555
Татьяна Ясникова родилась в 1962 году в селе Кабанск Бурятской АССР. Окончила факультет теории и истории искусства Института живописи им. И. Репина. Член Союза писателей России. Автор стихов, рассказов, пьес, сказок, очерков об изобразительном искусстве и литературе. Автор пяти поэтических сборников. Живет в Иркутске.
Геннадий Кузьмин — известный художник Прибайкалья, уроженец города Усолья-Сибирского. Окончил художественное отделение Иркутского училища искусств, преподавал в нем, а сразу после его окончания — в Усольской детской художественной школе.
Геннадий Кузьмин — один из тех мастеров кисти, что неустанно изучают достижения великих мастеров, следуют их заветам и — духу своего времени. Геннадий Кузьмин всегда современен: он изучил авангард двадцатого века и выработал свой стиль, заключающийся в экспрессионистической и вместе с тем размеренной игре плоскостей, следующих геометрии перспективных сокращений. Эти плоскости словно пропущены сквозь некий калейдоскоп: полотна Геннадия Кузьмина в общих чертах повторяются, чем всегда узнаваемы, и всегда новы, что достигается прогнозируемой — но все же экспрессией.
Многочисленные «Незнакомки», пейзажи с кривоватыми сибирскими улочками, плоскостные натюрморты с элементами ретро, реплики на мифологическую античность давно уже перекочевали из его мастерской к сибирским, российским и зарубежным коллекционерам, а он отдался новому потоку. В творчестве Геннадия Кузьмина стал преобладать реалистический портрет, сквозь который тонким флером просвечивают его прежние «шалости».
Началось с достаточно недавнего заказа — Фонд ветеранов ФСБ заказал художнику коллективный портрет ветеранов войн — Великой Отечественной, афганской, чеченской. Геннадий Кузьмин загорелся и написал для него десятки портретов с натуры, у него в мастерской побывали несгибаемые герои-орденоносцы, доблестные ветераны-долгожители. Общая гамма полотна определилась сразу, кажется, подсказали ее великие голландцы, большие и малые, Рембрандт с его «Ночным дозором», коллективным портретом городских стражей и вояк. А это — общая затененность тона и вспышка света на ней, контраст, привносящий и динамику, и мистичность; колорит, вторящий земным умбрам и сиенам, напоминающим о себе в каждой точке живописного пространства картины, подобно неуклонному развитию главной темы в музыке Мориса Равеля, мастера музыкального колорита.
Внутренний, непоказной артистизм, выковавший манеру Геннадия Кузьмина, имел результатом то, что вслед за коллективным портретом воинов он уже сам поставил перед собой задачу создания коллективного образа — портрета известных сибирских деятелей искусства, своих коллег и друзей. Причем избрал для полотна постренессансное, идущее от Леонардо академическое построение «пирамидальной» композиции: ее венчает образ дочери художника с младенцем на руках — образ Мадонны, как неизбежность изобразительного искусства.
Следом, почти одновременно, Геннадий Кузьмин создает портрет народного поэта Андрея Румянцева, приезжавшего в Иркутск из Москвы в связи с выходом написанных им для серии «ЖЗЛ» биографий Александра Вампилова и Валентина Распутина — приятелей студенческой поры и друзей на всю жизнь. В портрете художник Кузьмин подчеркивает артистизм поэта Румянцева, его высокую отстраненность от мирского, погруженность в музыку звуков и видений, пронесшихся когда-то и проносящихся перед его мысленным взором. Тип портрета — парадный. Поэт сидит в кресле, зритель видит пурпур подлокотника справа, левая его рука опирается на черный, бликующий полировкой круглый столик с книгами — олицетворение «поэтического беспорядка», остановленного строгими повторами раскрытых страниц. Охристо-красный с чернением фон высветляет фигуру сидящего поэта, его седую романтическую шевелюру, белую рубашку с галстуком-бабочкой, поверх которой надет сероватый пиджак с мягкими импрессионистическими складками и такие же брюки. Все это служит выявлению самого портретного образа, в котором твердая уверенность в своем пути и высоком предназначении «глаголом жечь сердца людей» соединяется с живостью запечатленного мгновения.
