще растёт трава. Прежде чем взяться за косу, Савва прощупал ногами каждый метр высмотренного днём участка — где, может, кочка попадется, камень какой, мало ли, не видно ничего, хоть глаз коли.

— Марья, отойду подальше, начинай, — прошептал он.

Потом собрали сено, затолкали в мешки. Свежескошенная трава оказалась тяжёлой. Савва взвалил второй мешок на спину и пошёл. В семистах метрах впереди светились редкие огоньки керосиновых ламп. Во дворе раскидали сено, завтра на июльском солнце оно высохнет и Савва перетаскает его в завозню. Не раз они будут ходить по ночам на луг, всё дальше и дальше от дома, и забьют сеном всю завозню. Так готовилась встречать долгую сибирскую зиму не одна эта семейная пара.

Победная и следующая за ней весна выдались засушливыми. Второй год, как сельчане ждали и не могли дождаться дождей, и только снежная зима спасала домашний скот от бескормицы. Трава росла на опушках широко раскинувшегося соснового леса за селом, на притенённых местах. Туда и ходили косить жители села. Как только растаял снег, хозяйки с детьми шли в поле собирать от прошлогоднего скудного урожая солому, в корыте острым топориком мельчили её и в большой, литров на двадцать, кастрюле кипятили. Туда, в кипящую воду, опускали охапку сена, присыпали совок ещё с лета высушенной на крыше сарая крапивы, присаливали. Такой корм коровам нравился, корыто вылизывали дочиста.

Непомерной тяжестью легла на плечи женщин война. Фронтовики понимали, кому они обязаны победой. Выпив, плакали, глядя на взявшиеся морщинами лица жён, не трясли перед ними орденами и медалями. Изголодавшись по мирному труду, работали с утра до ночи, поднимали накренившуюся было жизнь, и не их вина, что она шла тяжело, спотыкаясь и оступаясь.

 

*

 

Володя продолжал болеть. Ввалились щёки, выделился лоб, глаза выдавали его страдание. Дышал короткими вдохами, сипло. Днём с трудом добирался до скамейки у забора, прилаженной им ещё до войны, сидел и смотрел на родную улицу. Подходили соседи, ближние и дальние, справлялись о здоровье, он слабо махал рукой, ронял несколько слов, ни о чём не спрашивал. Ирина жалела мужа, ночами украдкой плакала, чувствуя, что недолго осталось ему жить. Весной Володю хоронили всем селом.

Ирина помнила, как она сама выбрала его, тихого, незлобивого парня. Жили дружно, успели родить дочь, похожую на отца. Теперь ей девять, заканчивает второй класс. Володя любил играть с мальчиками младше его года на три. Носился с ними по окрестностям села, не ругался, не командовал, никого не обижал. Ровесники Володи посмеивались над ним, а он продолжал возиться с ребятишками.

Ирина смирилась с потерей мужа, почти три года, как приехал он домой, жила горьким ожиданием неминуемой его смерти — ни военный госпиталь, ни районная больница так и не смогли вылечить раны солдата.

В апреле сорок восьмого Лида поехала в район с отчётом. Начальник райфо Пётр Степанович предложил ей место недавно ушедшей на отдых сотрудницы. В разговоре с ней он спросил:

— Сколько наших курсов ты прослушала?

— Ездила каждый год, а то и дважды, ни один не пропустила.

— Очень хорошо, готовая, значит, работница. И, как давно принятое им решение, проговорил:

— Недалеко отсюда по улице Калинина есть дом, старый, правда, но простоит, думаю, ещё лет сорок, а то и дольше. Сходи, посмотри и переезжай, работа в отделе не ждёт. Сколько твоему малышу?

— Десять месяцев, Пётр Степанович. На ногах уже стоит.

— Вот видишь, скоро побежит. Маму привезёшь, няня есть. Сдавай отчёт — и домой. Три дня на сборы.

Так Лида оказалась в районном центре.

В деревне гадают, от кого могла родить Лида. Тихая-тихая и на тебе. Катерина, женщина умная, не шушукается, не шепчется с товарками, ей и без того хватает забот. Счастье, что Лександр живой вернулся, подмога-то какая, нелегко поднимать детей одной. Он и сена привезёт, дрова, как со всем этим справлялась бы без мужика. От колхоза никакой помощи, десять раз ходить, обивать пороги конторы, пока лошадь выделят, на носу зима, снег вот-вот выпадет. Не зря молилась день и ночь все годы войны, выпросила у бога мужа. Теперь можно жить, старшей дочке четырнадцатый идёт, младшей десять. Вымолила его, Лександра-то.

Маленькая была, помнит, приходили к ним молодые дяденьки и тётеньки, активистами их прозывали, комсомольцами, требовали убрать иконы, образа, грозились, «если не выполните указание, сами снимем и сожжём на ваших глазах». Горло драли, будто они враги какие. Мама с бабушкой не стали ждать их прихода, спрятали всё в подполье, иногда вытаскивали сушить. Подполье-то тёплое, но оно не место для хранения таких предметов. Мамы и бабушки нет на свете. Икона пресветлой Божьей матери досталась ей, вот перед святым её ликом она молилась, испрашивая жизнь своему Лександру. Помогло ведь. Как не верить после этого.

Лександр хозяином оказался трудолюбивым, сени пристроил просторные, сарай для скотины, утеплил его, самим можно в нём жить, большой сеновал, там они и сейчас хранят сено, двор у них немаленький, хохлаток завели, они на сеновале любили нестись — так она с детьми малыми спасалась от голода в войну. В сарае определили им место, рядом с их Сумкой, зимой тепло в нём. Если бы не Сумка, не знает, как бы выжили. Дети ещё маленькие, пить, есть просят. Хорошо, что машинка швейная от мамы осталась, вот на ней обшивала всю деревню, работала ночами. Бабы по весне с детьми колоски собирали, мёрзлую картошку. Не умирать же. Бывало, доярки сено колхозное в ведре после дойки носили домой. Много в ведро не натолкаешь, но всё же прибавка к корму какая-никакая. Вот так правдами-неправдами и выжили. И сейчас нелегко жить, однако налаживается она, жизнь-то. Колхозу два трактора выделили, комбайн новый пригнали, машину грузовую. На ней Лександр её шоферит.

 

*

 

В доме Лиды провели ремонт, побелили, покрасили, где надо, обновили сени, утеплили их. Чистый двор, довольно просторный, очень понравился Лиде. К осени подвезли дров на зиму, мужчины из отделов по работе за день накололи и сложили вдоль забора поленницу. Корову Лида продала, хотя и жалко отдавать Машку в чужие руки, но возни с ней в рабочем посёлке не перечесть. Договорилась с новыми соседями покупать у них молоко, когда и творог, сметану.

Сыну пошёл второй год, сидит дома с бабулей, слова пытается выговаривать.

— Где твоя мама? — спрашивает у малышки баба Валя.

— Мама пошла работэн, — отвечает Андрюша.

Лида прибегает домой на обед, Юша ждёт её, радуется, быстро карабкается ей на колени, что-то говорит своё, заглядывает в глаза, смеётся. Счастлива Лида, что сынишка растёт здоровым. Скоро бы в детсад его устроить да мама не соглашается:

— Чем я целыми днями буду заниматься? Обед и ужин тебе готовить? А тут Юшенька спит сколько хочет, проснётся — каша готова, молоко топлёное. Ты же видишь, редко он плачет. А в садик успеется, не к спеху, подрастёт, окрепнет, тогда видно будет.

Лида согласилась, права мама, маленький ещё Юша, уход за ним требуется немалый. Подождём, конечно.

Пришла разнарядка из облфо на двухнедельные курсы повышения квалификации. Выбор пал на Лиду как на молодого сотрудника. Приехала в город на Ангаре, устроилась в общежитии, познакомилась с женщинами, приехавшими и прилетевшими со всей большой области. Курсы проводят работники облфо, преподаватели финансово-экономического института. В субботу после занятий все, кто может, разъезжаются по ближним углам области, а в воскресенье съезжаются с домашними продуктами, выпечками, вареньями.

В один из дней после лекции Лида подошла к преподавательнице. Разговорились. Майя Леонидовна посоветовала ей поступить в институт, где она работала вот уже одиннадцатый год. Лида обрадовалась, в душе она согласилась с ней — давно хотела учиться. Пришла в общежитие, поделилась с женщинами неожиданной новостью. Одна из них, тайшетская, так и сказала:

— Нам, Лида, поздно в институтах учиться, ушло время, а тебе, молодой, сам бог велел. Потом ты нас будешь уму-разуму учить. Замуж выйдешь. Такую красулю мужики не упустят — дело времени.

