1214
Родилась в городе Слюдянка. Окончила филологический факультет ИГУ. Работала журналистом. Занимается дизайном украшений, член Союза ювелиров и камнерезов Байкальского региона. Пишет рассказы и сценарии. Финалист конкурсов синопсисов Дома кино Иркутской области и министерства культуры Республики Бурятия. Вошла в шорт-лист конкурса дебютантов Союза кинематографистов РФ.
Боец
Его позвали. Он вздрогнул, услышал зов своим бестелесным естеством, почуял сердцем, оно временами болело. Его позвали с берегов Байкала, с родины. И он пошел.
Спускался к ним впервые. Вспомнил, как приехала внучка, девушка лет двадцати, положила букет к братской могиле.
Их мотострелковая рота укрепилась под Белгородом. Москву отстояли сибирские дивизии, теперь наши войска опять отступали. Здесь под Белгородом был приказ держать оборону во что бы ни стало. Холодная и слякотная осень-зима, дороги запружены и непролазны: увозили целые заводы, шли беженцы... Бой был страшным и последним. Красный снег, черные комья земли в воздухе, оторванные руки и ноги.
Они держались, и все полегли.
Через сорок лет к ним пришёл отряд поисковиков. Откопали всех и похоронили. С оркестром, с залпами, как героев. Нашли армейские книжки с именами-фамилиями, званиями, они перестали быть «без вести пропавшими». Сорок лет — не сорок дней, они кружили безымянными духами над полем последнего боя. Как прикованные. В селе поставили памятник, вырубили на бетонных плитах их имена. Разлетелись по военкоматам письма, известили родных.
Через год приехала внучка, нашла его имя среди других бурятских и русских имён. Цветы принесла не полевые, не такие, как в лесах и полях на родине. Цветы были большие и ярко-красные, как кровь. С сильным сладким запахом, подумал тогда, пусть жизнь у неё будет сладкой и яркой...
Боец печалился об одном: его жена умерла на год раньше поисковиков, не узнав, как и где он погиб.
У Бойца было четверо детей, до войны успел понянчить троих. Сначала родились близнецы, девочка и мальчик. Еще девочка родилась через год. Жена забеременела в третий раз, а он в тридцать три года, в самой силе и стати ушёл на войну. Обещал вернуться. Поженились уже взрослыми, по любви: здоровые дети, крепкое хозяйство, как раз перед войной поставили новый дом. Она любила петь: напевала в такт, когда сбивала масло, когда шила или вязала; всё у неё получалось легко и быстро. Он надеялся... вернуться. Возвращался только сейчас, вернее спускался, потому что позвали.
Он услышал своё имя, звали громко и хором. Стал спускаться с Синего неба Тэнгри, как говорили предки-буряты, с неба, где опять отдыхал с бойцами, иногда летал один в пустоте и холодном спокойствии. Знал, что есть дети и внуки, потому что однажды в Белгород приехал правнук. Боец увидел, как на берегу реки на зеленой траве парень-бурят произносит его имя. Парень был с другом, они поминали Бойца, лили водку на землю, не чокаясь, пили. Парни пели песню про землянку: «Бьётся в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза... до тебя мне дойти нелегко, а до смерти четыре шага». Он глядел на правнука, удивлялся, значит прошло еще лет тридцать. Боец похвастался своим: ко мне уже два раза приезжали...
Впереди Боец заметил старика, догнал его, узнал по походке Отца. Сам Боец остался молодым, а Отец состарился. Отец прищурился и тоже узнал Бойца, сын стал старше и взрослее с тех пор, как ушел на фронт. Отец обрадовался: «Значит, вместе идем к своим». Они ускорили шаг. Шагали по небу, пушистым облакам, зеленым горам... Отец сказал: «Долго же я тебя ждал. Это наш первый родовой обряд... долго они собирались».
Их нагонял Всадник, он показался из тумана, приближался быстро, перескакивая с одной снежной вершины на другую. Похоже, тоже направлялся на восток. Боец с Отцом не сбавляли ходу, Всадник поравнялся с ними, спешился. Поздоровался и поклонился. Боец различил в нем свои черты — значит кто-то из родни. А Всадник узнал Бойца. Фото деда, предвоенное фото Бойца в голубой раме висело в их доме всегда, сколько себя помнил Всадник. Теперь дед был в военной форме. Всадник представился: «Я ваш внук. Сгорел на пожаре, за меня друг отомстил, убил поджигателя» — и улыбнулся.