Портрет экспонировался на юбилейной выставке Иркутского отделения Союза художников России и одновременно юбилее Иркутской области в Москве в 2017 году. Он находится в общем русле авторских тенденций Геннадия Кузьмина, что говорит о том, что художник отображал созвучную своим внутренним установкам, «родственную» натуру поэта. Зрителям известно немало портретов Андрея Румянцева. Его писали заслуженный художник России Владимир Кузьмин и не менее известные сибирские мастера кисти Лев Гимов, Валерий Ерофеевский, Карл Шулунов, Юрий Карнаухов, но именно портрет Геннадия Кузьмина можно назвать обобщающим, посвященным 80-летнему юбилею поэта.
Подобное обобщение мы наблюдаем и в новом крупном полотне «Декабристы в Иркутске», недавно представленном зрителю. Группа декабристов выписана настолько целостно-статуарно и к тому же в тонах бронзы, что кажется — это эскиз будущего памятника, как стоять декабристам на заснеженных улицах иркутской старины.
В биографиях художников обязательно проскальзывает одна из двух фраз «все предвещало в нем известного/великого живописца» — это если мастера породила среда искусства, или «ничто не предвещало в нем известного/великого живописца» — в том случае, если он вышел из среды, от искусства далекой. Геннадий Кузьмин выходец из народных глубин, но как мы можем определить, далека его среда была от искусства или нет, когда советские люди и до, и после войны только и жили культурой, не имея интересов собственности в нищете быта и духа? Настаивали на каком-то его профессиональном предпочтении его близкие? Нет, не настаивали, зарабатывать на хлеб надо было немедленно, и тем, что окажется поблизости, либо подаваться за своим свободным жребием куда угодно, так как везде ждали, везде жили одним, одинаково. В четырнадцать лет школьникам предлагали выбор. Будущего художника вместе с классом повели на экскурсию на Усольский завод горного оборудования. В цехах стоял грохот, и всюду высились чудовищного вида станки и станы; сверху свешивались огромных размеров болванки: «Они же могут упасть на голову! Неужели здесь придется работать?» — спрашивал сам себя подросток, полусмиряясь, готовый смириться совсем. Страх и жуть ему подсказали: надо выбирать жизнь, и он обернулся назад, в промчавшееся детство.
Геннадий Кузьмин родился в 1952 году и в младшем возрасте почувствовал страсть к изобразительному искусству. Он был учеником первого класса, когда его отчим, мастеровой человек, простым карандашом срисовал с учебника «Родной речи» мчащуюся машину, и мальчик почувствовал тягу к рисованию. Ему подвернулся длинный обрезок ватмана, дело было зимой, и он изобразил лыжника. Старшая сестра не поверила, что он сам изобразил его так умело, она решила, что брат его откуда-то перекопировал. У Гены появляется пластилин, мальчик увлеченно лепит. Отчим курил папиросы «Красная звезда», на пачке, кроме красной звезды, печатались два мотоциклиста, они и стали первой моделью для лепки. Из щепок Гена стал вырезать оружие — маленькие автоматы и раскрашивать их акварельными красками, которые продавались в ближайшем киоске: эти краски являли собой кусок картона с «пуговицами» шести цветов. В том же киоске мальчик покупал кисти. Он любил подолгу стоять у его витрины и смотреть на принадлежности юного художника. Мать, телефонистка междугородней связи, воспитывала троих детей. Жили очень бедно, отчим к тому же исчез. Мальчик не помнит в доме ни одной игрушки. Краски в пенале, купленные ему матерью за девяносто копеек, были очень дорогим подарком.