— Права Валентина Прокопьевна. В следующий приезд увидим Лиду замужем за каким-нибудь начальником. Глядишь, не признаешь нас? — подхватила разговор Ирина Викторовна, женщина боевая и задорная.

— Где вас всех упомнишь, это какую память надо иметь, — не осталась в долгу Лида.

В субботу после занятий Лида едет на трамвае до автовокзала, а там рейсовым до Усть-Заречья. Соскучилась по Юше, малыш тоже скучает по маме, с криком бросается к ней, чмокает Лиду в щёчку, потом ещё и ещё раз. Лида чуть не плачет от наплыва чувств. Надо же, так Юша проявляет свою любовь и свою радость. Мы с мамой, думает Лида, ласкаем его, целуем, и он, оказывается, понимает малым своим умом и повторяет действия взрослых, и делает это от души, чистого сердца.

Мама не интересовалась, не допытывалась у дочери, кто отец Юши. Есть внучек. Ласковый, добрый, как сама Лида, что ещё надо. Растёт здоровый, весёленький и ладно.

— Как вы дни проводите, мама, без меня?

— Спим, сколько хотим, завтракаем и собираемся на прогулку. Дни стали длиннее, много солнца, правда, ветер подувает, всё же не лето, а мы в коляске. Устанет сидеть, ножками топаем. А вечером снова просится на улицу, почуял тепло. Всё тебя вспоминает: «Мама, мама». А я успокаиваю его: «Скоро мама наша приедет, би-би тебе привезёт». Мальчикам машины, девочкам куклы — всё у них с детства заложено в сознании.

— Куплю, мама. Выберу время, пройдусь по магазинам, что-нибудь да найдётся. Город-то большой. Если не машинку, то пистолет.

Закончились курсы, на следующий день по приезде Лида вышла на работу. Всё лето по воскресеньям готовилась к вступительным экзаменам в институт. Очень помогли учебные пособия институтских преподавателей. Сочинение не волновало Лиду, много читала в школьные годы, а математику она любила всегда, помнит, как ребята и девчата, одноклассники, собирались у неё дома, решали трудные задачи.

— Ты лучше и понятнее, чем Полина Петровна, объясняешь, честное слово, — радовалась подружка, — только, чур, я этого не говорила.

— Лёля, хватит тебе подлизываться, не Лида, а Полина Петровна оценки ставит, — оборвала её Вера.

Осенью Лида держала экзамены, сдала их довольно легко к её радости. Не раз и не два хорошо посидела над школьными учебниками, всё это, видимо, сказалось на проходных баллах. Нравилось учиться, не зря шла в числе первых, мальчики из её класса уважали Лиду, дружили с ней. «Эх, ребята, ребята, как вас не хватает. Где вы лежите, даже на могилы ваши не придёшь… Были и не стало вас…».

В отделе поздравили Лиду с успешной сдачей экзаменов. Прасковья Семёновна полушутя, полусерьёзно сказала:

— Через пять лет, Лида, будешь нами командовать. Учись, дева. Молодым расти, идти вперед. Жизнь такова. Сама знаешь, в войну не до учёбы было.

— Я не собираюсь никем командовать, Прасковья Семёновна.

— Ну, будешь руководить. Мы-то многолетним опытом живём.

— Да, жизнь меняется, потребуются новые кадры, образованные, не нам чета, — подхватила Раиса Павловна, грустно улыбнувшись. — Мне, к примеру, через четыре года на заслуженный отдых уходить, с внуками возиться. Их у меня двое.

В ноябре Лиду назначили зам. заведующего отдела бухучёта, к Петру Степанычу. Он, наверное, порекомендовал её, не иначе. Лида догадывалась, не могли не спросить заслуженного экономиста при выдвижении кандидатуры на эту должность. Вызвал заведующий свою помощницу к себе в кабинет и поздравил с назначением:

— Будем работать в связке, главное, дружно. Отдел у нас, Лидия Андреевна, вы знаете, сплочённый, активный, в передовиках ходим. Принимайте дела.

— Спасибо, Пётр Степанович, за доверие. Вы приложили руки, я знаю.

— Ну… — осёкся Пётр Степанович. — Вы молодая, перспективная, стали студенткой финансово-экономического института, когда-то я учился в дорогом мне учебном заведении. Всё правильно. Ещё раз поздравляю, Лидия Андреевна.

— Спасибо.

 

*

 

Весна пришла неожиданно. Опали снега, обнажились на солнцепёке поля с южной стороны, зажурчали ручейки. Вечерами и утрами подмораживало, неохотно сдавалась зима. Ещё недавно с распадка по долине дул холодный порывистый ветер, не давал дышать полной грудью — так было студёно и неприятно идти против ветра.

Перед посевной кампанией окружной комитет партии созвал двухдневное совещание в Усть-Заречье, куда съехались работники районных организаций. Там Лида познакомилась с зам. директора окружного дома культуры Геннадием Журавлёвым. Ему двадцать семь лет, работает в должности три года после окончания культпросветтехникума в городе. Он местный, живёт с мамой Анной Степановной, учительницей начальных классов в райцентре.

Геннадий мечтает выучиться на историка. Много знает, взахлёб рассказывает о временах давно минувших, так интересно его слушать. «Такого бы учителя в школу, — думает Лида, сколько бы знаний дал он своим ученикам».

После работы Геннадий ждал Лиду, чтобы проводить её домой. Когда узнал поближе её, что она растит сына, не огорчился нисколько, новость принял спокойно. Незаметно перешли на «ты». Встречи продолжались, шло время, и пришёл час, когда Геннадий сделал предложение Лиде. Она ждала этого момента, была уверена, что когда-нибудь Геннадий решится на такой шаг. Только вот почему он медлит, Лида не могла понять. Боится ошибиться в ней, может, какие-то другие причины не давали ему открыться или мешал ребёнок? Он не касался их в разговоре, обходил. Неужели Геннадий опасался, что получит отказ и тянул время? Лида чувствовала — она нравится ему, ну, в конце концов, не самой же идти ему навстречу, не принято как-то. Да, предупредителен, мягок в обращении, не показывает своё раздражение, когда речь заходит об отношениях в коллективе, а народ там непростой, по рассказу Геннадия, каждый мнит себя чуть ли не гением, приказной тон, крики они не переносят. Старые кадры уходят, приходят новые. С ними надо проводить беседы, плотно общаться, чтобы познать душу новичков. Те кадры привыкли полностью отдаваться любимому делу, не считаться со временем, а мероприятия проводятся часто в конце дня. Неудобно для семейных, но что делать — такая работа. Сюда идут по призванию. Хмурых лиц в Доме культуры не увидишь, все заряжены на действие, всем есть дело до всего, каждый помогает коллеге советом, делится знаниями. Нелегко «выстроить» концерт так, чтобы зрители ушли довольные увиденным и услышанным, много уходит сил, нервов. Но когда слышишь дружные аплодисменты зала, восторженные крики, тёплые, от души сказанные слова, забываются все трудности, многочасовые репетиции на пределе сил. У артистов роится мысль в голове: «Кажется, у нас получилось». Развлекать народ всегда было трудно, во все времена. Представьте себе юбилей или свадьбу, во что превратится она без умелого ведения вечера ведущей, без хорошо продуманной программы. Она, ведущая, сама должна светиться, жить этим вечером, проникнуться торжественностью момента, радость, волнение и смех должны царить в зале, иначе так называемое мероприятие скатится в заурядную пьянку. Ведь не зря, когда готовится представление на площадях, стадионах, концертных залах, проведение его отдаётся в умные и умелые руки десятков обученных людей под руководством опытного специалиста. И как тут не вспомнить требование масс: «Хлеба и зрелищ».

Лида познакомила Геннадия с мамой, через некоторое время, когда отношения стали более тёплыми, молодой человек представил Лиду как невесту своей маме, Анне Степановне. Она приняла сообщение с радостью. Лида понравилась маме скромностью и мягкостью.

Отец Геннадия погиб в одном из боёв подо Ржевом. В рабочем посёлке живёт сестра Геннадия с мужем и ребёнком, она на два года младше брата. Зовут её Зоя. Мужу, Юрию Капитоновичу, тридцать два года, работает дорожным мастером, Зоя трудится технологом в заготзерно. Анна Степановна всё ещё учительствует в начальной школе, а Валентина Аркадьевна, Лидина мама, оставила работу в сельской школе с переездом дочери и устройством её на новом месте. Валентина Аркадьевна учила детей ровно тридцать три года, а теперь нянчится с внуком. Редко, но приезжает к маме и сестра Ирина, радуется за них. Лида зовёт сестру к себе. Дом большой, места хватит всем, а работа найдется, был бы человек. Ирина всерьёз вознамерилась переехать к ним, дочка будет учиться в большой школе у хороших учителей. Продаст дом, в котором испытала недолгое счастье и горечь утраты любимого человека, корову, на первое время хватит средств на прожитие, подыщет работу, грамотные нужны везде. «Ира наша умница, что значит мамино воспитание. Не спрашивала у меня, кто отец Андрюши. Хотя, может быть, и хотелось ей узнать, но промолчала, а только радовалась рождению племянника. У Сони Ириной братик появился».

