2108
Дарима Гармаевна Самбуева (Башкуева) родилась в селе Баянгол Хоринского аймака. Окончила Восточно-Сибирский институт культуры. Создатель популярных телепередач на бурятском языке, автор книги «Где ночует солнце?». Публиковалась в журналах «Байгал» и «Байкал».
Родная земля, родная еда
В хорошую погоду аба* брал нас с собой пасти коров. Сам он ехал на лошади, а мы шли пешком.
Знакомый пастух рассказывал нашей бабушке:
— Издали увидел — Лайдап верхом на коне гонит стадо к водопою. А меж кустарников мелькают маленькие фигурки. Думаю, собак взял в помощники... А вблизи оказались ваши внучата, ха-ха.
Мы всегда ждали, когда аба нас возьмет на выпас. Брали в руки ветки, чтоб отгонять мошкару и пугать бодливых коров. Старались заслужить пастьбу. Чтоб с дедушкой пойти за стадом.
И вот этот час настал — аба взял нас с собою!
Приближался полдень. Коровы, наевшись сочной травы, легли отдыхать в тени деревьев.
Аба стреножил коня и искал на поляне грибы. Мы как раз остановились на опушке леса, где хвойный лес переходил в березовую рощу, и здесь частенько попадались рыжики. Они сидели в укромных местах, но яркий окрас выдавал их. Увидев краешек оранжевой шапочки, мы в один голос кричали: «Аба-аа!». Аба подходил, древком кнута убирал в сторону листья и еловые иголки, за которыми прятался грибочек. Затем ножиком аккуратно срезал шапочку, а ножку не трогал, оставлял на месте. Говорил, что если мы сорвем грибочек полностью, то лунка опустеет и в следующее лето рыжик уже не появится.
Собранные общими усилиями грибочки складывали на чистую траву строго шапочками вниз. Каждую из них аба подсаливал. У него в котомке всегда был мешочек с солью. Оттуда же доставал завернутый в тряпку кусочек сала, и нарезал его на тонкие пластинки. Наше нелюбимое жирное сало в лесу не казалось таким уж невкусным.
Аба выбирал небольшой куст, отрезал тоненький прутик. Заострял его. И через пару минут держал в руках отличный отполированный шампур! Аба говорил, что для шампура нужно использовать живой прут, тогда он не сгорит от пламени.
Разводя огонь, аба быстро нанизывал на шампур наши грибочки вперемежку с салом.
…Сразу шипели язычки пламени. Капли жира стекали, смешиваясь с грибным соком. Все невольно глотали слюну. Сидя на корточках, аба переворачивал шампур, подставляя огню не обжаренные бока рыжиков. Кусочки сала, сворачиваясь, давно зажарились. Осталось немного подержать над огнем грибы, и ни с чем не сравнимое блюдо готово!
Из котомки доставали краюху хлеба и делили на четыре части. Аба с помощью ножа водружал на них яства с шампура. Черный хлеб, пропитанный жирными пластинами грибов, давал непередаваемый вкус. Его невозможно забыть и повторить. Позже я пыталась это сделать, благо, рыжики появляются в нашем краю каждую осень, но впечатление было уже не то...
Вечером мы с братьями пригоняли стадо к летней стоянке и начинали искать яйца. Это была наша обязанность.
Обычно курочки, сносившие яички, кудахтали как чумные. Когда мы находились дома, то услышав кудахтанье, выбегали забирать яйца еще тепленькими. А когда не знаешь, где они лежат, то приходилось побегать в сумерках. Вредные курочки могли отложить их в самых разных местах, например, в кустиках крапивы. Чтобы достать их, нужна была особая сноровка. Лично я собирала яички в подол платьица. Иной раз случалась удача — десяток яичек в одном месте!
В летнике на печь ставилась гусятница. Она была чугунная, покрытая изнутри белой эмалью. Аба отправлял в нее большую ложку растопленного свиного сала. Когда оно разогревалось, туда разбивались яйца — и побольше. Жарились яйца долго, время от времени аба помешивал варево деревянной лопаткой. Нарезали и добавляли собранный еще днем свежий гоогол мангир (дикий зеленый лук со вкусом чеснока). Наше варево так долго готовилась, что яичница получалась как мясное блюдо.
В то время про холодильник даже не слышали. Свежее молоко могло прокиснуть, поэтому его надо было скорее сепарировать — сметану сбить в масло. Потом масло некоторое время хранилось в туесках, но уже теряло вкус. Из сметаны с добавлением муки варили еще саламат, он долго не портился и выставлялся на стол как угощенье.
Если молоко прокисало, то бабушка добавляла в нее шепотку соли и соды, разбивала над ним яйца и замешивала туда муку. Из готового теста стряпала калачи — хотируулга.
Когда в печи догорал огонь, золу и уголь собирала в кучку. Туда, в горячее пекло, бросали ожидавших своего часа калачи и тщательно зарывали в пепел.
Готовность стряпни узнавали по запаху. Никто не мог его вытерпеть.
Все просили быстрее достать стряпню. Сначала бабушка стучала ладонью по калачам, чтобы вытрясти золу, вытирала с них пепел тряпочкой. Но все же до конца вычистить калачи не удавалось. Бывало, надкусывала, частичка золы попадала на зуб с кариесом и причиняла острую боль. Но мы бесстрашно ели стряпню и просили постряпать еще. Хоть и мешались в ней пепельная пыль и кусочки угля, калачи того стоили. Стряпались они из серой муки крупного помола.
