428
Аркадий Перенов родился в 1961 году в Барнауле. Публиковался в журналах «Октябрь», «Воздух», «Журнал ПОэтов», «Байкал». Живет в Улан-Удэ.
1
Асмодьярова-хунхузка прислала смс. Где она взяла мой телефон, ума не приложу. Вообще-то, она умерла. Значит, кто-то меня жестко разыгрывает? Спрашивается, зачем? Когда я провожаю сына в школу, иду мимо ее дома. Квартира асмодьяровских родителей была второй от лестницы, там, где открытая веранда без стёкол, там всегда стоял стол, а над столом висела лампа. За столом всегда собирались обитатели этого дома, им было уютно и весело играть в карты и домино, пить вино. Я уже научился или почти научился жить без неё, но стоило мне закрыть глаза, и она была тут как тут.
Маленькие, мы как-то с ней ехали на красном трамвае в четвёртый цунхай, и какой-то мужик с взлохмаченными волосами, в очках сидел перед нами на скамейке и громко разговаривал сам с собой. Я запомнил обрывки его монолога, они были чудесны: «...Сад и гора вдали вздрогнули, движутся, входят в летний раскрытый дом». Все это он проговаривал быстро и монотонно, безотносительно к времени и месту действия: «… летние дожди над храмом Хикари золотое сияние».
Золотое сияние било над стекляшкой «Саян». И когда мы вошли в прохладу помещения, пузырьки круглого воздуха были так осязаемы, что мы ловили их губами. Они испарялись на наших горячих язычках.
Я дошёл до адреса, указанного в смс. Это была гостиница в самом центре нашего города. Улица была перекрыта полицейскими. Ко мне подошёл пожилой майор, и я протянул ему свой паспорт. Прочитав фамилию и сверив мое лицо с фотографией в паспорте, майор козырнул и сказал, что меня ждут. Меня? Вас! Идите и поднимайтесь на второй этаж, апартаменты 14.
Я поднялся на второй этаж и подошёл к двери с цифрой 14.
Тюя Накахара, великий из бродячих псов, вместе с Каваками Тэцутаро и Оока Сехэем издавали независимый литературный журнал «Хакугитун» («Идиоты»).
Сидел в столовой шофёров и ел комплексный обед: борщ и котлетку с пюрешкой, сладкий компот. В стихах Пса есть строчки: «Не помню какая столовая, там очередь, давка, скамья, О-хитаси, соя и оба мы… — Прохожий мой, это был я?».
Я обстучал веткой забор городского сада и упал в строительную яму, лежу по пояс в листве, смотрю в сентябрьское небо. «Испачканный печалью не ждёт тепла, не верьте. Испачканный печалью думает о смерти». И ещё в его стихах «день гаснет как лампа».
Я уже стоял посреди гостиничного номера, как вдруг погас свет, стало темно, я на ощупь нашёл кресло и приготовился к дальнейшим событиям.
2
У нас была горсточка летних дней и ночей, прежде чем мы выпали из жизни друг друга. Это про них поёт рэпер Нурминский: «Что-то сгорает изнутри сильно-сильно».
Первую пасхалку мы получили от заезжего клоуна, он кинул полосато-зелёный мяч с третьего этажа гостиницы. Мяч высоко подпрыгнул между нами и задел мокрые ветки тополя. Нас обдало водой, мы инстинктивно прижались и так же резко отпрянули друг от друга.
Вторая пасхалка — это я потерял ключ твоей бабушки от входной двери. Она умерла за год до этого случая. Я все обыскал, залазил под шкафы и кровати, ключ как в воду канул. Висевший на кухне портрет слетел с гвоздика и упал на пол, стекло разлетелось на мелкие кусочки. Мы и не заметили предупреждения. Ведь нам принадлежал целый мир телесного и неизведанного. Шум убегающих в Москву поездов, переговоры диспетчеров и ещё наши записки на холодильнике, прижатые магнитом двух цветов красного и синего. Помню Ирин рисунок: два человечка бегут по дорожке, у одного улыбка, а у другого ее net. Свет не загорелся, а я почувствовал, что Ирэн стоит сзади и смотрит на меня. В комнате пахло яблоками. Я часто засиживался у неё до темноты. Слышно было, как скреблась мышь за холодильником, пылинки кружились и падали белыми звездочками на половицы. О, это было одиночество полное и весомое, без людей, без разговоров.
На кладбище я долго искал могилу. И так волновался, что принесённые конфеты положил мимо блюдца. Так и не хватило духу прочитать имя с фамилией на табличке. Был в гостях у школьного приятеля и увидел у него на стене фотографию сельского буддийского храма. Сердце заныло, на сердце была грусть, я выпросил у В.М. фото и повесил у себя. Это было третьей пасхалкой.