Иногда семью навещала прабабка, она жила в Иркутске, была «на семь лет младше Ленина» и еще в дореволюционное время начала ходить по местным деревням, обшивая деревенских. Можно представить, сколь богатым и интересным был ее опыт трудовой жизни, и из каких обносков и кусков материи порой приходилось ей выкраивать одежку беднякам, проявляя выдумку на грани искусства.
Гена Кузьмин учился в третьем классе, когда по школьному объявлению стал посещать кружок рисования в Доме пионеров. Преодолевая страх, он ходил далеко, в сторону реки Ангары, мимо свор бродячих собак, незнакомых дворов и улиц. Это было в 1960 году. Кружок вела пожилая учительница в вишневом платье с заплатками, она обучала мальчика с полным вниманием к нему. Он приходил в кружок с утра и оказывался в нем один. Учительница давала таблицы для срисовывания: мальчик в русской рубашке, девочка в сарафане. Гена перерисовал с таблиц все, и учительница сказала ему, что они будут изучать перспективу. Дом пионеров размещался в двухэтажном купеческом особняке. Учительница подвела мальчика к лестнице и показала перспективу — две точки схода. Он изобразил карандашом лестницу с перспективным сокращением ступенек и помчался домой, чтобы применить новое знание. Гена перерисовал все предметы домашнего быта с точки зрения стереометрии.
У него был друг Витя, живший за стенкой. С Витей они перестукивались, используя азбуку Морзе и проверяя расшифровки друг друга. Витя стал приглашать Гену, чтобы он рисовал у него в комнате, но подражать ему не пытался. Вскоре с учительницей они нарисовали из окна натурный пейзаж, юный художник после этого нарисовал пейзаж из окна своей квартиры, а потом из окна квартиры друга Вити. Образовалась папка с рисунками — мать принесла ее корочки с работы, красные с золотым тиснением и символикой миновавшего сталинского времени. Мальчик изучал собственные рисунки, которых в папке накопилось много, знакомил с ними близких и друга Витю. У того дома был телевизор, книги, так что они взаимно питали друг друга интересом к высоким материям.
В школе юный художник поначалу полюбил один предмет — родную речь, потом литературу, но и по нему успевал неизменно плохо, стесняясь отвечать у доски. Учительница литературы Наля Ивановна Петренко, придя в их класс, первым делом написала на доске, как ее зовут, чтобы дети правильно произносили ее нестандартное имя. Она читала детям стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова, других поэтов и задавала их на дом. Гена неизменно получал двойки, пока учительница не поняла в чем дело. По окончанию урока она произносила: «Все свободны, Кузьмин остается», — и тогда, оставшись с ней наедине, мальчик полушепотом рассказывал выученный стих, так что ему удавалось заработать «тройку». Вскоре «разобралась» с ним и учительница пения: она обыкновенно вызывала к доске по два-три ученика, и те громко пели бодрые советские песни; один только Гена при этом отмалчивался. Тогда учительница стала ставить ему тройки за то, что песни красивым почерком были записаны им в тетрадь с добавлением искусно вырисованных пером виньеток. Писали тогда перьями, каллиграфия ценилась. Нужно ли говорить, что и по другим предметам мальчика спасали только невольные в ней упражнения!
Николай Константинович Непомнящих, выпускник Иркутского училища искусств, преподавал у них черчение, рисование и труд. В классе рисования висела запомнившаяся Гене картина ученицы — поле, по которому бегут столбы линии высоковольтных передач, написанные серебрянкой. Мальчик и представить себе не мог, что когда-нибудь напишет подобное: где ее взять, эту шикарную серебрянку?