Белую муку завезли в глубинку позже всех, а наша заимка была, пожалуй, самой дальней. Бабушка очень радовалась и называла ее «крупчаткын талхан». Появилась возможность делать самодельную домашнюю лапшу. Ее делали и раньше, но была она серой на вид и быстро разваривалась.
*
Летом каждая ягода поспевала в свой срок. Голубица появлялась первой, на вкус была самой сладкой и нежной, смородина дозревала чуть позже, тоже вкусная, но терпкая. Ожидали бруснику к концу августа, а в сентябре она наливалась, становилась сочной и крупной. Могла простоять до первых снегов.
Мы запрягали лошадь в телегу и ехали в сторону леса. Взрослые знали места, где находились ягодные заросли. У каждого из нас была своя посуда: у бабушки небольшое цинковое ведро, у меня — бидончик, братишка держал в руках алюминиевую кружку.
Почему-то варенье не варили, хотя сахар никогда в доме не переводился. Собирали, чтобы попробовать свежую ягоду, полакомиться. Видимо, времени не было, колхозный труд не оставлял свободного времени.
Больше всего из ягод мы любили голубицу. Она хорошо разминалась до кашицы, в которую можно было добавить жиденькую сметану и посыпать сахарным песком. Вот была вкуснотище! Современные йогурты рядом не стояли.
Легче всего собиралась смородина. На кустах висели крупные темно-красные ягоды. Это верный признак спелости и сладкого вкуса. Посуда наша наполнялась быстро, ведь можно было срывать даже незрелые зеленые плоды. Бабушка говорила, что они поспеют со временем и сохранятся долго. Дома кастрюльку наполняла зелеными ягодами и ставила в темное место, куда не доставали солнечные лучи. Когда выходили играть на улицу, смородину клали в кармашки, как орехи.
Где-то к концу сентября дедушка верхом на лошади направлялся высоко в горы, где росли кедры. По его словам, вросшие корнями глубоко в землю, кедры стояли во всем своем великолепии: высокие стволы казались крепкими и мощными, на раскидистых ветках гроздьями висели спелые шишки.
В те далекие годы у колхозников попросту не было свободного времени ходить по тайге в поисках добычи: осенью круглосуточно убирали пшеницу, а животноводы готовились к зимовке скота. Старались, чтобы стада и отары набрали вес для одоления морозов. Много разной работы надо было закончить до наступления холодов.
Дед привозил где-то полмешка шишек. Они были смолянистые, тяжелые, кедровый запах еще долго держался в доме. Бабушка подбрасывала их на догорающие угли, чтобы орешки внутри поджарились, да и смола, подтаяв, не прилипала к рукам.
Бруснику можно было собирать даже с первыми снегами. Крупные спелые ягоды проглядывались сквозь свежий рыхлый наст. Не заметить их было невозможно. В основном использовали ее в лечебных целях. И сохранить бруснику легче, чем другие ягоды, ведь она на кустах дозревала до холодов.
В январскую стужу от простуды спасались только ею. В крутой кипяток бросали горсть мерзлых ягод и варили, пока они не лопались. И, обжигаясь, пили из алюминиевых кружек.
Потом появилась эмалированная посуда с красивыми узорами. Мы пили из нее чай с большим удовольствием. Нам казалось, что мы чуть-чуть приблизились к лучшей жизни, к городу, что ли…
В автолавке покупали плитки прессованного грузинского чая. Чтобы сварить из него чай, нужно было изрядно повозиться. Обычно чай штамповали как кирпичи. В народе так и называли — «хирпысын сай».
Со временем в продаже появились первые байховые чаи. Они были весовые, в упаковке, а также в разрисованных железных коробочках. Бабушка любила байховый, называла его «хурьган сай», потому что мелкие засушенные листочки напоминали ей кудряшки ягнят.
Свежее мясо летней порой потребляли редко. Супы варили из сушеного мяса. Я лично не любила такой суп. Хотя сейчас говорят, что это очень полезный продукт. А делался он так.
Ближе к весенним дням разрезали длинными полосками мякоть говядины. Обваляв в муке, чтобы удерживался в них сок, развешивали на веревках, натянутых в помещении, где гулял сквознячок. Позже с появлением мух, надо было следить за тем, чтобы они не откладывали яйца на непросушенных участках мяса.
С наступлением жары некоторые полоски засушивались местами до такой степени, что становились каменными. Приходилось даже в чугунной ступе толочь, что мало помогало. Но попадались и куски, которые легко распадались на волокна.
Поздней осенью собирали в одну кучу обрезки мяса, говяжьи легкие, почки, промытые толстые кишки, кусочки жира и заворачивали в рубец. Выставляли на улицу, чтоб заморозить и забыть про запас до ранней весны.
Когда дни становились длиннее, заносили запас с мороза, чтобы сварить зерновой суп с потрохами. Мерзлую требуху сразу рубили на куски.
Ранним утром бабушка ставила на плиту большой чугунный горшок и бросала в него расколотый лед. Туда же отправлялись и требуха вместе с промытым зерном. Суп томился на печи до самого вчера.
Не сказать, что он получался вкусный, но старики говорили, что такой суп поддерживает здоровье, особенно в пору, когда степь насквозь продувалась холодными ветрами.