Геннадий, заместитель директора, отвечал за творческую деятельность, Александра Павловна вела общее руководство всей работой коллектива. В один из сентябрьских дней Журавлёва вызвали в отдел агитации и пропаганды окружкома партии. Он шёл, не зная причины вызова, гадал. Вроде бы нет замечаний по работе, но кто знает, с этим органом не шутят.

Поднялся на второй этаж, постучал в дверь секретаря окружкома партии. Сюда он изредка приходил на пленарные заседания по понедельникам, когда болела или чем-то была занята Александра Павловна.

— Здравствуйте, Сергей Семёнович.

— Проходи, Геннадий Андреевич, садись поближе, разговор есть.

— Слушаю вас, — напрягся Геннадий.

— Дело вот какое. В конце месяца Александра Павловна уходит на пенсию. Она долго и хорошо работала и заслуживает награды. Сегодня по всей стране идёт обновление кадров, требуются инициативные, хорошо знающие дело молодые люди. Ваша кандидатура, — он перешёл на «вы», чтобы подчеркнуть, видимо, важность момента, — как раз подходит к номенклатурной единице, возглавляющей культурную политику нашей партии. Окружной комитет партии назначает вас директором Дома культуры. Это первое. Второе. Такую должность, как правило, занимает член партии. Есть товарищи, они готовы дать вам характеристику на кандидата в члены партии. Кстати, Геннадий Андреевич, ты учишься в университете на историка, а историк, где бы он ни работал, должен быть партийным. Приказ о твоём назначении готовится. Вопросы ко мне есть?

— Нет.

— Вот и хорошо. Принимайте дела у Александры Павловны. Она в курсе. Желаю успеха.

«Вот так-так, без меня меня женили», — шёл и думал Геннадий. Какие ещё вопросы могут быть, когда всё заранее решено. Посыпятся теперь партийные поручения на голову. Меньше времени останется на семью и на учёбу тоже. Ну что же, пришла, видимо, такая пора отвечать за дела и соответствовать им.

За ужином Геннадий поделился новостью с мамой и Лидой:

— Вот так неожиданно, — улыбнулся он.

— Тебе, сына, не двадцать, к тридцати подкатили лета, — не удивилась Анна Степановна. — Молодые должны брать на себя ответственность. Работу свою ты знаешь, страшного в этом ничего нет. Только больше придётся работать.

— И тебе тоже, мама. Дети полностью на тебе, нам с Лидой, видишь, некогда, всё на работе пропадаем.

— Ничего, сына, Наденька в садике, а Юша уже не маленький. Справимся, пока есть здоровье.

— Гена, поздравляю с назначением, как теперь с тобой разговаривать, на «вы» или на «ты», — пошутила Лида.

— Можно и на «вы», я не против, — Гена посмотрел на жену.

Все рассмеялись.

 

*

 

Прошло несколько лет, как Лида и Геннадий познакомились. Будто это было вчера. Они идут по улице, уходят в степь, Гена взахлёб рассказывает о древнегреческих и римских историках, Лида слушает его, понимает, насколько он начитан, какая прекрасная речь у этого красивого парня. Она смущена, изредка поглядывает на него и сама не замечает, как улыбается.

Уже в сумерках возвращаются. У калитки Лидиного дома Гена говорит:

— Лида, мне было так хорошо с тобой. Давай встретимся завтра, я буду торопить его, чтобы снова увидеть тебя.

— Замечательный вечер, я так много узнала, просто стыдно признаваться в своём невежестве, но надо.

— Девушки не интересуются историей, в этом причина, наверное.

В сумерках летнего вечера белело лицо Геннадия, склонившего голову к Лиде.

— Спасибо тебе, Гена. До завтра.

Лида тихо открыла дверь, всё ещё взволнованная от встречи.

— Доча, где тебя носит. Ужин давно остыл, ждём не дождёмся тебя. Юша спрашивает: «Где мама?».

— Где же ещё? На работе.

— Проголодалась?

— Есть немножко. Сяду за стол и уплету всё, так вкусно пахнет.

— Садись, доча, а мы посмотрим, какая ты у нас голодная.

Юша быстро взобрался на колени мамы, заглядывает ей в глаза.

— Соскучилась по тебе, с обеда не видела, сыночка.

— Юша, дай маме поесть. Иди ко мне, — зовёт внука Валентина Аркадьевна, но мальчика не уговорить никакими словами.

— Ладно, мама, пусть посидит. Юша, ты только не мешай мне, хорошо?

Мальчик согласно кивает, прижавшись к Лиде.

 

*

 

Гена рос мальчиком послушным, необидчивым, не задирал и не обижал младших, они часто толпились у Журавлёвых поиграть с Геной, он и с ровесниками дружил, не жаловался на ребят, как-то всё обходилось мирно. За одно лето Гена вытянулся, казался старше сверстников. Почти все мальчики учились у Анны Степановны, приходили к Гене, рылись в библиотеке, читали, потом бежали на речку, вот она, рядом с домом Гены течёт. В обед разбегались по домам, собирались снова и до самых сумерек слышны крики разыгравшихся мальчишек.

Геннадий не любит вспоминать годы юности. По весне он сильно простудил ноги, до озноба в теле, ходил на выпускные экзамены на костылях, ноги болели так, что хоть криком кричи. Экзамен по истории он пропустил, невозможно было ступить на ноги. Геннадия положили в больницу. Тут началась война, ушли на фронт друзья. Больше месяца провалялся на койке, ежедневно три раза в день ставили жуткие уколы, потом отец прикатил его на тележке домой. К Журавлёвым приходила медсестра, уколы не прекращались. В августе мобилизовали отца и где-то подо Ржевом он погиб — пришла похоронка. Сильно плакала Зоя, отец баловал дочку. На призывном пункте Геннадия комиссовали. Мама нашла в далёком селе знахарку, ходила туда пешком. Та положила в мешочек пучки разных трав, рассказала, в каких местах они растут, когда их собирать, как готовить отвары. Всю осень Анна Степановна ухаживала за сыном, можно сказать, поставила его на ноги. Сначала Геннадий бросил один костыль, потом, уже к зимним холодам, второй, ходил по дому и ограде, опираясь на тросточку. Мама боялась за сына, старалась не показывать своей тревоги, продолжала лечить его травами. Время от времени приходила к ним медсестра справиться о здоровье Геннадия.

Молодой организм брал своё, правда, весной и осенью, в непогоду, болезнь напоминала о себе. Геннадий учился в культпросветучилище в большом городе, часто приезжал домой. Мама, как заправская знахарка, пользовала его травами. Геннадий считает, что мама спасла его от ужасной болезни.

Назначенный директором, Геннадий не стал резко менять репертуар ансамбля песни и танца, он знал изнутри жизнь коллектива, плюсы и минусы его. «Степные мелодии» снискали любовь и уважение зрителей, каждый концерт ансамбля собирал полный зал, билеты шли нарасхват, у дверей ДК, при подходе к нему, бродили люди в надежде перехватить лишний билет. Ансамблем руководил любимец публики заслуженный артист РСФСР Барков Иван Фёдорович, вокал вела заслуженный работник культуры РСФСР Семёнова Людмила Васильевна. Они учили Геннадия ещё в училище.

Ансамбль обновлялся, приходили туда юноши и девушки с окрестных сёл и деревень без знания музыкальной грамоты, но с хорошими данными. За короткое время опытная Людмила Васильевна у отобранных по конкурсу будущих артистов ставила голоса. Не переставала удивляться таланту мальчишек и девчонок, их страстному желанию научиться любимому делу.

Среди всех конкурсантов выделялся среднего роста и плотного телосложения юноша с ясными, доверчивыми глазами, с густой шапкой волос Алёша. Говорил он будто в трубу. Поначалу Людмила Васильевна даже растерялась. Давно в своей практике не встречала такого чистого по звучанию, удивительно глубокого и красивого по тембру голоса:

— Алёша, пропой за мной «аа-а-аа», держи звук, сколько можешь.

Алёша повторил. Звук шёл необыкновенно мощный, без всякого напряжения в голосе.