Николай Константинович сразу выделил Гену из числа других учеников. Вместе они рисовали плакаты для школы: лиса и журавль, репка и дедка — поучительные сюжеты из русских народных сказок. Преподавал учитель еще и труд столярный и, сказав мальчику, что летом они вместе отправятся на пленэр, предложил ему самому изготовить этюдник, используя оборудование для уроков труда. С помощью Николая Константиновича этюдник был изготовлен, и тогда учитель преподал ему еще один урок — он пригласил одного из друзей Гены, яркого рыжеволосого мальчика, и сделал быстрый этюд масляными красками. Гена, завороженный работой педагога, выпросил у матери два рубля двадцать пять копеек — столько стоил набор масляных красок в маленьких тюбиках. Тогда же ему вспомнился эпизод из дошкольной жизни: Гена увидел на улице художника, который, раскрыв этюдник, писал запряженную лошадку, стоявшую у белой стены сарая, — остановился и долго смотрел, не дыша, как тот работает. Мальчик следил глазами за тем, как художник то макает кисточку в краску, то наносит краску на холст, то смешивает краски; следил до тех пор, пока художник не закончил работу. Возможно, это и был Николай Константинович Непомнящих.
Геннадий Кузьмин считает, что он всегда получал какие-то толчки, подвигавшие его к искусству, вроде этой нечаянной встречи с пленэром на улице города Усолья-Сибирского, где тогда не было никакого очага искусства.
Другим таким знаменательным «толчком» был подарок, сделанный ему на 23 февраля — День Советской Армии — девочкой, старостой класса. Какая из девочек какому мальчику сделает подарок, решал жребий. Староста класса подарила соученику два набора открыток — с репродукциями художников Василия Сурикова и Исаака Левитана. Для него они сделались как иконы. Он ежедневно по многу раз рассматривал открытки, пытался их копировать. Наборы были щедрые, например, воспроизводился малоизвестный «Княжий суд» Сурикова, картина, выполненная им во время учебы в Академии художеств, рисунок «Под дождем в дилижансе на Черную речку», в котором студент Суриков не без юмора мастерски изобразил дождливый питерский день и обывателей, страдающих от своего путешествия по раскисшей от грязи дороге и от не менее раскисшего дилижанса, везомого двумя клячами. У Левитана больше всего поражала щемящая «Владимирка», в которой было столько души. Гена ходил на окраину Усолья-Сибирского и находил сходный мотив дороги, предоставляемый ему каторжной некогда Сибирью, пытался написать его, достичь того же совершенства, но ничего похожего на Левитана у него не получалось.
Как видим, поражали мальчика картины совершенно реалистические, сходные с окружавшей суровой действительностью. Поведение его при этом было чисто советское, товарищеское. Купив масляные краски, он тут же захотел поделиться такой необыкновенной вещью с другом Витей, предложив ему писать тоже. Вместе они сходили в обувной магазин «Сибирь», запаслись картонками от обувных коробок, загрунтовали их. Но Витя писать красками отказался. Он и акварелью не умел.
В городской библиотеке Гена Кузьмин попросил «какую-нибудь книжку про художников» и получил пособие «Юному художнику». Стал читать его запоем, перечитывая по многу раз в целом и особенно понравившиеся места. Это были, например, статья Бориса Иогансона о композиции, разбор картины Юрия Подлясского «С колхозных полей». Было еще написано, что отец Карла Брюллова давал совет сыну запоминать жанровые сценки и дома зарисовывать их по памяти. Гена пошел в городскую парикмахерскую, долго сидел в очереди, запоминая движения и жесты. Дома приступил к рисованию и убедился, как мало запомнилось. С того дня занялся зарисовками. Еще прочел в пособии, что нужно рисовать с гипсов. «Гипс» у них в Усолье был: скульптура «Каменщик» у главного корпуса местного курорта, вполне ответившая запросам юного «мастера».
