711
Галина Ефремова окончила физико-математический факультет БГПИ. Печа-талась в журналах «Паровозъ», «Вестник», в сборнике «Антология литературы Бурятии ХХ — начала ХХI века», в литературной газете «Очарованный странник», в христианской газете «Утренняя роса» и др. В 2019 г. вошла в лонг-лист 2-го Международного литературного фестиваля-конкурса «Бежин луг». Член Союза российских писателей. Выпустила четыре сборника стихов. Живет в Улан-Удэ.
*
Воздух, линия, цвет, пятно —
так врастает прикосновенье,
ниспадает небесное дно
и касается сферой зрения.
Так, дыхание затаив,
водопада страшится сердце,
вечный, тайный, живой мотив
ждет его неуёмное тельце,
прозревая в ударах. Слепым,
без тепла и впотьмах поначалу,
оживляясь рассудком одним,
не предвидя огня и пожара,
оно жило и нE жило. Дни
будут впредь и больнее, и тише,
и страшнее, быть может… Они,
чередой нескончаемых вспышек
потрясая, взрастают внутри…
*
Запоздалые строки подобны ненастью,
вязь разгадана: мною пропущен пролог,
не касаясь меня, зародилось там счастье,
и в незнанье моём голос мой изнемог…
У любви быть не может слепых оговорок:
ревность — это, упрёк или логики страх;
и любовь — не причина, не счёт и не ворох
накалённых проблем, оправданий в глазах.
Это — действо, быть может, оно и слепое,
не прозревшее до настоящих глубин,
это — вера начала, от самого Ноя
до смертельной боязни безвестных причин;
это — эхо, которое входит, слетая
перевёрнутым или, по сути, глухим,
но в надежде идёшь с ним до самого края,
с этим голосом-эхом — отголоском своим…
*
Сквозь нервы и век, и снег
отчаянно, невесомо —
непрЕодолимый бег
к себе до тайного дома;
в попытке опять не пасть
в круженье немых предлогов
и, памятуя как встать,
запОминаешь дорогу.
Теперь до конца по ней
(откуда-то это известно),
чем дальше, тем всё больней.
Осилить бы свой «крестный… »,
сберечь покаянный мотив
в этом (с собою) сражении.
Такая вот смерть (каждый стих),
закрытая окружению.
*
В светлую задумчивость
бесприютным таинством,
серебристым облаком,
странником — листом,
озарённым оттиском,
светоносной точкою,
стройным измерением,
верностью — крылом.
В тонкий звук серебряный,
в музыкальность вечности,
крылья стрекозиные
нежно по лицу,
внеземные звучности,
звон хрустальных капелек,
штрих фонтанной свежести
в белую строку.
В синюю заснеженность
голубиной нежностью,
золотистым трепетом,
тёплою волной,
по прозрачным улицам
бессловесной думою,
невидимкой мысленной,
временем — стрелой.
В вечную просвеченность
понятым значением,
в строй закономерностей
кораблём земным,
по шероховатостям
иллюзорных радостей,
внепланетным пламенем,
ремеслом святым.
*
Солнце беззвучно, сколько же страсти
сердце его хранит,
медленно, долго рвётся на части,
вспыхивает гранит;
плачи возносятся кратно не времени, —
тёмному бытию
с этим безумным его тяготением
ко «многоточию У»*…
Не доискаться пущенной формы,
не прояснить чутьём,
солнце безгласно, ночь… Все нормы
миру диктуют огнём.
Так «невесом» удар тяготения
в медленном бытие,
только бы не утратить терпения
ангелам на земле…
* «Точка У» — ракетное оружие.
*
Дедам и отцу
1
Я сны боюсь, они о войне,
и на устах эти «нет» и «не»,
теперь во мне этот стойкий ген:
землёю ставшая память стен.
«Берлин увидел я и упал, —
он говорил нам, — я так устал…»
Он был уже на второй войне —
мой дед, когда о победной весне
провозгласили на небесах,
а он всё думал о сыне… Страх
его вызывали не раны, — Восток,
где мой отец — его первый сынок,
двадцатилетний связист-боец,
с другого края ковал конец
жестокой и страшной этой войне.
Вернулись оба они. По мне —
случилось чудо! Из этих лет
живым восстал и другой мой дед.
Такая вот Победа побед:
мои все вернулись! Меня ещё нет…
2
Твоё дело — сплошной переход,
на пути вновь сверкает река,
твоё дело — болезненный счёт,
моё дело — стоять у станка…
Твоё дело — идти и туда,
где уже полегли все полки,
твоё дело — беда и звезда,
моё дело — тачать сапоги…
Твоё дело — лежать на снегу
и стрелять, и стрелять во врага,
твоё дело — просить огоньку,
моё дело — плести кружева…
Твоё дело теперь обнимать
облака, ты на небе в чести,
твоё дело, солдат, — отдыхать,
моё дело — наш крест донести…
*
Сто лет прошло, а мы всё те же,
болят рубцы и раны свежи,
столетний слышен плач;
и всё бежит солдат по полю,
его окопная неволя
не кончится никак;
дни пулями свистят, мелькают,
и воронья — всё те же стаи —
крылами метят в грудь
и разбиваются на поле
об это мирное раздолье,
где их совсем не ждут.
Вчера ещё все живы были,
костры, как память, не остыли,
весь век алеет дым,
а мы проститься не успели
за все столетние недели,
«глаза в глаза» — стоим…
*
Тебе есть золотой канон —
тот, что сомнения лишен,
проверен на крови,
и вместе с кем-то или врозь,
когда уверенность — насквозь,
не подойдут враги;
когда болезненный аршин
от узелков не помнит длин:
спиралью от основ
закручен на такой оси,
что помнишь беды всей Руси
и жизнь отдать готов;
когда готов принять пролог,
и родниковый льется слог
в мороз и на ветру.
Родятся снова смельчаки
стоять у пламенной реки
в каком-то там году…