Людмила Васильевна не выдержала:

— Сколько тебе лет, милый ты мой?

— Девятнадцать. После школы остался работать в колхозе, помогать родителям. Кроме меня в семье ещё трое: две сестрёнки и братишка.

— Пробовал петь в школе или в клубе?

— У нас в деревне нет клуба, а в поле, когда никого рядом нет, пробовал. А! Это так, для себя.

— Куда собираешься поступать, в какой институт?

— Не знаю, ещё не выбрал.

— Значит так, Алёша. Беру тебя к себе, будем учиться.

— Спасибо. Я согласен.

— Как ты узнал о конкурсе?

— Прочитал в районной газете и решил попробовать.

Людмила Васильевна раздумывала: «Редкий по красоте и мощи голос. Тянет на баса, а баритоном будет превосходным. Находка, неожиданная. Просто не верится».

— Алёша, занятия у меня проходят три раза в неделю по нечётным числам. Где собираешься жить?

— У тёти остановился. Двоюродные брат и сестра давно взрослые, живут в городе.

— Далеко отсюда?

— Да нет, минут двадцать быстрой ходьбы.

Помолчала Людмила Васильевна, подсчитывая расстояние. Ближе к трём километрам получается. Для молодых ног это не расстояние, конечно.

— Перед концертом на репетиции хор приходит два раза. Нагрузка большая ложится на каждого. Мы с тобой дополнительно будем разучивать арии из опер. Выдержишь?

— Нам, деревенским, не привыкать к трудностям. Буду стараться.

— Вот и хорошо.

Людмила Васильевна шла домой, думала: «Боюсь загадывать, кто из этого парня получится. Для меня ясно, сначала музыкальное училище, затем консерватория при хорошем раскладе. Упустить такой талант — преступление. Из ста хороших студентов известными становятся два-три человека. Мало, но статистика вещь неумолимая. Надо серьёзно взяться за парня. За мной хор, работы непочатый край. Хватит ли сил? Поговорю с Геннадием, он поймёт: нужен ещё один штатный хормейстер, есть на примете одна. А индивидуальные занятия с Алёшей крайне необходимы, ещё не поздно. Геннадий сидел в жюри при наборе новых участников хора, председательствовал, не меньше меня удивился голосу Алёши, видела, как он потирал руки, посматривал на меня, радостно улыбался, даже вскочил, не мог усидеть на месте, когда Алёша легко взял низкую ноту. Дам парню азы музыкальной грамоты, надеюсь на быстрое продвижение вперед, человек молодой, голова светлая, а там посмотрим».

Осенью Геннадий и Лида сыграли свадьбу. Собрались со стороны жениха коллеги, они-то и вели праздничный вечер, Зоя с мужем и его родственниками, пришли приглашенные Зоей подруги, друзья Геннадия, Ирина и Валентина Аркадьевна. Анна Степановна пригласила ближних соседей, подруг и коллег по работе, она выросла в этом посёлке, многих знает, и её знает весь посёлок, через её руки прошли десятки детей, теперь у них свои дети, они учились до последнего времени у Анны Степановны, пока она не оставила работу.

У Журавлёвых большой дом на каменной кладке, смотрит окнами на трассу. В двух комнатах уселось за столы человек сорок, третью освободили для танцев, игр и забав. Развлекали гостей работники Дома культуры, знатоки своего дела. Казалось, такого веселья давно не помнит народ, переживший недавнюю войну. Пели и плясали от души, тут и искрометные частушки, приуроченные к такому торжеству, шутки и прибаутки, придуманные под настроение. Ирина забыла, когда она так веселилась, плакала от счастья за сестрёнку и не скрывала слёз. Валентина Аркадьевна украдкой прикладывала платок к глазам, радовалась за дочь.

Чернобровый, большеглазый, высокий, Геннадий улыбался весь вечер, не выдержав шуток коллег, взрывался смехом. Лида почти вровень мужу, в белом платье, каштановые волосы густо ниспадали на плечи, рдели ямочки на щеках, когда она смеялась, смотрелась удивительно привлекательно. «Господи, какая пара, — шептала про себя соседка Журавлёвых. — Друг для друга родились». Геннадий часто посматривал на Лиду, будто видел её впервые, она молча улыбалась ему.

В перерыве гости выходили во двор, мужчины курили, и здесь продолжалось веселье, раздавался тут и там смех, слышались громкие голоса подгулявших людей. Поздний вечер начала сентября всё ещё был тёплый, безветренный.

В начале августа Геннадий взял пятнадцать дней неиспользованного за прошлый год отпуска и поехал в областной центр сдавать вступительные экзамены на историческое отделение университета. Все дни, пока шли экзамены, он сидел в библиотеке, читал по программе ту часть художественной литературы, на которую в школьные годы не обращал особого внимания. Выдержал экзамены без троек, чему был очень рад, а по истории вытянул билет, где стояли вопросы о походе Антанты и роли партии и правительства по коллективизации сельского хозяйства в СССР. Геннадий попросил разрешения преподавателя ответить на них без подготовки.

Седовласый мужчина с интересом слушал абитуриента и спросил его:

— Кто у вас вёл уроки истории?

— Ефим Тимофеевич Фёдоров, фронтовик, капитан в отставке.

— Сейчас он работает?

— Да. Он был и остался нашим любимым учителем.

— Передайте ему от меня привет.

— Спасибо, обязательно передам.

Ехал Геннадий домой счастливый — наконец-то осуществилась его мечта. «Студент университета! Буду с удовольствием учиться, два раза в году приезжать на сессию, слушать лекции профессоров, — думал он под шум грузовой машины по слегка тряской гравийной дороге. — Останусь на сегодняшней работе или пойду в школу? Гадать не будем, рановато, а там всё само разрешится».

Некогда звонить Лиде, стоять в очереди на переговорном пункте, отрывать от работы. Приеду и порадую её, маму, Зою, коллег по работе, всех, с кем вожу дружбу».

Он сидел на доске, перекинутой на борта машины, оглядывал знакомые места, через которые не раз ездил в город, а оттуда домой.

День был тих и тёпел, заметно пожелтели травы, надвигалась осень с ветрами и ночными холодами.

Лида с Юшей переехала к Журавлёвым. Анна Степановна с радостью приняла невестку и внука. Она привыкла рано вставать, готовить завтрак себе и сыну, к двенадцати часам шла в школу, а Геннадий к девяти бежал на работу. Теперь свободная, Анна Степановна полностью отдавала себя домашним хлопотам, возилась с Юшей, читала ему сказки, детские рассказы. Мальчик быстро привык к новой бабушке. Часто посещала Журавлёвых Валентина Аркадьевна, сватьи сошлись характерами. Да и как было не подружиться, понять и принять друг друга, если столько лет отдали воспитанию детей. Было о чём поговорить, вспомнить интересные случаи из школьной жизни. Время за чаем летело быстро, скоро Юше пора спать. В тёплые дни Анна Степановна шла с Юшей в гости к сватье. Мальчик окреп, а к бабушке ехал в коляске, путь для него не близкий. Юша рос, много говорил, смешил бабу Аню, она кидалась к тетрадке, записывала новые слова, выражения. Когда приходила Валентина Аркадьевна, зачитывала их. Обе от души смеялись.

Геннадий и Лида на обед приходили домой. Юша поначалу дичился нового папы, прошло совсем немного времени, и он смело лез к Геннадию на колени, обнимал за шею. Он поднимал Юшу, подбрасывал к потолку, малыш с криком падал ему на руки. Теперь Юша каждый раз поднимал руки вверх и просил:

— Папа, опа!

— Юша, какой ты тяжёлый! Одному мне тебя не поднять. Мама, помоги!

На зов прибегала Лида, брали его на руки и подбрасывали вверх. Юша смеялся, довольный тем, что мама и папа играют с ним.

— Гена, приучил ребенка, теперь отдувайся, — нарочито сердилась Лида.

— Ничего, справимся как-нибудь, не тяжела ноша. В следующий раз без вашей помощи, мадам.

К началу лета Лида родила дочь. Пухленькая, кареглазая малышка забавно чмокает губами. Анна Степановна не нарадуется внучке, считает, что она похожа на неё. Никто из домашних не спорит с ней. Лида счастлива: есть кому возиться с дочей, в крайнем случае, мама поможет свекрови, заберёт временно Юшу, Ирина дочь выросла, не нуждается в опеке. Если Юша заартачится, мама будет приходить к Журавлёвым. Бабки договорятся, делить им нечего, а Лиде скоро выходить на работу. На семейном совете решили: надо, а мы справимся.

— Так и так приходишь домой на обед, вот тогда и покормишь Надюшу, — поставила точку Анна Степановна.