Частенько он заходил в книжный магазин, чтобы посмотреть на продававшиеся там краски. Туда иногда поступали уцененные, за десять копеек, журналы «Картинная галерея». Гена выклянчил у матери десять копеек и купил журнал, посвященный искусству Болгарии, изучил его досконально, поражаясь открывавшемуся незнакомому миру. Выклянчил снова девяносто копеек на акварельные краски, с ними потом и поступал в училище. Когда мать умерла, прожив 45 трудных лет, у нее остался долг в двести рублей. Женщины, у которых она занимала деньги, простили его ей. Запомнилось мальчику, как однажды мать дала ему пятнадцать копеек на булку хлеба и предупредила: последние. Гена побежал по хлеб бегом и выронил монеты в лужу. Всю грязь перемесил руками, а денег найти не смог. Вернулся домой: «Мама, я деньги потерял!». Мать ничего не сказала ему, насобирала семь копеек на полбулки. Нес он их до магазина медленно. Лакомство у них с сестрой было — натереть морковку и посыпать ее сахаром.
В восьмом классе Гена Кузьмин стал посещать изостудию Дворца культуры химиков (Усолье-Сибирское — город химиков). Занимался там с февраля по апрель, четыре месяца. Дворец был украшен картинами известных советских художников, среди которых больше всего было холстов ленинградца Вячеслава Загонека, по рождению иркутянина. Теперь все эти холсты находятся в собрании Иркутского областного художественного музея и, встречая их на ретроспективных выставках, Геннадий Кузьмин невольно вспоминает давние годы счастливого детства. А именно таким оно, по его словам, было — наполненным дворовой дружбой, спортом, длительными походами по родным местам, к которым готовились долгой зимой.
Преподаватель изостудии по фамилии Орехов ограничивался тем, что ставил ученикам постановку и надолго исчезал. Ребята учились сами, друг у друга. В изостудии были и взрослые парни, они приглашали юных танцовщиц из танцевального ансамбля Дворца культуры, чтобы рисовать их грациозные фигурки.
Гена Кузьмин узнал от старших студийцев про художественное училище в Иркутске, что для поступления туда нужно иметь запас домашних работ. Поскольку Гене больше всего нравилась станковая живопись, он забирался с другом Витей на чердак своего дома, чтобы писать виды. Для показа композиционного умения Гена написал увиденную с чердака бочку с квасом, продавца и покупателей напитка. Студийцы посмеялись над ним и стали убеждать поступать на более престижное, по их мнению, декоративное отделение. Гена послушал их и подал документы туда. Получил две «четверки» — по рисунку и живописи, непроходную «тройку» по композиции.
Орнаментами никогда не занимался, а для поступления на декоративное отделение требовалась орнаментальная композиция. Абитуриент изобразил нечто вроде русской вышивки ромбиком и раскрасил ее в теплых тонах, больше фантазия ничего не подсказала.
Директор Иркутского училища искусств (в его состав входило музыкальное отделение) Фива Константиновна Данилова, пригласив подростка в свой кабинет, объявила, что он не прошел по конкурсу на декоративное, но вполне годится для учебы на керамическом. Это отделение готовило в основном специалистов для работы на известном в Сибири Хайтинском фарфоровом заводе. Гена сказал, что ему нужно подумать, и Фива Константиновна разрешила ему покинуть ее кабинет и поразмышлять. Сразу же за дверью Гена столкнулся со знакомым — усольчанином Михаилом Павловым, окончившим первый курс. «Иди, соглашайся с Фивой!» — воскликнул Михаил, выслушав его, как мы представляем, робкого, едва слышно бормочущего слова.
Так Геннадий Кузьмин стал студентом керамического отделения Иркутского училища искусств и был очарован его атмосферой — витражами, гипсами, запахом масляных красок, музыкой, несущейся с музыкального отделения. Призрак Усольского завода горного оборудования с висящими над головой болванками показывал разительный контраст. Гена не верил себе, что будет художником: «Это привилегия великих людей!»