А на каждый день обычно варили суп с лапшой. Он был прост в готовке. В холодную воду закладывались кусочки мяса и желательно еще косточку. В иной раз бабушка оставляла на разделочной доске немного мяса. Добавляя жир и сушенный дикий лук, измельчала с помощью двух ножей до получения фарша. Когда раскатывала тесто для лапши, стаканчиком вырезала кружочки и лепила пельмени.
Пельмени попадались в супе редко, зато были необыкновенно вкусными. Когда надкусывали, по избушке разносился пряный запах хорошей еды. К сожалению, редко приходилось отведать суп из пельменей, не было времени возиться, чтобы их лепить. Бабушка просто иногда баловала нас, говорила, что наш Заяаша обрадуется.
Кочевой образ жизни предполагал простую и доступную пищу. Котлеты и и позы (буузы) не готовили: котлеты не знали, как жарить, а позы — на чем сварить.
Вы не поверите: под позницы приспособили пластины из железных коробок, в которых хранились рулоны советских кинофильмов. Приделывали из проволок ножки и ставили друг на друга в подходящей кастрюле. Вот вам и готовая пароварка!
Мясорубки явились как чудо. Из дырочек волшебным образом тянулись измельченные крошки мяса, которые только что лежали целыми кусками. Теперь можно было легко слепить те же пельмени.
А то бабушка просила обгладывать косточки, так, чтобы они становились как полированные. Нам было трудно выполнить просьбу: к тому времени мы достаточно подросли, зубы наши были изрядно подпорчены кусковым сахаром из автолавки. Тогда, приговаривая «хорошо обглоданная кость — к красивым деткам», бабушка ножичком убирала остатки.
В доме стояла специальная чурка, на которой дедушка разбивал кости: «говяжья» была внушительных размеров, а «баранья» скромнее. Имелась и узенькая деревянная палочка, напоминающая обычную ложку. Ею доставали заветный костный мозг. Нам говорили, что любая трубчатая кость должна быть раздробленной, а то души убитых животных не смогут найти дорогу в рай.
Дед учил, как надо есть вареное мясо с помощью ножа. Обычно, удерживая зубами, отрезали необходимую порцию себе. От того, что лезвие ножа направлено вниз, над столом то и дело слышался возглас: «губу не пораньте!» В общем, нужно было орудовать ножичком снизу вверх. Но мы боялись остаться без кончика носа…
Бутерброд имеет свойство падать маслом вниз. Мы также нагромождали мерзлое масло на ломоть хлеба, и наша собачка не раз дожидалась своего часа. Бабушка же предлагала большим пальцем удерживать масло или кружочек колбасы — снизу.
На прилавках торговой лавки нашего улуса всегда торчали коробки, полные сахара-рафинада, еще продавали кусковой сахар, стояли целые мешки сахарного песка.
Взрослые запрещали нам кушать кусковой сахар. Говорили, что от них зубы заболят — от сладкого появляются черви-хорхой, которые разъедают их. Но бабушка нас жалела и на столе всегда стояло блюдце с сахаром...
Рафинад быстро заканчивался, кусковой имелся всегда. Но с огромными кусками как-то нужно было справляться. Тут взрослые брали нож за острый конец и ударяли рукояткой по куску. При хорошем попадании кусок раскалывался на несколько частей, если не удавалось, получали ушиб кисти.
Однажды бабушка привезла из райцентра кусачки для сахара. Вот это была радость! Все домочадцы учились орудовать ими. Кусачки еще могли быть разных размеров.
Вдруг в магазин стали завозить лакомства: вафли и пастилу. Хорошо упакованные в картонную коробку, они лежали целыми и невредимыми, чудесные в своем величии. Пастила была разных цветов: розовый, голубенький, иной раз и с золотистым оттенком!
У бабушки я выпрашивала 20-30 копеек и быстрыми шажками направлялась в сторону лавки. Подойдя к прилавку, протягивала монеты. Выговорить названия не могла, лишь указывала пальцем на предмет вожделения. Продавец и без того знал, что я хочу купить. Просил лишь повторять за ним и учить название сладостей по-русски.
Если с пастилой дела обстояли хорошо, то с вафлями — плохо. Сами попробуйте-ка!.. Произношение нового слова оказалось для меня, совсем не знавшей русского языка, трудным занятием. Оставалось молча ждать, когда продавец сосчитает на своих деревянных счетах стоимость и вес моей покупки. Далее волшебник-продавец ставил на чашку весов железные мелкие гири, которые тянули где-то на 250 граммов. Складывал сладости не в обычный газетный кулек, а бережно заворачивал в оберточную бумагу.
Едва я переступала порог дома, то голова кружилась от завозных ароматов. Сразу шел карамельно-сладкий запах от пастилы, а хрустящая вафельная корочка с нежной начинкой так и манила откусить ломтик...
Еще вафли напоминали молочные пенки. Вафли и пенки стоили друг друга. Вечерами бабушка доводила молоко до кипения и, вспенивая, долго мешала половником. Чугунок с содержимым оставался на теплой плите до утра.