Отрада Анны Степановны росла тихой, спокойной, редко плакала по ночам, а Юша, набегавшись по дому и двору, спал в своё удовольствие. Бабушка будила его.

— Просыпайся, Юшенька, каша стынет, сама бы съела, да тебя жду.

Недалеко от дома Журавлёвых течёт река. Туда теперь полюбила ходить Анна Степановна. К ним приходит Валентина Аркадьевна, и все неторопливо идут к воде. Надюша в коляске, перешедшей ей в наследство от старшего брата. Юша несётся вперёд, остановится, посмотрит вокруг и бежит обратно:

— Там птица сидит, — показывает пальцем в сторону.

— Это сорока, смотри, какая интересная: по бокам белая, а крылья, голова и хвост чёрные. Она хочет познакомиться с тобой, — шутит Анна Степановна.

Юша бежит к птице, вспугнутая сорока улетает. Увидев цветок, мальчик внимательно разглядывает его и, не выдержав, срывает.

— Юша, красиво, когда растут цветы, не надо их рвать, а то они завянут, и ты их выбросишь, — замечает Валентина Аркадьевна.

— Вот вырастет наша Надюша, она будет только смотреть на них и радоваться, — подхватывает Анна Степановна. — Правда, они красивые, Юша?

Мальчик кивает головой в знак согласия.

Жарко. На голове Юши панамка, он в льняных шортиках, безрукавке, лёгких ботиночках. Наденька спит в коляске. От реки почти незаметный юго-восточный ветер несёт прохладу. Расстелив одеяло, бабки отдыхают, ведут беседу. Юша роется в песке у самого берега.

— Юша, не подходи близко к воде. Слышишь? — беспокоится Анна Степановна.

Мальчик увлечённо продолжает что-то строить, нарыл гору песка, потом ровняет её и снова берётся копать канаву. Он весь отдался игре, не замечает журчания воды, не слышит разговора бабушек. Устав, поднимает голову, окидывает взглядом берег:

— Хочу пить.

— Иди к нам, миленький, возьми бутерброд, вот тебе водичка, — подзывает внука Анна Степановна.

Панамка на Юше сбита набок, лоб блестит на солнце. Бабушка вытирает вспотевшее лицо мальчика, он опускается на одеяло, откусывает кусок бутерброда, медленно жуёт, запивая водой.

— Проголодался, сыночка, — сочувствует ему Валентина Аркадьевна. — Поешь, и пойдём домой. Печёт-то как.

— Завтра, сватья, если соберемся, двинем спозаранок, часу нет, а жарит так, что только дома и спасаться от зноя.

— Дождичка бы в эту пору. Не припомню, когда летом шёл дождь, — вздыхает Валентина Аркадьевна.

— Зима нынче была снежная, это и спасает сельское хозяйство, трава успела подняться, а так всё бы сгорело, как в позапрошлом году, — припоминает Анна Степановна.

— Это мы, сельчане, испытываем на себе, сватья, — продолжает Валентина Аркадьевна. — На одну корову не накосишь сена, ищешь по лесным угодьям, где трава растёт. Перебивались, кто как может.

— Теперь-то, сватья, вы не сельская жительница, ушли прежние заботы.

— Да, намного стало легче, думы не гложут, где и как достать корм скотине. А всё же молоко своё, творог, сметана, сливки.

— Верно, но сколько труда всё это стоит. В посёлке многие держат коров. Через дом у соседей мычит корова, свинья хрюкает, куры кудахтают. У них мы покупаем молоко, когда и яйца, — говорит Анна Степановна.

— И мы с соседом договорились, — откликается Валентина Аркадьевна. — Хорошие люди, вежливые.

— С Тресковыми, что ли?

— Да, да, с Людмилой Ивановной и Петром Сергеевичем.

— Оба у меня когда-то учились, и дети их тоже. Вот и пришли домой. Скоро Гена с Лидой придут обедать. Поставлю чайник, пообедаем вместе.

— Спасибо, сватья. Пойду, завтра встретимся. Соню надо собрать, в пионерлагерь едет. Недалеко отсюда, в двенадцати километрах.

— Знаю, сама в молодые годы ездила туда воспитательницей.

— До свидания.

— До завтра.

 

*

 

Ирина устроилась в райпотребсоюзе начальником отдела снабжения и сбыта. Часто ездит по району, в колхозы, помогает выбрать активистов на местах, своих помощников. Работа пришлась по душе, она стала забывать о смерти Володи, которая занозой сидела в сердце. Спасибо сестрёнке, с переездом её в Усть-Заречье многое изменилось в жизни, прямо на глазах помолодела мама, Лида обрела семью, Соня стала совсем другой — активной, какой-то смелой, Ира нашла работу, денег не держала в руках в колхозе, они появились. Вот она едет в командировку в незнакомую деревню и там найдёт добрых и умных людей, пекущихся о нормальной жизни, они есть везде. Колхозники больше стали выращивать картофель, свёклу, морковь и сдавать излишки продукции, за это получать кто сельхозинвентарь, кто деньгами.

Удивительно всё же. Не знали о существовании друг друга семьи, породнились и стали близкими и дорогими. Семейные праздники встречают вместе, радуются успехам друг друга, детей у родственников приходит столько, что отдельно стол для них приходится накрывать, шуму, смеху в доме. Не помнит Ирина таких весёлых праздников. Если помощь потребовалась, тут же откликнется Зоин муж Юрий с друзьями, Гена. Обшили досками дом, где она живёт, теперь зимой в нём тепло и тихо, на окнах наличники обновили, смотреть приятно. Года два назад и подумать об этом было невозможно.

Под шум мотора Ирина думает свои думы, покачиваясь на неровностях дороги. Не десять, не двадцать лет пройдёт, прежде чем станет легче жить людям, она это видит в поездках по району. Одна коровёнка на большую семью мало что даёт, непосильные налоги давят на плечи. Деревенские жители и в будни, и в праздники ходят в телогрейках, латаных-перелатанных рубашках, о костюмах и думать забыли. Да и куда в нём пойдёшь, разве что на свадьбу к близкой родне. Не может представить такую картину, не видится она ей. Изменяется, конечно, понемногу, но так медленно, что кажется, всё стоит на месте, не движется совсем. Может она не права. С кем поделишься своими мыслями? С мамой, может, или с Лидой? Нет, пожалуй, не стоит. Главное хорошо работать на своём месте, не ловчить, не обманывать.

Личная жизнь у неё без изменений. В последнее время заместитель председателя союза стал оказывать внимание, даёт понять, что она ему нравится, отпускает комплименты, Ирина же отшучивается, её шутки он принял как заигрывание и стал вести себя свободно, нет, не развязно. Он женатый, на десять-одиннадцать лет старше, у него двое взрослых детей. Человек он деловой, на хорошем счету у районного начальства. Как-то предложил съездить на одну из точек. Ирина отказалась, нашла причину. Даже если бы он и нравился ей, она не стала бы разрушать семью.

Однажды он улучил минуту и наговорил ей много приятных слов. Она вынуждена была признаться: у неё есть мужчина. Он не ожидал этого, сильно огорчился, в душе она пожалела его. Да, она соврала, иначе ухаживания стали бы настойчивыми. Коллектив больше женский, все всё знают друг о друге, пошли бы разговоры ненужные, сплетни. Человек она здесь относительно новый, все эти пересуды ни к чему, поэтому она пошла на такой шаг. Он оказался человеком умным, понял, только по-прежнему подшучивает, но ей стало легче. Ни с кем не стала делиться всем этим — ни с мамой, ни с Лидой, ведь ничего серьёзного не произошло, чтобы советоваться, обсуждать и решать.

 

*

 

Лида успешно учится, перешла на третий курс, Геннадий закрыл второй семестр на отлично, накупил в городе книг по истории. Сосед через три дома от Журавлёвых Иван Семёнович из подручных средств сколотил стеллаж, одна половина его заставлена учебными пособиями, монографиями для Лиды, другая отведена Геннадию, там можно увидеть тома по античной истории, медиевистике, эпохе Возрождения.

С помощью бабушек молодая семья справляется с воспитанием детей. Андрюша осенью пойдёт в детский сад, Наденька встала на ноги, занимается своими куклами, ложится спать с одной из них, самой любимой.

В одной из поездок в город Геннадий купил в «Детском мире» «железную дорогу», работает на батарейке, теперь Юша не отходит от игрушки, снял батарейку, сам водит состав, увлекся так, что забывает обедать. Анна Степановна уже который раз зовёт внука:

— Юша, садись обедать. Оладьи вкусные испекла, твои любимые.