Пошел дождь, они не чувствовал влаги, но видел и капли и струи воды. Появилась радуга, яркая цветная в лучах утреннего солнца. Из-под радуги показались две женщины, старые женщины. Прямые и сухие выходили они из-под арки, не отбрасывая тени. Они летели навстречу им, не касаясь земли. Летели над гладью озера с востока.
Внук-Всадник стал рассказывать дальше: «Папа умер в больнице, когда мне было четырнадцать. Врачи сказали что-то с почками, но он был здоровым. Уже взрослым я подслушал разговор матери с сестрой: отца избили какие-то мужики, двое на одного, их не нашли, или не искали. Я не успел с этим разобраться, сын и дочка были совсем маленькими, не хотел в тюрьму». Боец потемнел лицом, небо стало хмуриться, надо отомстить за единственного сына. Отец притормозил: «Смотри, вон летят твои Жена и Сестра. Сначала встретимся с ними. Потом посмотрим на живых...».
Боец приосанился, отдернул гимнастёрку. И в миг оказался перед Женой. Она стала бабушкой, в темно-синем дэгыле, собольей шапочке на платок. Промелькнула мысль: сама шила, узнал её мелкие стежки. У него сжалось сердце, такая маленькая, худенькая. Он обнял её, думая: «Как бы мне состариться». Она молча ответила: «Лучше мне помолодеть». Они разом рассмеялись, все громче и веселее, как хохотали прежде, при жизни. Взялись за руки. К ним подлетели Отец и Всадник, стали кружить другую старушку. Отец достал кисет, закурил и торжественно объявил: «Сегодня мы вместе с потомками должны почтить Духов-защитников рода, Духов нашей долины». Они впятером стали спускаться к земле.
В долине горел костер. Возле костра они разглядели Шамана, лет пятидесяти в шапке с кистями, людей с маленькими детьми. Они стояли в кружок и держали на вытянутых руках синие шелковые шарфы, развевающиеся на ветру.
У костра приготовлено угощение Духам: молочные продукты семи видов, конфеты-печенья, мясные блюда, водка. Курились благовония, разносясь по всей поляне. Шаман призывал Духов, в руках людей струились синие хадаки. Люди молчали с лицами серьезными, сосредоточенными, прислушивались, пытаясь уловить звуки и знаки приближения, присутствия Духов...
Боец с Отцом показались первыми. За ними Шаман различил Всадника с конем, потом женщин. Только Шаман мог видеть умерших Предков, никто из семьи не обладал особым зрением.
Люди построили обо, горку из камней с шестом в центре, привязали синие шарфы. Лили молоко, водку, всё, как полагается по обряду. Духи долины не показывались, по легкому ветерку и солнечной погоде Шаман заключил, что они благосклонны. Спустившиеся Предки решили прийти на будущий год, Всадник сказал: «Пусть сделают коновязь, прибьют подкову и приедет всадник на белом коне». Шаман передал это живым.
Боец смотрел на потомков, Жена показала ему старую женщину: «Это наша невестка, она сильная с ясным умом до сих пор». Были еще внуки и правнуки. Молодой мужчина и старшая в роду женщина приняли благословение.
Предки поднялись ввысь. Отец позвал дочь, махнул рукой на прощанье, вдвоём с дочерью, которая внезапно помолодела, быстро скрылись за высокой горой на севере.
На поляне у костра задержался Всадник, поцеловал дочь в макушку, ни один волосок её не дрогнул. Девушка выросла высокая, статная с нежным лицом и голосом. Заглянул в глаза матери, мысленно задал вопрос: «Отец не прилетел, не спустился, потому что неотомщён. Кто те двое, убившие отца?» Всадник пытался прочесть в её сердце, проникнуть в мысли, в подсознание...
Шаман позвал всех за стол, можно садиться. Он рассказал, сколько предков приходило, что заказали, напомнил про коновязь с подковой, про коня. Взрослые выпили по рюмке. У матери Всадника выступили слёзы и затуманился взор. Всадник наблюдал за ней и отчётливо увидел её воспоминания-образы, лица этих двоих. Узнал их.