Утром аккуратным движением она снимала образовавшуюся пенку и выносила на мороз. Если дело было летом, то в сухое продуваемое место. Мы же с братом выпивали оставшееся томленое молоко и добирались до подгоревших, въевшихся молочных жиров на донышке. Ложками скребли, только шум стоял. Бабушке не нравилось наше занятие, но поделать она ничего не могла. Только напоминала нам притчу. В ней речь шла о бедной сиротке, которой приходилось утолять голод нагаром с чужих котлов. Однажды девочка сильно поперхнулась и умерла. В следующей жизни душа ее переродилась в птицу, которая при встрече с людьми издавала подавленные глухие вскрики. Бабушка намекала на то, что такая участь может коснуться и нас.
И действительно, когда мы попадали в лес, она обязательно улавливала голос таинственной птицы. Птица издавала надрывные звуки, похожие на детский плач. Если хорошо прислушаться, то различались даже знакомые слова. Одним словом, птичка просила глоток материнского молока.
*
Праздник Белого месяца обычно начинался в конце зимы и продолжался целых 30 дней. В школе нам запрещали встречать Сагаалган. Но, тем не менее, каждый год бабушка шила новые мешочки с длинными ручками, которые надевались через плечо. В эти праздничные дни в каждом доме были рады гостям.
Нарядно одетые дети собирались группами и обходили окрестные улицы, не забывая заходить в каждый дом. Хозяева любили одаривать их конфетами и пряниками. Иной раз в качестве подарка ребятишкам перепадали монеты разных достоинств и даже бумажные купюры. Однажды мамина лучшая подруга подарила мне отрез ткани на пошив рукавичек. Это был подарок! Все девочки завидовали мне. Дома вечером садились за кухонный стол и вытряхивали содержимое мешочков. На скатерти-самобранке появлялась горка сладостей. Знатные шоколадные конфеты откладывали в одну кучку, карамели — в другую. Баранки и сушки, пряники и печенья собирали в большую эмалированную тарелку. Жестяная кастрюлька с рафинадом и кусковым сахаром попадали в кухонный шкаф, о них мы вспомним не скоро.
В школе, несмотря на запреты учителей, мы делились лакомствами: карамельки меняли на ириски, половина баранки тянула на печенье.
Бабушке не составляло особого труда сшить рукавички.
Это было ранней весной, когда шел окот овец, еще стояли холода и дули пронизывающие ветра. Без хозяйского досмотра приплод мог замерзнуть в степи, а иной раз вздорная овца могла не принять своего детеныша. Есть старинная мелодия и слова, уговаривающие подпустить своего ягненка к вымени. Несмотря на разные ухищрения, потери все же бывали.
Дед разделывал тушки ягнят и снимал с них шкурки. Бабушка замешивала кислое молоко с мукой и наносила на шкурки. Со временем, когда они высыхали и затвердевали, вручную проминала.
Из мерлушек детям шили шапки, теплые рукавички, так что никакие морозы были не страшны.
Помню, что бабушка кормила меня позами. Были они крупными, сочными, чувствовалось, что лепили их, не жалея измельченного с луком мяса. Как-то по пути в город проезжали через Шанаагай Yртоо — Шанатский станок. Недалеко протекала река Уда, по которой сплавляли лес. Старенький автобус остановился, чтобы пассажиры пообедали в рабочей столовой. И там накормили позами из медвежатины. По разговору взрослых я поняла, что когда позы из медвежатины, то если ненароком прольешь ароматного сока на руки и измажешь щеки, то на испачканном месте вырастут волосики. Бабушка просила кушать аккуратно, следила, чтобы я не измазала губы и щеки соком, а мясо ложечкой подавала прямо в рот. Вот какая оказия! Мне до сих пор чудится вкус и аромат тех поз.
Позы дома лепили не часто, по праздникам. Подходили к делу ответственно. Мясо брали говяжье и свиное, старались добавить бараний жирок. В наших краях конина была редкостью, берегли лошадей.
Дедушка пропускал через мясорубку куски мяса с луком. Готовый фарш мариновался в теплом месте, где-то часа три и более. Бабушка замешивала тесто. Кружочки теста старались делать тоненькими, особенно по краям. Во время лепки надо было оставлять на макушке дырочку, чтобы тесто не лопнуло и мясной сок не вытек раньше времени. Даже если тесто было раскатано тонко, все равно защипать 33 раза не удавалось. Мясной начинки клали достаточно, позы получались большими. Запивая зеленым чаем с молоком, мы, дети, съедали по две штуки поз. Больше сил не было.
Ложились спать сытые и довольные. Наступал час вечерней сказки. Братик устраивался рядом с дедом, а я, выключив свет, бежала по холодному полу к бабушке под овчинное одеяло. При этом громко просила: «Не начинайте, подождите, я еще не легла!». В доме нависала таинственная тишина…
Дедушка начинал рассказ обычно сдавленным глухим тоном, но чем дальше углублялся в дебри повествований, тем голос становился уверенней…
Затаив дыхание, мы слушали, что в далекой волшебной стране Диваажан, где нет горя и бед, живут необыкновенной красоты птички. Они поют днем и ночью божественные песни, волшебные мелодии коих напоминают журчание речек и шелест листьев…
Шум ветра, усиливающийся за окном, возвращает мои мысли к бедной птичке, которая живет в зимнем лесу и просит глоточек молока. А наши маленькие воробышки, живущие на крышах строений в лютые морозы! Жмутся они друг другу, спасаясь от холода и злых, голодных кошек.