Seamys Heaney* как гунзэгы нуур (глубокое озеро), столько оттенков, цветных и неярких пёрышек. Мы плыли с Дашей и Терентием в кругах, держась за руки. В воду мы зашли возле своей дачи и сначала стучали зубами от холода, потом тела привыкли. Было так тихо, и в этой тишине на воду сел селезень и закачался на волнах, похожий на индейского вождя в своём оперении. Seamys Heaney писал: «... мы шли за ней и целовали тёплое надбровье, пока оно не стало ледяным и детских губ моих не остудило».
Я так тороплюсь, перескакиваю трещины на асфальте, привязываю велосипед к трубе и захожу в магазин. Хожу вдоль полок и кладу товар в корзину на колёсиках. Девушка мерчендайзер, у неё такая знакомая причёска, и губы, и глаза. Она стояла ко мне спиной, увлечённо громоздила брикеты с киселем в пирамиду. Это было четвёртой пасхалкой. Последней?
3
Fune de kaerimasho: ka? Мы вернёмся на корабле? И из какого созвездия? В пустой январский день числа первого или второго, когда можно встретить на пустынной улице лишь одни мандариновые корки и слюду елочной мишуры, мы с Ирэн ехали на Шишковку. И когда проходили на Юных Коммунарах мимо гаражей, на одном из них хозяин умелец повторил «Звездную Ночь» Ван Гога. Как мы прыгали, как радовались, пока окончательно не замёрзли. В бане отогрелись, ты в женском отделении, я в мужском. Шли через виадук с мерзлыми сырыми волосами, кидались снежками. Нашли половину обруча в сугробе, зеленого пластмассового. Я из него два кольца вырезал с сердечками. С одним попал в армию, даром что сержант орал мне в учебке: «Сними дурацкое кольцо, не позорься!». Я снимал, прятал в карман, снова надевал его, и так два года.
Сижу в Ленинской комнате, читаю твоё письмо. Ты подобрала котёнка на лодочной станции и назвала его Кай. У Сэлинджера в «Лапе-растяпе» Рамона говорит матери, что ее дружок Джимми Джиммирино попал под машину и умер. Теперь у неё новый приятель Микки Микерано. Позже по нелепой случайности обронил свою пластмассовую обручалку и с тех пор каждый год приезжаю сюда в надежде найти кольцо.
В такое же пустое январское утро пошёл за свежим тёплым хлебом в магазин. К моим ногам подбежала хорошенькая рыжая собачка, у неё на грудке, белой и пушистой, висело колечко на цепочке, нарядное такое, изумрудное. Дошёл с ней до банка с крылатыми львами и вырезанными на арке семью ангелами, именно до этого дома меня проводила собачка. Аnata no aw midori no kire deshita ka? (Это была твоя зелёная ткань?)
4
Асмо приехала ко мне в армию зимой со своими коньками и минут двадцать препиралась с дежурным по КПП. Естественно, он ее держал, чтобы полюбоваться Асмодьяровой. Nippongo ga wakarimas. (Я понимаю японский язык). А Ирэн ему говорит: «Riyu: ga walarimas’ka?» (Ты понимаешь причину?). Сержант понимал причину и следствие. Больше всего ему бы хотелось покатать мою девушку на БТР, посадив ее на колени. Когда дневальный мне сообщил, что ко мне приехали, я побежал к лейтенанту Москаленко, нашему ротному, и он дал мне целых трое суток увольнения.
Гостиница у нас на территории военного городка. Вечером мы пошли в хоккейную коробку, где Ириша покаталась. Это про нас финская поэт Хелена Синерво написала следующие строки: «Кто руку свою поджигает, говоря: Я свет. Чьим там снам идя вослед, заплутал в лесу огонь?».
Половину ночей мы прохихикали, половину проплакали. Были вместе, переплетались телами, а уже тосковали, днём ели торт и читали вслух Дюма Асканио. Такое возможно только в юности, когда все беспричинно и все вызывает смех, даже затёкшая нога на узкой постели, даже простыня с клеймом ЗАБВО.
Я принёс с собой русско-китайский разговорник, и мы по ролям разыгрывали допрос китайского солдата. Уморительно было произносить по-китайски «руки вверх». Ещё мы ходили гулять в лес, очень сказочно было падать в глубокий снег, как две тетерки. Ночью ходили в душ и тёрли друг другу спины. А когда подошёл последний час перед прощанием, внизу пропибикал уазик. За рулем сидел капитан Москаленко. Он тоже не знал нашего японского. Jido: sha de kaerimasho: la? (Мы вернёмся на автомобиле?) Капитан погиб в Афгане на высоте 14-б. Может, он вспомнил в свой смертный час тогда нас, сидевших на заднем сидении уазика и всю дорогу до вокзала проговоривших на птичьем языке.
Teishaba ni ikimasu — я приеду в Тайшебу (пер. с япон.).
* Seamys Heaney (Шеймас Хини) — ирландский писатель.