Вскочил на коня и догнал деда-Бойца, без слов всё ему поведал. Боец решил: «Ты не должен мстить, ты должен остаться чистым, чтоб не прервался наш род, твой сын теперь глава рода. Я сам это сделаю, я воевал, убивал врагов...» Всадник поклонился и ускакал вдаль по снежным сияющим вершинам.
Жена спросила: «Может наш сын переродился?» Боец ответил: «Я бы почувствовал, он в три года в седле сидел, я его очень любил. Летим, я знаю — куда и чьи они отродье». Она согласилась: «Я болела, и мне не говорили, что сын умер, я почувствовала... через год умерла сама. А сейчас вспомни меня молодой, такой, как была перед войной. Я забываю, тебя помню, а себя смутно...» Боец не раздумывая: «Какой хочешь могу вспомнить, какой была на нашей свадьбе, всю в серебре! Или на празднике Сагалган, когда подарил тебе городской костюм из габардина?» Они рассмеялись враз, Жена подумала и выбрала: «Давай сначала в свадебном уборе, а потом в другом наряде. Ты будешь вспоминать и переодевать меня». Они опять развеселились и облетели широким кругом долину, место их первого дома, где сейчас горел костер и за столом сидели их родственники.
«Ну всё, третий круг и принимай вид молодой в свадебном уборе. Вспомнила?» — скомандовал боец. «Да! — звонко молодым голосом откликнулась Жена и полетела вперёд, — Догоняй!» И ускорилась. Он дал ей разогнаться, нарочно медля. Они любили скакать наперегонки, а теперь будут летать. К концу третьего круга с неё слетела старая одежда, и оказалась она в новом малиновом дэгыле и полном серебряном убранстве: серебро звенело височными подвесками, украшениями на груди, браслетами на тонких руках; алели ряды кораллов. Он восхищенно замер, резко затормозив, и вмиг переоделся в свой свадебный наряд: синий дэгыл в золотых кругах с серебряным поясом, кинжалом и огнивом. И оба помолодели.
Не сговариваясь, полетели на Байкал, полюбоваться на своё отражение в глади озера. Она похвасталась: «В войну было трудно, все мои подруги стали курить, а я нет». Он совсем развеселился: «Ты моя красавица, а помнишь мои письма, я по-русски не умел, для цензуры надо было по-русски, за меня их писал наш лейтенант, молодой парень из Москвы». «Я их берегла, изредка доставала...» — откликнулась она.
Они облетели всё озеро, побывали на другом берегу, на острове, вспоминая день за днем три года их жизни, пересказывая друг другу события военной поры.
Боец вспомнил про дело на земле. Мысль о мести за сына не отпускала его. Внук-Всадник сообщил всё, что узнал от матери. Это были два брата, их дед был местным шаманом. Шаманы умеют защищать своих детей, потому убийц не настигла земная кара.
Боец собрался, напряг зрение и увидел дом на краю села, старый серый дом с покосившейся оградой. Во дворе сидел старик, неопрятный и согбенный, крутил самокрутку корявыми пальцами. Опираясь на палку, Старик пошел в летний сарай, где лежал его старший брат, достал из кармана бутылку водки. Налил себе, выпил, закурил. Лежащий неожиданно громко вскрикнул и жестом потребовал себе. Ходячий старик налил стакан: «Упейся уже совсем», он устал ухаживать за братом. Влил в него водку, воткнул самокрутку в сморщенный рот. Тот затянулся дымом, выдохнул и в ужасе открыл глаза, увидев Бойца: «Смерть моя пришла, прощай брат. Молись о прощении, молись, сколько можешь». И испустил дух.
Старик испугался, давно желал смерти брату. Они всё чаще вспоминали, как вдвоём били одного, били зверски, пока тот не потерял сознание. Ссора вышла из-за ружья, сначала просили поохотиться. А когда хозяин не дал, старший брат зашел со спины и ударил. Навалились вдвоем, а дальше они его запинали. Старик во всём винил старшего брата, сам был безвольным. Он с трепетом упал на колени, хотел молиться, не знал как... зарыдал в голос.
Боец смотрел на него с брезгливостью и отвращением, старику недолго осталось, может, успеет отмолить грехи...
Боец взмыл вверх, нашел Жену на ледяной вершине и сказал ей: «Некому там мстить». Вместе они облетели озеро, глянули на костер, на оживленное застолье, на бегающих по поляне детей.