Сквозь дремоту слышу, как дед просит меня рано утром бросить птичкам зернышки, ведь в холодную зиму одними песнями сыт не будешь.
Прадед Yбгэн Баабай
Моего прадеда звали Самбу. Это мужское имя по тибетскому толкованию означало «хороший». По рассказам очевидцев он был действительно человеком замечательным, всегда готовым прийти на помощь. Добрые советы прадеда запомнились многим землякам.
От его имени пошла наша фамилия. На заре Советской власти сомонные советы начали регистрировать согласно графе, указанной в метрике. Появившихся внуков прадед записал на свое имя. Так получилось.
Эта фамилия не позволяла роду уйти в забвение, ведь в нем рождались в основном мальчики.
Я его не помню, конечно, была слишком маленькой, когда он умер. Но знаю о нем по воспоминаниям близких родственников и земляков. По крупицам воссоздала для себя образ человека, который любил своих детей и очень старался, чтобы жизнь у них сложилась лучше, чем у него самого.
Прадед рано овдовел. Остался с двумя детьми. Правда, рядом с прадедом иной раз появлялись женщины, но для его детей матерями так и не стали — уже имели своих и, как в старой сказке, обижали и обирали сирот.
Пока прадед добывал для семьи пропитание, жены хозяйничали дома. Лакомые куски отдавали родным чадам, а полуголодные дети мужа работали во дворе. Возили воду, пасли овец и коров, заготавливали дрова.
Бывало, дело доходило до курьезов. Одна из очередных жен украла у падчерицы коралловое ожерелье. В то время крупная бусинка кроваво-красного окраса могла стоить одну корову. Доказать воровство не удалось.
Такие неприятные случаи подтолкнули прадеда к изготовлению Бумбэ.
В то далекое время Бумбэ выглядел как некий сосуд, вмещающий все самое лучшее, что имел человек или мог добыть.
Пока он добывал содержимое для Бумбэ, дочь умерла от тяжелой болезни. Пережив большое горе, прадед еще с большим усердием продолжил начатое дело.
Шли суровые послевоенные годы. В хозяйствах не хватало рабочих рук, буквально каждый шаг человека был под контролем. Прадеду нелегко было заниматься личными делами. Но мысли о том, как будут выживать после него осиротевшие внуки, не давали останавливаться на полпути.
По словам моей мамы, знакомый лама прочитал фрагменты из священной книги. При соблюдении всех правил, которые были необходимы, он наполнил Бумбэ молитвенными квитками и прочими атрибутами, которые должны были в нем находиться. В хранилище попали зерна пшеницы, зеленый чай, шелковые лоскутки, кораллы, золотые и серебряные монеты. Вошло немного, сосуд был небольшой.
Прадед смастерил также деревянный короб, который наглухо закрывался. Изготовил без единого гвоздя. Чтобы открыть его, нужно было потрудиться. На конце каждой дощечки вырезал лапки. Эти лапки смыкались друг с другом и образовывали угол, а углы — короб.
Священный сосуд поместил в короб и уже потом вставил последнюю дощечку. Затем спилил выступающие концы лапок и молотком сровнял их с поверхностью.
Прадед торжественно вручил заветный короб моей маме, как главе семьи. Он сказал, что отныне священный сосуд является тайной драгоценностью нашего рода, и нужно будет беречь его от чужих глаз как зеницу ока...
После смерти прадеда сиротам не удалось сберечь Бумбэ и отвести от него чужой недобрый взгляд. Дальняя родственница посоветовала доверить его знакомому ламе, чтобы сохранить в целости и сохранности.
Жил лама в районном центре. Звали его Шираб-габжа. Позже люди говорили, что чужую родовую драгоценность он держал в своей божнице. После смерти ламы наш Бумбэ исчез. Куда — об этом история умалчивает.
Известно лишь, что прадед не поскупился и вложил в сосуд главное сокровище — слиток «хара алтан», черного золота.
Как-то прадед шел к березовой роще, где в ожидании стада коров бродили молочные телята. Время близилось к вечеру, надо было пригнать их к стойбищу.
Стояли тихие, еще солнечные дни. С берез не спеша падали пожелтевшие листья. Рядком сидели тронутые багрянцем низенькие кустарники. Непривычную тишину нарушали шелестевшие под ногами опавшие листья.
Вдали виднелся сосновый лес, где уже проглядывались золотисто-багряные проплешины. В нем прадед знал каждую тропку. В капканы прадеда попадались разные зверьки. Прадед любил лес. И лес уважал прадеда. Кедровые шишки и ягоды были хорошим подспорьем в голодные годы.
Пламенеющий закат и окружающее великолепие невольно наводили прадеда на грустные мысли. Не намек ли это, что жизненный срок подходит к завершению и времени осталось немного? Ведь красота недолговечна. За невеселыми размышлениями о том, что теплым, тихим дням на смену придут осенняя слякоть и стужа, а там не за горами холода, он не заметил, как выронил свои именные четки.
Придя домой, тихо сказал:
— Девочки, видимо, дни мои сочтены. Я потерял четки.
Мама моя вызвалась было поискать их, но прадед остановил ее словами:
— Не стоит. Это знак, нарушать его не стоит.
— Почему? Найду я их! Лежат они, где обычно пасутся телята …
Прадед не захотел, чтобы нашлись его утерянные четки, ссылаясь на всевышнюю волю. Прадед просто знал, что буддийские четки отсчитывают жизненный цикл человека.