— Сейчас, баба, — а сам внимательно следит, как железнодорожный состав из пяти вагонов несётся по рельсам, скрипит и трясется на крутых поворотах.

— Юша, оладьи стынут. Холодные они невкусные, да и молоко остывает.

— Сейчас, баба, сейчас, — откликается на зов Юша. — Скоро приду.

— Юша. Мы с Надей сидим и ждём тебя.

Андрюша оставляет игру и бежит к столу. Скоро придут родители, станет шумно в доме, весело. Папа расскажет интересное про собак, встреченных по дороге. Юша мечтает о щенке, папа обещал принести его, мальчик ждёт подарок. Не было собаки у Журавлёвых, теперь она станет членом семьи.

Кажется, совсем недавно жила Анна Степановна с сыном, теперь семья разрослась, пятеро их, как тут не радоваться. Часто к ним приходят Валентина Аркадьевна с Соней. Если в один из воскресных дней подтянутся ещё Зоя и Юрий с дочкой, да ещё Ирина, то уже за одним столом не уместиться всем — праздник получается. Разговору на полдня, Юрий умеет смешить, рассказчик замечательный. Геннадий в шутку зовёт зятя к себе на работу:

— Юра, зачем тебе летом жариться на солнце, мёрзнуть весной на ветру, переходи к нам. Ставку выделим, будешь ездить, с концертами выступать перед нашим населением, станешь артистом известным с твоим-то талантом.

Улыбается в ответ Юрий:

— Знаешь, Гена, работа моя после Зои стоит, — посмотрел на жену. — Чем в клубах ваших потеть, роли учить, я лучше чистым воздухом буду дышать на просторе. Память подводить стала, старею, видимо, шутишь — за тридцать перевалило, не мальчик давно.

Все смеются и ждут от Юрия ещё чего-то. Глаза его теплеют, на мгновение он уходит в себя:

— Редеет облаков летучая гряда;

Звезда печальная, вечерняя звезда,

Твой луч осеребрил увядшие равнины,

И дремлющий залив, и чёрных скал вершины.

— Продолжи, Гена, у тебя память посвежее.

— Всё, всё! Сдаюсь, здесь мы тебе не соперники. Помню, мы, пятиклашки, на концерт выпускников ходили, там ты читал стихи.

— А кренделя не выделывал на сцене?

— Забыл, не помню.

— Значит, не на все концерты ходил.

Смех прерывает слова Юрия. Расходятся гости счастливые, что встретились, не сговариваясь, посидели, поговорили по душам и что очередная встреча ожидается через две недели на дне рождения Ирины, старшей сестры Лиды. Ирина пригласила всю родню, придут её поздравлять друзья по работе. Волнуется она, ведь в деревне она никогда не отмечала его. Чему было радоваться, что ты родилась? Все рождаются, но не все отмечают этот день как праздник, тут ещё эта война проклятая. Но вот придёт этот день, и в свои тридцать с хвостиком Ирина впервые отметит его в кругу семьи, новых родственников и приятелей.

 

*

 

Андрюша незаметно научился читать — две бабушки учительницы начальных классов, прекрасно знают, как и чему можно научить ребенка, в том и другом доме немало детских книг, собрана целая библиотека сказок народов мира у Анны Степановны, перевезла свои книги и Валентина Аркадьевна. Андрюше пять лет, он свободно читает, а младшая пошла в детский сад, завела подружек, оказалась живым, общительным ребенком. Воспитательница в группе рассказывает Анне Степановне, когда она приходит за внучкой:

— Наденька ваша моя помощница. Собираемся на прогулку, она помогает мне завязывать шнурки на ботинках у ребят, и так ловко, просто диву даёшься. Стихов много знает, любит их читать.

Анна Степановна улыбается в ответ:

— Чему удивляешься, Люда? Вспомни себя. Ты пришла в школу, не зная азбуки, вскоре, как все, научилась читать и писать. Одного ребёнка легче научить, чем целый класс. Вот и весь секрет.

— Спасибо, Анна Степановна. Половина жителей поселка ваши ученики. Мы не забываем свою первую учительницу. Спасибо вам.

Посеешь вовремя, соберёшь богатый урожай. Так и у людей. Заложил в ребёнке с раннего возраста тягу к знаниям, дальше он сам потянется к ним, не остановить. Андрюша перечитал все книги у бабы Вали, взялся за сказки народов мира у другой бабушки. Анна Степановна боится за внука — уж больно много времени Юша сидит за книгами.

— Вот и мальчики твои пришли. Сходите на речку, поиграйте. День-то какой славный. Кто у вас старший?

— Петя, — опередил всех Витёк.

— Петя, тебе, как старшему, поручаю вот что: не разрешай ребятам купаться без взрослых. Река глубокая, а вы ещё плавать не умеете. Побегайте на берегу, домá стройте, песку хватит всем. Слышите меня?

— Слышим!

— Я приду и посмотрю, у кого самый красивый дворец получился и мы решим, кому вручить вот эту связку баранок, — Анна Степановна показала нанизанную на веревочке связку. Загорелись глаза у мальчиков, зашевелились, задвигались они. Видно было, как будут стараться показать своё мастерство.

Через какой-то час Анна Степановна и Наденька пришли на речку. Вовсю шло строительство дворцов, разрытый песок не успел ещё обсохнуть на солнце, серел. Мальчики время от времени посматривали друг на друга. Кто-то строил дом с окнами в три этажа. Пока сырой песок держался, через час-другой на жарком солнце он неминуемо развалится. Андрюша и мальчик из соседнего двора Коля расчистили площадку, не стали возводить дом вертикально, лепили его по горизонтали, чутьем угадав, что так работать быстрее и легче, можно строить и пять, и десять этажей. Хорошо смотрелось творение Пети. Анна Степановна походила, посмотрела домá и дворцы мальчиков, решила — пусть сами поставят оценки своим работам.

— Ребята, я вижу, вы построили целый город из песка. Кто-то дом поставил большой, у кого-то самый настоящий дворец получился. Хорошо потрудились, молодцы. Вы строили, вам и выбирать лучшую работу.

Оживились ребята, шумно стало на берегу. Надя подняла голову, уставилась на мальчиков: «Почему они кричат?». И снова стала копаться в песке.

— У Андрюши самый красивый дворец! — крикнул Витёк.

— У Пети тоже, — не сдавался Гена.

— Все согласны? — Анна Степановна подняла руку. — Вот эту связку баранок поделим на две части и передадим победителям, а они, я уверена, поделятся с вами, так как вы тоже старались, строили свои дома и дворцы. Правильно?

— Правильно! — раздались голоса.

Петя и Андрюша, смущённые похвалой, охотно раздавали баранки друзьям.

А теперь пойдёмте домой, родители заждались вас, время обедать. Вечером, когда станет прохладнее, придём сюда купаться.

— Ура-а!

Солнце поднимается к зениту, изрядно припекает. Плечи, руки и ноги мальчиков тёмны, будто кто-то не поленился намазать их шоколадом.

 

*

 

Пролетели пять послевоенных лет, пошёл шестой, налаживалась жизнь — трудная, без потерь и горя. У матерей и вдов неизбывная печаль отпечаталась на лицах, она так и не пройдёт, не исчезнет, пока они живые, и только дети, уже повзрослевшие, будут беречь их покой, а потом внуки скрасят остатние дни.

С пожелтевших карточек смотрят на них молодые лица в подпоясанных шнурочком рубахах и немодных ныне пиджаках, смотрят строго сквозь время.

Постаревшие женщины греют свою душу и сердце воспоминаниями о той прошлой мирной жизни, такой, казалось, счастливой, надежной и верной. Любовь, рождение ребенка незабываемы, хранят в памяти матери и жены своё прошлое как самое дорогое, неподсудное, оно принадлежит только им и никому больше.

Не думали, не гадали молодые Журавлёвы о третьем ребенке, но вот завели разговор мамы их дорогие. То свекровь прямо скажет невестке, то тёща намекает зятю, пора бы и о третьем подумать, будто сговорились в одночасье. Кто их знает, может, так оно и есть. Валентина Аркадьевна больше у них обретается, чем дома. Оно и понятно. Здесь у сватьи и молодых внук и внучка, ей помощь нужна, Надю когда отвести в садик, за Юшей проследить, он часто просится на речку, одного не отпустишь, вода поднялась после обильных дождей. Ирина дочь, внучка Соня, большая уже, в пятый класс перешла, самостоятельная такая, в маму, научилась кашу варить, чай кипятить, по дому прибраться. Вот свободное время и образовалось у Аркадьевны. Анна Степановна рада этому, повозись-ка одной целыми днями с детьми. Зимой полегче, оба в садике — отвела, привела домой. Летом без рук сватьи не обойтись. Вот и решили бабки — третий не лишний, где два, там и три, да и молодые когда помогут.