Боец выбрал направление, решил показать свои места, наперегонки с Женой они устремились на Запад.
Обряд
С этой девочкой у родителей всегда были проблемы: то ошпарится кипятком в два года — вылечили, то из детского сада исключат за плохое поведение, дерется, то в автобусе и машине блюёт (укачивает).
Этим летом в бурятской деревне чуть не сожгла сарай. Первый опыт курения в пять лет. Мальчик-сосед украл у отца махорку, что там особо воровать, сетка с пачками висела у них в доме на виду. Позвал всех, кто был. Спрятались в сарае в бабушкином дворе. Собственно, это был не сарай, а маленький сарайчик, метр тридцать высотой без передней стенки для сухого мелкого навоза, который давно выветрился и вовсе не вонял. Навозом удобряли и картофельное поле, и траву для сенокоса тут же во дворе. Дым табачный ей всегда нравился, хотя в семье никто не курил.
У бабушки в доме курил сосед дед Бадма. Он был высокий, большой, с темным лицом, с крупным носом и глубокими морщинами. Он — шаман и фронтовик. Бабушка звала его сделать обряд по разным поводам: защита диплома младшего сына, для тёти, чтоб не болела, хотя, казалось, тётя всегда здорова, и что-нибудь ещё. Бабушка знала тибетские длинные молитвы и читала их, сидя на кровати, по вечерам. Незнакомые слова, ни русские, ни бурятские шли сами собой, без остановки, ровным темпом и голосом. Это завораживало, хотя ничего не понятно. Потом бабушка объясняла, что, пройдя круг, передвигаешь маленькую бусину, когда все десять передвинешь, передвигаешь бусины побольше, такой счёт. В Тункинской долине одинаково важен буддизм и шаманизм, хотя девочка этого не различала. Всё, что делала бабушка, — было безупречным.
Шаман дед Бадма приходил в простой одежде, в сапогах со своей специальной котомкой, полной всякой всячины, там были сухие можжевеловые ветки, крыло птицы, колокольчик и ещё что-то, выкладывал эти чудесные вещи на стол, еще павлинье перо. У бабушки на столе стояли в пиалах молоко, конфеты, печенье, в бронзовых чашечках — масло, зерно, рис, благовония из дацана. Бутылка водки. Все садились на лавки. Дед Бадма поджигал ветки можжевельника, они густо горели с искрами, — задувал, шёл душистый дым, — и начинал говорить-колдовать. Махал ветками, описывая круги, потом на четыре стороны, всё заполнял аромат можжевельника. Брал бутылку водки, открывал, взбалтывал, смотрел сквозь неё на дым и что-то говорил. Бабушка слушала и что-то спрашивала. Он принимал решение, обращался к духам, очень серьёзно и ритмично, спокойно без вскриков и пауз, слов не разобрать, долго, может, полчаса. Он брызгал водкой и молоком по сторонам. Наконец, нашаманившись, замолкал, делал из водки и воды аршан в отдельную бутылку, подмешивал тибетский шафран, аршан получался светло-желтого цвета. Наливал водку в стакан, подзывал детей по старшинству и брызгал изо рта водкой за шиворот, не очень-то приятно. Чтоб всякие-разные не цеплялись. И всё. Видно было, как он устал. Он наливал водку взрослым по рюмкам, все выпивали, детям можно есть волшебные конфеты. Все облегченно вздыхали, и принимались есть, пить чай, кто что хотел.
Дед Бадма курил и трубку, и папиросы, по настроению, табак был свой, огородный, а папиросы покупные. Он закуривал, дым был душистым, вкусным, она ловила его в ладоши, бабушка не останавливала. Сидя на полу, следила за струями дыма, кольцами, его извивами, истончениями. Голубой дым плыл длинными линиями, они переплетались, путались и таяли, — загляденье.