С приходом зимы наступили тяжелые времена для скотоводов. Рабочий день начинался рано и заканчивался поздним вечером.
Мне шел восьмой месяц, по словам взрослых, я уже ползала по дому, могла даже встать на ножки.
За мной присматривал прадед. У него всегда была в руках веревочка, привязанная одним концом к моей люльке. Разменял он восьмой десяток, чувствовал себя плохо и, как мы поняли позже, доживал последние дни.
Внуки в меру своих сил ухаживали за ним. Ведь он был самым близким человеком для сирот. Старались поддерживать огонь в печи, избушка была ветхая, при сильных ветрах продувалась насквозь. Прадед не мог глотать твердую пищу, приходилось варить мясной бульон, заправленный отрубями (оотирбын хүрпэй). Он и бульон принимал нехотя, с трудом.
— Если организм требует ограничить себя в приеме пищи, — любил повторять, — то это к лучшему — наследникам больше останется.
В один из таких дней мама моя поехала за сеном. Взяла с собой брата, чтобы привезти больше сена, а со мной остался прадед. Он предупредил внучку о том, что по зимнему солнцестоянию предстоит самый короткий день в году. Попросил вернуться засветло, ведь в темное время не дремлют коварные волки, и всякая нечистая сила, и злые духи.
В печурке весело горел огонь. В избе было тепло и уютно. На краю плиты стоял чайник со свежезаваренным зеленым чаем с молоком. Рядом всегда находился котелок с горячим супом. Дожидаясь своего часа, возле печки лежали занесенные с улицы мерзлые поленья.
Потом, по рассказам взрослых, прадед почувствовал себя плохо, первым делом доковылял до печи и задвинул глубже в топку горящие дрова, полный чайник отодвинул подальше от края плиты. Таким манером обезопасил меня на случай, если неразумное дите подползет к печи.
Тусклый морозный день клонился к концу. Сквозь мерзлое окошечко еле просматривалось, как смеркается во дворе.
Собрав последние силы, прадед снова встал с постели. Решил развязать колыбельку и спустить меня на пол. Холодный пол казался ему более безопасным, чем качающаяся люлька. С трудом прадед дополз обратно и забрался на лежанку.
В мое детство колыбельки изготавливались просто — холщовая или любая крепкая ткань, способная выдержать вес ребенка, закреплялась на прямоугольную деревянную раму. В каждом доме, где были маленькие дети, виделись прибитые к потолку железные крючки или скобы. К ним и подвешивались самодельные люльки. Со временем крючки или скобы исчезли с потолков, появились кроватки.
Много раз я была свидетелем, как дети постарше раскачивали эти подвесные колыбельки аж до самого потолка. Маленький ребенок, в утробе матери привыкший к невесомости, переносил полеты даже весело. Но как только не выпадал из них? Видимо, небо хранило ребенка.
Меня укладывали именно в такую колыбельку.
За окошком сгущались сумерки.
Прадед понимал, что больше не сможет встать на ноги. Старался не терять сознание, не упускать меня из виду. Время от времени подавал голос, пытаясь удержать возле себя.
Его беспокоило долгое отсутствие внуков. Они должны были вернуться засветло.
Неминуемо надвигалась самая долгая ночь в году. Старому больному человеку вспоминались случаи, произошедшие в это самое время суток, когда луна словно приклеена к небу. Он старался не думать о них.
Все хозяйственные дела нужно было завершить до темноты. Прадед пытался уловить долгожданный скрип полозьев, но в ответ слышалось мычание коров, которые уже должны были находиться в теплом стойле.
Прадед начал бредить: ему казалось, что он темной ночью мчится на санях. Его лошадка, вся серебристая от инея, бежит без оглядки по заснеженному полю. Два матерых волка гонятся за ним и вот-вот настигнут. Собрав последние силы, он замахивается тяжелым кожаным кнутом. Самый свирепый волк забегает сбоку…Тугой хлыст попадает в свирепого волка, готового запрыгнуть в сани.
Нежданно жесткие лапы становятся мягкими и ласковыми. Прадед чувствует на лице прикосновение детских ручек. Краем глаза едва улавливает веселое детское личико и пытается улыбнуться. Прикосновения проворных пальчиков переходят в легкие шлепки, но прадед плохо их чувствует. С трудом приоткрыв глаза, встречает испытывающий пристальный взгляд правнучки. По измазанной рожице догадывается, что она успела побывать у печки. Это огорчает его.
До последнего вздоха прадед тревожился о том, как бы неразумное дите не толкнуло дверь наружу и не выползло на лютый мороз. И старался внушить себе, что все закончится хорошо.
Он вспомнил наставления знакомого ламы о том, что в последние мгновения жизни человеку важно расслабить свои мышцы, помочь телу принять удобное положение, укоротить свой ум и унять тревогу. Но исполнить все пожелания оказалось не под силу.
…Угасающее сознание запоминает милые ямочки на щечках и успевает запечатлеть их в памяти…
Прадед уже не слышал долгожданный шум санных полозьев и раздающиеся с улицы родные голоса внуков. Ласковые пальчики вновь сменяются цепкими и жесткими, волчья железная хватка подступает к самому горлу, перехватывая дыхание.
Сознание покинуло бренное тело с ощущением бесконечной тревоги за крохотное существо — продолжение его самого.