К керамике Геннадий Кузьмин, по его словам, не прилип. Вечерами изгнанники, не поступившие кто на декораторов, кто на живописцев, рисовали друг друга. Рисовали беспрестанно — вне занятий, в общежитии. У Гены тут же образовались «хвосты» по физике и химии, и он вздыхал: «Зачем они нужны художнику, эти формулы!». В конце года Фива Константиновна снова вызвала его в свой кабинет: «Впервые в истории училища мы оставляем студента на второй год — Геннадия Кузьмина». Студент ждал отчисления, а тут такая милость! От радости он осмелел: «Можно мне перевестись на педагогическое отделение?!». Педагогическое отделение готовило станковистов. «Можно».
Преподавала там Лидия Дмитриевна Куклис. Она преклонялась перед живописью Михаила Врубеля и студентам прививала любовь к его манере письма, постановки ставила «под Врубеля». Педагог, отлучаясь из мастерской, предлагала Гене вместо нее объяснять ребятам ошибки письма, но он отказался: «Рисовать-то я могу, а подсказать не сумею». Ситуация сложилась иначе. Стоило Лидии Дмитриевне отлучиться, как от мольбертов слышалось: «Гена, Лида ушла, подправь мне рисунок!» Кто-нибудь смотрел, чтобы преподаватель не вернулась, а Гена начинал ходить от мольберта к мольберту, работая то карандашом, то кистью.
Перед третьим курсом студентов свозили в Москву, в Третьяковскую галерею, в Ленинград и Таллинн. Там они беспрестанно занимались зарисовками. В Эрмитаже Гену поразил Василий Кандинский, что предвещало в его собственном творчестве кризис реализма.
На третьем курсе опять Гена обзавелся «хвостами» и его наконец-то отчислили. Что он дома сказал матери — не помнит. В Усолье-Сибирском открылся первый широкоформатный кинотеатр «Кристалл», все билеты на демонстрацию в нем первого фильма «Чайковский» были распроданы. Гену приняли на работу. Директор дал маленькое фото Чайковского, и неудачник написал гуашью огромный шестиметровый портрет композитора. Полгода за зарплату в восемьдесят пять рублей Гена занимался рекламой каждого фильма. Осенью снова взяли на третий курс, а с четвертого забрали в армию. Восемь лет ушло на учебу, а хотелось учиться еще. Педагоги солидные были. Евгений Штанько, Василий Гончар, Константин Грюнберг, Лев Гимов, Виталий Машуков — все, кого ни вспомнишь.
Геннадия Кузьмина распределили преподавать в созданную в Усолье-Сибирском детскую художественную школу. Через два года он рванул в Москву, в Суриковский институт, но оказалось, что берут после трехлетней отработки. То же сказали и в Строгановке. Но тут появилась семья, и художник решил, что будет образовывать себя сам. В 1967 он стал студентом ИУИ, а с 1975 уже участвовал в областных осенних выставках. Первое ощущение было головокружительное: «Мой затрапезный этюд висит в музее!»
Директор ДХШ настаивал на том, чтобы преподаватели работали творчески. Шесть дней в неделю с утра до вечера Геннадий Кузьмин преподавал рисунок и живопись, изматывался. В обеденные перерывы, наспех попив чая, с крыльца школы писал Ангару. Женился в 1976 году, и с тех пор по воскресеньям возникали конфликты с женой Ниной: ей хотелось в кино, а мужу — в мастерскую. Но позировать никогда не отказывалась. Так и стала музой на всю жизнь, не было времени писать еще кого-либо. На Байкал не отпускала на творческую дачу, а Геннадий уезжал на два месяца и беспрестанно писал ей письма. Работал до изнеможения, используя каждую световую минуту.