Заманчиво было научиться курить, мальчик сделал самокрутку, как делал его отец, вышло корявенько. Все шесть дети, были и трёхлетние, сели на землю, мальчик ловко зажег спичку, прикурил и стал втягивать дым, чуть покашлял. Она тоже взялась курить, как-то не особо получалось, но, сосредоточившись, выдула дым изо рта. Сделали ещё самокрутку, ну и курили дальше, волшебства не происходило, всё было какое-то неправильное, и дым некрасивый, какие-то клубы дурацкие, мальчишки, конечно, пытались кольца пускать, — и во рту невкусно, горько. Тут прибежала тётя и всех разогнала. Этот сухой навоз назывался «хи», так же по-бурятски называется воздух или дух. В общем, нельзя было там курить, пожароопасно!
Дед Бадма первым прибежал, когда её тётя с дочкой чуть не угорели. Был праздник Сагалган, бурятский Новый год, который празднуют целый месяц, чтоб повидать всех родных и друзей. Они с бабушкой были в гостях в соседней деревне, большой стол, много народа, все веселятся, едят, пьют. На столе много еды всякой разной вкусной. Она сидела с бабушкой, когда наелась, заскучала, детей рядом не было. Хозяйка, зачерпнув душистого бульона с печки, капнула ей на шею сзади. Капля обожгла, бабушка подула — и всё прошло. Но она забеспокоилась и стала звать бабушку домой, с перерывами, но настойчиво, хотя понимала, что это не конец праздника. Никто ещё не пел, в конце всегда поют бурятские песни, протяжные и мелодичные, бабушка любила петь и не хотела уезжать. Но сдалась, кто-то на грузовике привёз их домой.
Вошли в дом, а тетя с дочкой без сознания, бабушка стремительно распахнула двери, открыла вьюшку и велела бежать к бабушке Дулме и деду Бадме. Она бежала со всех ног, роняя шапку, в пальто нараспашку, стучалась со всей силы в тяжелую дверь, вдруг спят и не слышат. Они открыли, и дед Бадма побежал как был. Бабушка Дулма следом. Сколько-то времени угоревшие не приходили в себя, первой очнулась тётя, а сестрёнка позже, гораздо позже. Боялись, что прикусит язык, бабушка давала ей кусать свой палец. А бабушка Дулма прикладывала к вискам тёти снег, но он быстро таял, лучше мороженные конские помётины, ровные и овальные. Девочка нашла их утром под кроватью.
Потом бабушка рассказывала, что внучка просилась домой и спасла тётю с дочкой. Хорошо, что хозяйка капнула на шею, может потому что дед Бадма брызгал водкой, появилась чувствительность. Она ничего в этом особенного не видела, было страшно, что не успеет добежать до соседей.
А этим летом бабушка решила сделать обряд для неё. Она не помнит, чтоб её специально готовили. Просто в один прекрасный день затопили печку в доме, зарезали жертвенного барана. Приготовили постель на бабушкиной кровати. Она была в доме, что происходило во дворе, не видела. И вот вносят шкуру барана, кладут на одеяло, тётя раздевает девочку до трусов, бабушка укладывает её на шкуру, изнутри шкура чистая, не то что снаружи, теплая и мокрая, она поморщилась. А дед Бадма садится на табуретку и выкладывает: сердце ей на сердце, лёгкие на лёгкие, печень на печень. Заворачивает в шкуру, тётя говорит «ты сейчас поспишь». Стало тепло, она слышала, как на кухне сели обедать. Ели мясо барана, кухня была большая и там полно народу, все оживленно разговаривали. И заснула, и проснулась сама. Появились бабушка, тётя, дед Бадма. Развернули её, на печени барана были желтые крошки размером с сахаринку, типа вышла лишняя желчь. И поставили её в таз, тётя мыла её аршаном и теплой водой, бабушка вытирала новым вафельным полотенцем. Она оделась и побежала во двор. С тех пор она не мучилась в дороге, не рвало в автобусе, на это был обряд.
Один-то раз сильно рвало. Зимой перед отъездом из деревни взрослые за обедом пили черемуховую настойку из большой бутыли. Братец позвал её на печку, печка была русская, и стал цедить остатки в кружку. Сам выпил, ей дал, ну ничего, вкусненько. И всю дорогу её рвало в банку. Тётя Катя, не выдержав мучений племянницы, остановила автобус и спустилась по скользким камням за водой. Как она набрала неизвестно, крутой спуск, речка горная не застывшая, берег в ледяных камнях. Вода сразу помогла. По цвету в банке все поняли, что виновата черёмуховая. А не девочка!