Уже будучи в промежуточном состоянии «бардо», в иных землях, его душа также томилась и помнила обо мне.
Внуки первым делом загнали коров в стайку. И пока разгружали привезенное сено, наступила ночь. За окнами избушки было темно, но они надеялись, что домочадцы легли спать.
Зайдя в дом, зажгли керосиновую лампу. Они шагу не могли сделать: увиденное зрелище потрясло их. При слабом освещении предстала странная картина: все как будто спали, но лица были почерневшими. Если дед лежал на лежанке, то дочка, то есть я, валялась на полу. Подкралась мысль, что случилось страшное: отравились угарным газом. Прадед мог раньше времени задвинуть заслонку, чтобы удерживалось тепло, идущее от печи.
Мой маленький дядя догадался сделать фитилек ярче и поднять лампу повыше.
Но тут, по их словам, я зашевелилась, мама кинулась и подняла с ледяного пола. Бросились к деду, но сразу поняли, что с ним случилась беда. Решили обратиться за помощью на соседнюю стоянку.
Мамин брат побежал, минуя дорогу, напрямую, так было быстрее. Оставшийся сиротой в юном возрасте, он больше всего боялся потерять дедушку, который ему заменил отца и мать. Двери соседней избушки были не заперты. В то время жильцы особо не запирались, взять было нечего, да и «все вокруг колхозное, все вокруг мое».
Соседи сидели за вечерней трапезой. Хозяина дома не удивил столь поздний визит, он знал, что дедушка Самбу чувствует себя неважно. Не один раз навещал его, вспоминали былые времена. Он мигом собрался, и они вышли на мороз. Решили идти по дороге, вдруг припозднившийся путник проедет, да и безопаснее как-то. Шли быстрыми шагами, иной раз переходящими в бег…Они не заметили, как взошла луна и осветила все вокруг. Была она на удивление яркой и круглой.
Сосед, подойдя к прадеду поближе, легонько приложил руку к шее и с горечью сказал:
— Дети, крепитесь. Душа вашего деда покинула его...
Мама моя было заплакала, но, почувствовав торжественность момента, успокоилась. Брат, побледнев, выскочил на улицу. Вытерев хлынувшие из глаз слезы рукавом шубенки, он огляделся вокруг.
Окрестность под холодным безучастным светом луны проглядывалась еще яснее. Знакомые и родные места казались чужими, таинственными и враждебными — они пугали его.
Неожиданно заржала находящаяся в загоне лошадка. Несмотря на поздний час, она надеялась получить охапку сена.
Действительно, молодой хозяин подбросил сена и поверх посыпал еще и солому. Он не забыл, как дед уверял, что если сено для домашней живности является, к примеру, хлебом для человека, то солома — маслом.
Добрый сосед не мог понять, почему дедушка Самбу лежит весь черный, как будто измазанный углем. Мама, успевшая отмыть дитя от копоти, объяснила, что оно лазило руками в топку и грязными пальчиками успело испачкать прадеда.
Намочив чистую тряпочку, сосед вытер черные пятна с его лица. Раздел щупленькое тельце донага и бережно, как ребенка, завернул в полотно ткани. Затем быстро вынес в холодные сени.
*
Прадед говорил, что человеческое тело должно «ложиться» в гроб для последнего сна худым и усохшим. Это означает, что земные дела действительно завершены и душа легко покинет бренную землю, уйдет в последний путь налегке, ничего не забрав с собой. Если тело рыхлое, мясистое и тяжелое, то быть последствиям, унесется мирское, чего не будет хватать потомкам.
Сам прадед был человеком рослым и крепким. В молодости разводил лошадей, имел целый табун. Продавал на сторону и этим обеспечивал семью. При советской власти работал в сомонном совете, даже на склоне лет занимал должность лесничего.
Бывало, частенько привозил дочери муку и свежие караваи хлеба. Выручали хорошие знакомые из русских деревень. Для безбедного существования этих запасов могло хватить надолго.
Из муки стряпали большие круглые лепешки. В середине всегда делались небольшие дырочки. При выпекании на горячей плите через них выходил воздух, чтобы лепешки получались ровными и гладкими.
Хлеб на закваске, испеченный в русской печи, бывал внутри мягким и пористым, а корочка хрустящей. Но сытые деньки быстро проходили...
Проезжающие мимо знакомые животноводы заезжали погреться и попить чаю. Соседи, живущие недалеко, также заходили поделиться новостями. За разговорами хозяйка щедро угощала нежданных гостей, выставляя на стол лепешки, крупно нарезанные куски хлеба. Еще напоследок давала в дорогу мешочки с мукой, чтобы дома сварить заваруху — кашу для детишек и старых родителей.
Я застала людей, которые помнили ее доброе сердце. Они говорили в том, что я расту хорошей девочкой, и в этом — вклад моей биологической бабушки.
Но уберечь свое здоровье бабушка все-таки не смогла. На сорок третьем году умерла, оставив сиротами детей и старенького отца. По воспоминаниям земляков, зимой ей приходилось ходить в легонькой заношенной одежде, не было возможности одеться теплее. Ведь после рабочего дня, при свете керосиновой лампы или лучины, приходилось прясть на веретене овечью шерсть. Из полученной пряжи вязала теплые носки и варежки для детей и родственников. Шила от руки кожаные унты, ставила заплатки на ветхой одежде. Из выделанной овчины также сшивала для родных незаменимые в холода штанины и дэгэлы с шапками, а до самой себя все руки никак не доходили, думала, что перетерпит зиму и скоро наступит весна.