Вспомнила Анна Степановна о детях своих, обходилась с ними строго, но справедливо. Зоя, любимая отцом, капризничала, но знала меру, перед мамой не разыгрывала сцены, понимала, у мамы они не пройдут. В шестом классе Зоя на перемене скакала по партам и кричала: «У меня переходный возраст». Смотрели на неё мальчики и девочки с недоумением, они не знали, что Зойка прочитала у мамы в книжке методические рекомендации о переходном возрасте детей-подростков, на что обратить внимание учителям при воспитании школьников двенадцати-пятнадцати лет.

Перед ужином Анна Степановна ненароком спросила дочь:

— Доча, ты маму любишь?

— Конечно, мама, — удивилась Зоя.

— А зачем ты подводишь меня? Вся школа говорит о твоем поведении. Обо мне тоже говорят. Как я теперь буду смотреть в глаза учителям и школьникам?

— Мама, прости меня, не подумала об этом.

Отец не проронил ни слова, но дал знать дочери: так не делают, нельзя подставлять другого человека и себя тоже. Промолчал и Гена. Было ясно, он не одобряет поступок сестренки.

Жизнь молодых Журавлёвых состоит из работы. У Лиды отчёты квартальные, полугодовые, вечерами приходится оставаться в отделе, надо успеть к сроку сдать их, задержка начальством не приветствуется, с них тоже спрашивают.

К приходу Геннадия домашние спят, только полусонная Лида ждёт мужа, разогревает давно остывший суп, садится напротив него и смотрит, с каким аппетитом он, голодный, уплетает всё на столе. Лида улыбается, глядя на него.

— Иди, ложись, тебе рано вставать, — просит Геннадий.

— Посижу, а то днями тебя не вижу. Придёшь обедать, ты ещё не приходил. Некогда и пошептаться.

— В воскресенье наговоримся.

— Хорошо бы. Мамам нашим надо дать отдохнуть, с детьми повозиться. Они тоже нас не видят.

— В самом деле, все заботы скинули на них. Не представляю, как мы справлялись одни. Накормила ты меня, — ласково посмотрел на Лиду.

— Мама готовила ужин, я только разогрела.

— Спасибо маме и тебе.

Лида покивала в ответ:

— Уберу посуду, а ты отдыхай, первый час пошёл.

— Вроде бы ничего не делал, — потянулся Гена, — а устал.

 

*

 

Походил Геннадий полгода в кандидатах и на очередном заседании райкома партии его приняли в члены партии. Теперь он не выходит из кабинетов райкома — то планёрки по понедельникам, то совещание по сельскому хозяйству, слушай отчёты председателей колхозов о ходе подготовки к весенне-полевым работам, о заготовке грубых кормов для крупного рогатого скота. Тяготит Геннадия трата времени, ему бы заниматься своими прямыми обязанностями. В перерыве между заседаниями Геннадий звонит секретарше:

— Галина, на пять пополудни назначено очередное совещание. Не знаю, когда оно закончится, к девяти вечера, думаю, освобожусь. Вопросы, какие надо решить, запишите и оставьте у меня на столе.

И так почти каждый день. В плане дирекции пошить новые костюмы для ансамбля, старые поистрепались, стыдно выходить к зрителям. Деньги выбить в финотделе окружкома партии, снять размеры у каждого участника, купить затем материал, согласовать в пошивочной мастерской города модели платьев. Собрать руководителей отделений во главе с худруком и посоветоваться об обновлении репертуара. Время идёт, новшества необходимы.

На одном из районных совещаний Геннадий Андреевич набросал в блокноте свое видение жизни рабочего коллектива и зашёл к своему непосредственному куратору секретарю окружкома партии Артемьеву Сергею Семёновичу.

— Слушаю, Геннадий Андреевич.

— У артистов ансамбля трудные бытовые условия. Есть семьи с детьми, ютятся в небольшой комнате, в ней повернуться-то негде, живут вместе с хозяевами. Сами понимаете, как это неудобно. Две семьи из-за бытовых условий вынуждены были оставить работу.

— Что ты предлагаешь?

— В поселке нашем есть кирпичный завод, продукция его целиком идёт в областной центр, вы это знаете лучше меня. Нельзя ли, пока округ не сверстал бюджет, включить отдельной строкой строительство небольшого общежития для нас?

— Вопрос, конечно, нелегкий, но интересный.

— Если он положительно решится, то с нашей стороны мы готовы помочь строителям рабочей силой.

— Знаешь что, Геннадий Андреевич, подготовь обстоятельную записку на имя первого секретаря окружкома партии и председателя окрисполкома. Напиши всё обстоятельно, чтобы не возникало лишних вопросов, а они будут. Придёшь ко мне, и мы вместе составим окончательный вариант письма. Прежде поговори с коллективом, только без шума, могут поступить интересные предложения. Время до обсуждения бюджета ещё есть. Действуй, Геннадий Андреевич.

— Спасибо, Сергей Семёнович, за поддержку.

Окрылённый разговором, Геннадий зашёл в отдел капитального строительства и попросил начальника помочь составить проектно-сметную документацию на строительство двухэтажного общежития на двадцать квартир.

— Сколько времени даёшь на составление проекта? — не стал увиливать Александр Петрович. — И кто будет платить?

— До осенней сессии несколько месяцев, это раз, постараюсь решить вопрос в финотделе окрисполкома, это два.

Александр Петрович улыбнулся:

— Ты, Геннадий, вижу, давно болеешь этой идеей.

— Давно, Саша. Помоги, пожалуйста, век не забуду.

— Как раз зачислили в штат инженера-проектировщика. Он и будет заниматься твоим будущим общежитием.

— Сказать «спасибо» ничего не сказать, Саша. За мной не заржавеет.

Пока всё идёт хорошо, подумал Геннадий, день такой удачный, что ли? Вечером за ужином подробно рассказал Лиде о своих разговорах в окружкоме партии и ОКСе. Она с интересом слушала его эмоциональный рассказ.

— Помоги, жёнушка, дальше двинуть дело.

— Чем же я помогу?

— Поговори с Петром Степанычем, ты его зам, а он выйдет на начальника окрфинотдела. Я знаю, они друзья по жизни. При обсуждении бюджета он будет готов вести разговор с большим начальством и депутатами. Кстати, Кирилл Максимович тоже депутат.

Лида обдумывала, как начать разговор с Петром Степановичем, подержит её или всё сведёт к шутке. Махом такие дела не решаются.

— Не знаю, Гена, смогу ли убедить Петра Степановича, но поговорить поговорю.

— В твоих словах слышу нотки неуверенности, это меня пугает.

Лида молчала, сложила руки на столе, как прилежная школьница на уроке:

— Да-а, взвалил ты на меня неподъёмный груз.

— Постарайся, пожалуйста, поднатужься ради такого дела. С чего-то надо начинать.

— Ладно, что-нибудь придумаем.

Геннадий не раз заходил в ОКС, интересовался ходом работы, изучал документацию, каждая цифра в ней крепко засела в голове. Шло время, Геннадий закрутился в водовороте нескончаемых дел. Позвонил ему Сергей Семёнович, напомнил о разговоре:

— Здравствуй, Геннадий Андреевич. Что нового? Есть продвижение по строительству общежития или разговор наш так и останется разговором?

— Здравствуйте. Жду, когда проектно-сметная документация будет готова. Ещё неделя, не больше, и я зайду к вам с готовым проектом. Написал обстоятельную записку.

— Вот это уже хорошо. Как только — звони.

— Обязательно, Сергей Семёнович.

Незаметно пролетели дни, Геннадий с инженером-строителем Виктором Ивановичем пришли в окружком.

— Заходите, ребята. Присаживайтесь, — взял чертежи на ватманской бумаге, разложил их на столе, долго всматривался в них, водил пальцем. В наступившей тишине мужчины молча переглядывались, ждали, что скажет секретарь окружкома.

— Сколько вы работали над проектом, Виктор Иванович?

— Несколько месяцев. Консультировался со специалистами, встречался в городе с моими одногруппниками, доводили его, как говорится, до кондиции.

— Работа проведена большая. 789 тысяч, — он перевёл взгляд на стену, будто на ней должна была появиться эта цифра. — Года три назад в Новониколаевске сдали семилетнюю школу, она обошлась казне почти в миллион рублей. Там, правда, профиль другой. Если и дальше пойдут дела удачно, в ваш дом можно заселить двадцать семей, что немало, — Сергей Семёнович замолчал, что-то обдумывая. — Виктор Иванович, во сколько оцениваете ваш труд?