Бохолдэ
Они являются темными снежными вечерами, ходят мимо заборов, в лунные ночи — в тени сараев. Ищут с кем бы развлечься и напугать до смерти.
Они появляются после похорон. Саяна убили в пьяной драке. В Тункинской долине хоронят в неглубоких могилах, на кладбище приезжают одни мужчины, к слабому полу может прицепиться дух покойного. Женщины провожают покойника до околицы и возвращаются накрывать поминальный стол. На могиле ставят шест с буддистским флажком, у костра читают последние молитвы. Мужчины, вернувшись с кладбища, моют руки, окуриваются благовониями и садятся поминать.
У Саяна что-то пошло не так, он доехал до кладбища, лег в могилу и прислушался. Прощальные молитвы долетали до него, ветра не было, флажок еле трепыхался. Костер горел кое-как. А его убийца был тут же и не похоже, чтоб раскаивался. Был деятельным на правах лучшего друга. И торопился, конечно, хотел убраться поскорее. Выпили по рюмке за упокой, Саяну поставили и уехали. Саян заворочался, приподнялся, хотел толкать крышку гроба, она легко поддалась, как будто и нет её. Начал было разгребать землю, как в кино заживо погребённые, но и земля легко поддалась, хорошо, что у нас в Бурятии хоронят в мелких могилах. На самом деле — чтоб душе легче улететь на небо, вечно Синее Небо Тэнгри.
Вылез, выпил рюмку, водка пролилась на землю. Закусывать не стал, понял, что бестелесный. Чувствовал себя странно, сам себя видел. Птицы тоже его видели, они не в счёт, клюют угощение духам. Духов не видно. Присел на свой холмик, — вылез, оказывается, не нарушив его. Вспомнил, как еще в молодости похоронили друга, конь его приходил на могилу и рыл копытом землю. Конь был молодой и друг молодой, детей маленьких оставил и жену, совсем девочку. Тёмная история: высоко в горах они пасли племенной табун, друг был бригадиром табунщиков. В горах летом — весна, травы, цветы, комаров нет! Саян поехал за продуктами, ничего не предчувствуя. Друг был парень отважный, вместе охотились на кабана и других зверей. Он умел лечить животных, дар у него был. Его все любили. Сгорел в зимовье, кто-то подпёр дверь; пока друг проснулся, вылез, сильно обгорел, полз до дороги. Саян на обратном пути нашел его, привез в больницу, он умер в реанимации. И запечалился Саян — пока я здесь, разберусь и с этим делом. До полного отлёта со дня смерти сорок девять дней, похоронили на третий, значит, осталось сорок шесть.
Пошел домой, ноги легкие, сами идут, а если прыгать, ещё лучше, метров по десять метров прыжки, и по пятнадцать. Припрыгал домой. Мухтар бежал к нему, виляя хвостом, встретил перед домом, заскулил, Саян наклонился, погладил его. Понял, что стал бохолдэ.
Про бохолдэ рассказывали разные истории, получалось, что их видели почти все из старшего поколения. Они блуждали во время и после революции, в коллективизацию ходили возле колхозных ферм, пугая доярок и телятниц, и во время войны... Его бабушка рассказывала, как сама видела бохолдэ, когда ходила ночью проверить, не отелилась ли корова (чтоб теленок не замерз, зимой это было).
Уже возле самой фермы кто-то тёмный вышел на неё из-за угла, слегка размытый силуэт с горящими глазами... У неё чуть не остановилось сердце. Бохолдэ был тихий, медленно приближался, плыл над снегом, бабушка замерла. Луна вышла из-за тучи, бохолдэ остановился, посмотрел на луну и утёк за угол. Наверное, они свет плохо переносят. С детства все боялись бохолдэ, один сосед после встречи с бохолдэ стал болеть и умер.
В доме на поминках мужики чинно сидят за столом, на почетном месте со стариками и старухами лама ест позы, зарезали бычка, которого до осени собирался держать. Жена сидит молча в черном платке, не идет ей черное, плакать и стенать у бурят не принято. Убийца Батор сидит через стол и пялится на неё, думает Света ему достанется, со школы влюблён, а Света выбрала его, Саяна. Ламу этого он недолюбливал, жирный сильно, стукнул по голове, не дрогнул лама, только позу надкушенную отложил и засобирался.