Понял, что может быть художником, Геннадий Кузьмин на втором курсе училища. Лидия Дмитриевна Куклис повезла свою группу на летний пленэр, на Байкал. Там они объединились с группой Льва Борисовича Гимова. Гена писал запоем, выбирал мотивы. Появилось ощущение просторов Сибири, нравилось писать пирс, корабли, горы. Работы тогда забрали в Фонд училища. На третьем курсе с художником Глебом Богдановым поехали в Монды — на границу с Монголией, снова запоем писали. Глеб Богданов уходил на охоту, добывал изюбря, кормил студентов мясом. На диплом тогда Геннадий Кузьмин выбрал пейзаж с пастушками-бурятами. Но доделывал его уже после армии, когда умерла мать и он стал опекуном у младшего братишки.
На каждом пленэре художник чувствовал себя студентом. Получил путевку на творческую дачу «Горячий ключ» в Краснодарском крае. В Сибири золотая осень, а там одна «зеленка». Растерялся, как ее написать?! Звонил в Иркутск Льву Гимову, спрашивал совета. Будто не видел зелени.
В 1983 году позвонила в Усолье завуч училища Любовь Алексеевна Чернова: «Мы Вас приглашаем преподавать». Геннадий удивился: «Меня, двоечника, которого дважды выгоняли из училища?»
Училище дало Геннадию Кузьмину комнату в общежитии. Стал мотаться — три-четыре дня в Иркутске, три-четыре дня в Усолье, с семьей, вчетвером в маленькой материной квартире. Наконец в 1991 году приняли в Союз художников, и Усолье дало однокомнатную квартиру. Сложив все вместе, плюс дача, Геннадий Кузьмин обменялся на Иркутск — крупный центр изобразительного искусства Сибири.
Геннадий Кузьмин получил мастерскую, в которой до этого работал Александр Карпович Руденко. Спал на полу, на куртке. Вдова Руденко отдала ключи. Запомнилось ярко: осень, рассвет, Иркутск, ключи от пустой мастерской в руке. Семью тогда еще не перевез, работы. Предложили персональную выставку в Иркутском областном художественном музее, в 1992 году. Составил план работы и за год по эскизам подготовил выставку. Ночью работал, в 11-12 дня просыпался, ходил по Иркутску, обдумывал холсты, наблюдал, общался с художниками в их мастерских. На улице находил какие-то рейки, сбивал подрамник, натягивал холст, за вечер-ночь выдавал готовую работу. Это были и виды Иркутска, и античные мотивы, и женщины в шляпках. Экспериментировал с цветом, с формой, стал свободным художником. Пришел успех, поездки в зарубежье. Писал Париж.
А вспоминалось, что стипендию в училище никогда не получал, приезжал к матери в Усолье попервости, она давала по тридцать копеек на обратную дорогу в Иркутск, а потом стала давать рубль, на который и жил неделю до выходных. Падал в обморок от голода. Потом устроился сторожем в детский сад, повара оставляли поесть. Этот детский сад был на углу улиц Ленина и Горького, на месте, где позже был установлен бюст Горькому. А прабабка-портниха Валентина Сапожникова прожила 94 года и жила в доме, на месте которого теперь Центральная школа искусств.
Геннадий Кузьмин считает, что им всегда двигали события знаменательные — только он стал подумывать, что надо бы написать что-то крупное, масштабное, как в 2011 году поступил заказ на коллективный портрет ветеранов войн, очень сложный композиционно, если не вспоминать о том, как всех ветеранов было собрать для позирования. Потом, как мы уже говорили, сложился коллективный портрет иркутских художников. Долго работал над портретом поэта Андрея Румянцева — двигала любовь к поэзии, интересная и значительная модель. Затем сложился новый замысел — коллективный портрет декабристов в Сибири — все претерпевших благородных людей совсем другой эпохи, по горячке молодости задумавших бунт против существовавшего порядка вещей, не навоевавшихся за войну с Наполеоном и составивших лучший отряд сибирской ссылки и каторги… Вспоминается, что Лев Толстой так и не осуществил свой замысел романа о декабристах — у Геннадия Кузьмина холст, без сомнения, получился, он человек сильный и мастер живописи большой.