— Я не оцениваю, Сергей Семёнович. Такой проект оплачивается по утвержденному строительному нормативу.

— После принятия бюджета и положительного решения вопроса, а я уверен в нём, мы оплатим вам за работу. Предварительно имел беседу в окрфо, документация сия останется у меня, ознакомлю с ней нужных товарищей. Спасибо за работу, а мы с Геннадием Андреевичем пройдёмся по записке.

Сергей Семёнович углубился в чтение. Геннадий подошёл к окну, в наступающих сумерках было видно, как шёл неслышный снег, оседал на ветках разросшихся тополей во дворе здания.

Секретарь окружкома читал и удивлялся про себя грамотному и чёткому выражению автором мыслей, их доказательности. Наконец он закончил:

— Геннадий Андреевич, сядь поближе и выслушай мои впечатления от прочитанного. В записке я бы отметил, прежде всего, видение руководителя проблем, которые стоят перед коллективом и разрешения их в дальнейшей работе. Во-вторых, конкретные и аргументированные предложения по улучшению бытовых условий для артистов. Эти упущения надо исправлять, если мы хотим, чтобы образование и культура развивались, служили фундаментом в движении вперёд всего нашего народа. И партия наша делает всё, чтобы мы в этой области оказались на передовых позициях. Я внёс кое-какие предложения, которые могут усилить поставленные тобой вопросы. Доработай и один экземпляр принесёшь мне.

Гора с плеч, думал Геннадий, ступая по выпавшему снегу. За исправление упущенного засяду завтра с утра, а сегодня репетиция, посмотрю, как идёт работа, что получается, чем помочь руководителям отделений, какие изменения внести в репертуар.

В коридоре ДК встретил Василия, хозработника, взвинченного, лицо злое, недовольное. Видит Геннадий, не в себе человек:

— Что с вами, Василий Михайлович, случилось что?

Он резко махнул рукой:

— С женой поругался. Хоть из дома беги, — ещё не остывший от недавней ссоры, оглянулся по сторонам и предложил зайти к нему в кабинет.

— Каждый день слышу ругань, всем недовольна. Пилит и пилит, будто заведённая. Кто в доме ремонт делает? А для ремонта материал нужен, договариваешься, достаёшь. Во дворе порядок, забор обновил, сенник приладил, давно собирался взяться за него, всё руки не доходили. Сена накосил, привёз, не на себе же, знакомого попросил с машиной. Картошку выкопал, убрал в подполье, а она ни ногой. Я, видите ли, в работники ей нанялся. Придёшь с работы, ужин не готов, сам берешься за готовку. Ну, сколько можно?

Всё в нём продолжало кипеть:

— Не курю, не пью. Что ей ещё надо? — спросил он себя. — Не любит она меня. В этом вся причина. Зачем тогда выходила за меня замуж?

Он замолчал. Слышимо вздохнул:

— Развёлся бы, да детей жалко. А терпеть невмоготу, нервы не выдерживают. Не знаю, как жить дальше.

Геннадий молча выслушал, не стал его успокаивать. Встал, положил ему на плечо руку и шагнул к двери. Представил себя на его месте и не мог что-либо придумать.

Сквозь сон Геннадий слышал, как поднялась Лида, тихо стучала посудой на кухне, дети спали, мама выходила во двор. Сегодня предстоит окончательно утвердить выездную программу, коллектив готовится к поездкам по району. Сенокосная пора, зенит лета. В программу включить побольше песен, танцев народов мира, не помешает и разговорный жанр. Его не было давно, никто не помнит, кто из артистов работал в этом жанре. Теперь пустоту заполнил фронтовик, местный, Григорий Поршнев. В Усть-Заречье стали ходить на Григория семьями, в районах прослышали про него, звонят в ДК, просят приехать ансамбль, справляются о Григории: «Включите, пожалуйста, в вашу программу Поршнева». Вот так становятся люди известными. Геннадий тоже оказался в его власти. Вести с ним серьёзный разговор невозможно, всё переводит в шутку, да так ловко, будто он заранее знал, о чём с ним будут беседовать. Претензий к нему нет, дисциплинирован, всё делает вовремя, не подведёт коллектив, советы даст дельные, если его спросят.

Балагур и весельчак по природе, Поршнев в тяжёлые дни и недели на фронте не терял присутствия духа, поддерживал своих ребят-пехотинцев. Вернулся Григорий домой в орденах и медалях, такой же весёлый, вежливый со всеми. Завидный жених, он не спешит заводить семью, не нагулялся ещё. В друзья ему набиваются многие, и девушки готовы стать подружками.

Есть анекдотчики, так подадут всем вроде известное, хохочут, заливаются слушатели, а у другого не получается почему-то. Опомнятся после Гришиного рассказа, над чем смеялись-то, ничего особенного нет, а смеялись ведь, ещё как. Он, Гриша, рассказ ведёт не только словами, но и глазами, жестами, мимикой, неуловимыми движениями тела. Всё в нём тает, играет и светится. Вот такой настрой у человека, его не подогреешь ни на каком огне, если нет в тебе внутреннего тепла и добра, наверное.

К орденам и медалям своим Гриша относится спокойно, никто не видел его при параде, но узнали, хорошее и плохое не скроешь. Поршнев выглядит старше своих лет, при среднем росте смотрится выше, может быть, из-за приветливой улыбки, всегда доброго настроения. Не унывает человек, фронт прошёл, домой вернулся, теперь-то чего горевать и печалиться. Видел столько смертей, но теплилась надежда остаться живым, увидеть родные лица. Григорий уверен, каждый думал об этом, просто вслух никто не решался поделиться заветным. Сегодня живой, а завтра — кто знает.

Завела было разговор Людмила Васильевна о хоре, но Григорий вежливо отказался:

— Спасибо за приглашение. Ну какой из меня певец, курам на смех. Стою, пою и не слышу, где бродит мой голос, по лестнице взбирается или в подполье упокоился. Замучаешься искать его, такой он неуловимый. Я на этой стороне, он на другой, так и живём в соседях.

Людмиле Васильевне осталось только улыбнуться.

Будучи в командировке в областном центре, Геннадий заглянул в книжный магазин, купил для Григория сборник юмористических рассказов. Обрадовался он, полистал его дома, встретил директора и говорит:

— Геннадий Андреевич, рассмешить публику такими рассказами не удастся. Уж слишком они пресные, далёкие от жизни. Люди сегодня не этим живут, не это волнует их. Кое-какие мысли пригодятся. Подумаю, переделаю под себя. Потребуется время, сладкий пирог надо ещё испечь.

— Да никто вас не торопит, Григорий. Сколько надо, столько и работайте, а пока ваша программа идёт на «ура». Звонили на днях из Новоникольского района, слёзно просят приехать, поездить по колхозам. Как починим наш автобус, так и поедем.

— За мной дело не станет — застегнулся, подпоясался и готов к походу. Что на автобусе, что пешком, большой разницы нет. Полазил, прошагал пол-Европы, дело привычное.

 

*

 

Тот летний день Лида не забудет никогда, как пришла к Григорьевым и просила тётю Катю «поделиться» мужем, стояла перед ней на коленях и плакала от невыносимого стыда, ещё от чего-то такого, что не проходит, как бы ты ни старалась задвинуть, закопать его как можно дальше, глубже в памяти.

Рождение сына, замужество, появление нового существа, семейная жизнь, работа заглушили воспоминания, но убежать от них невозможно. Даже с любимой сестрой не поделилась о случившемся, никто на свете не должен знать то, через что она переступила — такой тайной ни с кем не делятся. Под грузом лет она будет меркнуть, обрастать тиной, погружаться в ил, как затонувший корабль. Дремлет она в уголке памяти до поры до времени, готовя в любой час напомнить о себе.

 

Лида не любит копаться в себе, нет повода, потому и чувствует уверенно, как человек, за которым нет греха. Грех ли, если она никого не обидела, никому не принесла зла, не тащила чужое добро, не присваивала, не обманывала.

Вот и подошёл к концу наш рассказ о людях, упорным трудом поднимавших жизнь после войны.

Потери, обретения идут рядом, неровно, нелегко складывается жизнь, и от нас зависит, какой мы хотим видеть её и как строить.

Семья Журавлёвых и дальше будет жить в согласии и любви, воспитывать детей достойными людьми. Ирина, сестра Лиды, выйдет замуж за пристойного человека, старше её на семь лет, разведенного, который в порыве благодарности однажды сознается: «Ты у меня одна такая». И это признание в устах полюбившего человека станет ей драгоценным подарком.