Старики тоже стали прощаться, почти все разошлись, водку по новой традиции на стол не ставят, нечего рассиживаться. Пьют за сараем, за гаражом. Попрыгал за гараж, мужики курят и разливают по стаканам. Батор прикурить не может, руки трясутся, щас я ему спичку задую, задул. Как это работает? Надо быстрее, пока я всё слышу.
Ночевать у них остался младший брат, светильник-зула должен гореть все сорок девять дней, чтоб душа спокойно расставалась с землёй. Буду тушить, пока не отомщу, решил Саян. Света уложила детей, сама легла. Брат заснул. Саян задул зулу, залез к жене под одеяло. Видит её сон. Ей снится, что они вместе в постели, она спрашивает «как ты здесь?», он отвечает «ничего не бойся, спи», обнимает и любит её. Она блаженно вздыхает и засыпает во сне.
Саян понял, что во снах может приходить, куда захочет. Попрыгал к дому убийцы. Батор на кухне один допивает водку, клонится на стол. Совсем засыпает. Саян входит к нему в сон, сцена драки, понимает, что сон у Батора повторяется. Значит, Батор знает свою вину. Этот последний удар — Батор служил в спецназе — всё и решил, Саян падает замертво. В справке о смерти было, что сердце отказало.
Саян с трудом выбрался из сна Батора. Может прокрутить ещё раз сначала... Опять сцена драки, Саян увернулся и выскочил из сна. По сонному лицу Батора расплылась улыбка.
Саян решил оставить его и слетать, если получится, далеко в другую деревню, к тому, которого подозревал в пожаре. Который дверь подпёр и друга сжег. Надо разбежаться и прыгнуть высоко, бежать легко, подпрыгнул и полетел, высоко взлетел, выбрал направление. Надо ускориться, лететь как самолет, или ещё быстрее. Быстрее-быстрее, видно, как река петляет, уже горы близко, на высоте совсем не холодно, и звёзды мигают и манят. Саян решил не увлекаться, чтоб не забыть про дело. Снизился, вот село с этим убийцей. Найти дом, где он живёт, тогда после пожара ничего не доказали. В перестройку делили пастбища, и табун хотели отжать. Друга схоронили, табун отстояли, всё одно — через год новый председатель всех коней на мясо сдал. Друг бился бы до смерти...
У этого убийцы теперь в горах угодья личные, дом гостевой, охота, рыбалка. В деревне дом двухэтажный с железным забором. Теперь Саяну заборы нипочём! Он расхохотался, эхо, отразившись от гор, разнеслось по деревне. Загрохотал лист железа на недостроенной беседке, собаки три штуки завыли, как по покойнику. Кошка метнулась в подвал. Саян всё видел разом. Ещё громче стал хохотать, собаки спрятались в будки. Он взвился над деревней, описал круг, спикировал на крышу, увидел хозяина в доме. Грузная фигура хваталась за сердце, толстая женщина капала корвалол. Прошел сквозь крышу и рассмеялся так, что задрожали стекла в шкафах. Туша обмякла в кресле, скорее всего, потерял сознание, женщина заголосила. Саян пожалел, что бесплотный, вот бы показаться. Надо проникнуть в его мысли, заставить вспомнить тот пожар. Всё получилось: полыхало зимовьё, друг кричал от боли, поджигатель стоял и смотрел... Саян не был до конца уверен, теперь точно видел. Он стал наливаться темной злой силой, она заполнила его всего целиком, из глаз шел красный огонь. Поджигатель вздрогнул, увидел бохолдэ Саяна и задрожал. Саян не стал тянуть, схватил столб огня из пожара, обрушил на поджигателя. Туша в кресле затряслась и стихла. Саян взмыл в небо, победно расхохотался. Он отомстил! Грянул гром, засверкали молнии. Он глянул вниз, из дома выбежала женщина. Он схватил стрелу молнии, прицелился и метнул в дом. Дом загорелся сразу, вспыхнул, как факел.
Саян выдохнул и полетел домой, чувствуя, что земные силы покидают его. Решил, что не будет мстить другу, пусть живёт. Ему захотелось взглянуть на жену и детей. Он долетел до дома, зула горела, значит, кто-то вставал и зажёг, пусть всё идет своим чередом. Он взмыл в небо, сделал медленный круг над родной деревней и полетел прямо к Полярной звезде.