Весна не пришла для моей бабушки Удбэлмы. Так ее звали. Прадед, потеряв единственную дочь, все оставшиеся силенки направил на воспитание внуков. Позже появилась на свет я. Забот прибавилось.
Проститься с дедом Самбу пришло немного людей. Наверное, он был доволен, ведь еще при жизни говорил, что чем меньше людей на похоронах соберется, тем лучше. Это укажет на убыль горестных случаев, а пышные проводы могут притянуть последующие потери.
Из районного центра приехал единственный сын. В то время связь держали через земляков и знакомых людей. Пока его нашли и сообщили горькую весть, прошло двое суток.
Прямо с дороги, не успев толком поговорить с земляками, ему пришлось погрузить гроб с телом на санную упряжь.
Ближе к одиннадцати часам дня сын направил свою лошадь в сторону горы Шулуутын боори. Это время считается благоприятным для тех, кто отправляется в дальнюю дорогу. Ведь прадеду предстоял долгий путь, хоть и в ином мире.
Оставшиеся несколько человек зашли обратно в дом. За крепким чаем вспоминали добрым словом прадеда. Благодарили мою маму с братом за уход и заботу о нем и даже меня не забыли. Говорили, что новая жизнь в моем лице скрасила последние дни старого человека.
Не знаю, каким цветом были окрашены последние месяцы жизни прадеда. Бабушка рассказывала, что он был сильно огорчен тем, что мама родила меня, будучи не замужем. Не раз был свидетелем того, как сторона несостоявшегося жениха унижала и отвергала бесприданницу и сироту. Это неприглядная картина не могла не сказаться на его здоровье, что приблизило скорую кончину.
Небольшая каменистая гора должна была стать последним земным приютом прадеда. Именно на этом месте он просил сжечь его останки.
При жизни прадед объяснял моей матери, что огонь разрушит все старое, значит, пойдет обновление жизни наследников. Драгоценное его тело после кремации вознесется обратно во вселенную, чтобы иметь возможность возродиться на земле.
У подножия горы были собраны сухие бревнышки. Лежали сваленный кучкой валежник и разный сухостой. Двое мужчин в овчинных тулупах сидели на камнях в ожидании покойника. Земля под костер была уже очищена из снежного завала.
Сложив внахлест бревна, поставили гроб с телом. С боков и сверху обложили валежником и сухими сучьями. Сын подсыпал на гроб «адис» — священное благовоние. Затем все трое с разных концов развели огонь.
Полуденное солнце светило ослепительно ярко. Снежный покров сверкал разноцветными кристалликами. Легкий ветерок поддерживал разгорающийся погребальный костер.
Когда сели покурить, сын прадеда угостил земляков папиросами, что очень обрадовало их. Еще вручил кулечки с табаком за неоценимую помощь.
Земляки отмечали, что ритуальный костер горит ровно, не слышно тресков и странных звуков. А ведь бывали случаи, вспоминали, когда покойник поднимал голову, как бы оглядывая присутствующих, даже размахивал руками. Эти случаи они относили к тому, что сухожилия разрывались или сжимались от горячего давления.
Лопатами сгребли в кучу пепел, золу, догорающие угли. Без труда выдолбили в теплой земле небольшую яму и сложили тлеющие головешки с остатками потухшего костра. Образовавшийся бугорок свежей земли закидали снегом, чтобы не привлекал лишнего внимания. Затем обошли его три раза по ходу солнца.
Неожиданно пошел снег. Вокруг воцарилась необычайная тишина.
Сын с помощниками сочли это явление хорошим знаком — небеса показывают свою благосклонность и поддержку покойному Самбу. И то верно. Самбу свой жизненный путь на земле прошел достойно: не убивал, не крал и не обманывал, не подставлял и не предавал. Вот и настал час возвращаться обратно, чтобы получить благословение на новое перерождение у могущественного Эрлик-хана.
Снежное покрывало не спеша накрыло остывающий клочок земли. Так давно в детстве мама укрывала сына, нашего прадеда, теплым овчинным одеялом.
Самый короткий зимний день подходил к концу. Солнце скатилось за дальнюю сопку.
По легенде, которая гуляла в народе, у сопки имелась хозяйка — «эзэн эжы», которая наблюдала за проводами Самбу. Одета она была в дэгэл из синего шелка, подбитого белоснежной овчиной шкуркой. Воротник был украшен мехом выдры — халюун. Густые толстые косы были спрятаны в черные бархатные чехлы, украшенные серебряными монетами, коралловыми и бирюзовыми бусинками. На голове красовалась соболиная шапка, с макушки которой струились ярко-красные скрученные тяжелые кисточки. Ее прекрасное обличье ясно указывало на доброе развитие дальнейших событий.
Дымчатые сумерки торопливо спустились на таинственную сопку, окрестные леса и горы, как бы закрывая заботы дня. Предстояла долгая ночь.
…Это было в тех же краях, где веком ранее по заснеженной бескрайней степи несся на резвом скакуне молодой Самбу. Он спешил к любимой жене, маленькой дочери и сыну в колыбельке.
