​​Химеры Парижа: послесловие к пожару собора Нотр-Дам-де-Пари

Александр Махачкеев на съёмках фильма «Серко» с обозревателем газеты «Монд»

Впервые я узнал о нём по фильму «Собор Па­рижской Богоматери». Его сняли в 1957 году, а до нашей деревни он добрался в середине 60-х. Тог­да фильмы крутили с повторами, в том числе и по такой уважительной причине, как: «Доярки с ве­черней дойки не успели!». Особенно, если это было индийское кино, типа бессмертной «Зиты и Гиты».

Билет стоил пять копеек, мы садились на передние лавки. Если мест не было, устраивались на полу перед самым экраном и к концу фильма засыпали вповал­ку в самых живописных позах. Скамейка у печи была облюбована молодёжью. Парни дымили самокрутка­ми из махорки, реже - папиросами, на них шикали, а девушки-хохлушки лузгали семечки. В самом инте­ресном месте лента обрывалась, и тогда поднимался топот и свист. Бывало и хуже, когда вдруг гас свет. Или же деревенский драчун мог подраться с киномехани­ком и как матрос с «Авроры» бросить в зал эпическую фразу: «Кина не будет! Я оборвал кино!».

Прекрасную Эсмеральду играла Джина Лолло­бриджида, а Квазимодо - Энтони Куин. Кроме него Эсмеральду любили красавчик Феб, поэт Гренгуар и епископ Клод Фролло. Драма разворачивалась в замкнутом пространстве собора, и он здесь ещё один полноправный главный герой. Разумеется, имена ге­роев и их исполнителей я узнал, уже повзрослев. Но, наполненный страстями Нотр-Дам-де-Пари врезался в память.

Потом были другие французские фильмы. Фран­ция была в фаворе у руководства СССР. Президент де Голль вывел свою страну из военной организации «агрессивного блока НАТО». А французская компартия была самой сильной в Западной Европе, и нам была доступна культура «Прекрасной Франции».

В «Прогрессе» крутили фильмы с Делоном и Бельмондо. Мы слушали песни Монтана, Азнавура и Дассена, зачитывались Мопассаном и Экзюпери. Всё французское обладало особым шармом романтики и красоты. Эффект усиливался тем, что у нас не было возможности воочию познать желанный, но недоступ­ный французский шик. Лишь Высоцкий, задолго до Ма­рины Влади написавший «Она была в Париже», а уже затем: «…плевал я с Эйфелевой башни на головы беспечных парижан!», сумел вполне так офранцузиться.

Потом вдруг всё резко поменялось, страна стала другая, и мы стали другими. Но, там, на берегах Сены, всё так же величественно стоял собор Парижской Бо­гоматери - «Всё боится времени, а время боится пи­рамид». Собор моложе пирамид Гизы, но и ему в 2013 году исполнилось 850 лет. Он стоял, казалось, незы­блемо, а его гаргульи и химеры смотрели свысока на «праздник, который всегда с тобой».

Однако город изрядно изменился, стал гораздо более «мультикультурным». В прошлом Париж бла­гополучно «переваривал» иностранцев. Ту же нашу русскую «белую» эмиграцию, давшую массу имён во французской культуре. Валерий Инкижинов по праву считается не только русским, бурятским, но и фран­цузским актёром, режиссёром и продюсером.

Но с середины прошлого века из бывших колоний в метрополию хлынули толпы мигрантов. Они не ас­симилировались, а создали анклавы, куда даже поли­ция не рискует совать нос.

Плюс легализация однополых браков, педофилии и абортов, забвение христианской основы собствен­ной культуры. Против всего этого активно выступал ряд известных деятелей Франции, в том числе Бри­жит Бардо и писатель Мишель Уэльбек. Но против них ополчилась вся либеральная и левая интелли­генция.

В августе 2005 года я участвовал в массовке франко-российского фильма «Серко» за Оронгоем, и на съёмках был обозреватель влиятельной газеты «Монд». Мой вопрос о романе «Элементарные части­цы» Уэльбека поверг его в шок. Как? Здесь, на краю света, в Сибири, читают крамольного писателя?! В том же году вышел роман-антиутопия российской писа­тельницы Елены Чудиновой «Мечеть Парижской Бо­гоматери». События романа происходят в 2048 году во Франции, власть в которой захватили мусульманские иммигранты.

А в мае 2013-го перед алтарём собора Парижской Богоматери застрелился писатель Доминик Веннер. После трагедии публицист Егор Холмогоров написал: «…Сначала говорилось о том, что это был его протест против французского закона о гей-браках. Но остав­ленная Веннером (кстати, специалистом по России и истории нашей Гражданской войны) записка помеща­ет его поступок в более широкий контекст: это был протест не столько против конкретного закона, сколь­ко против культурной, цивилизационной, религиоз­ной, нравственной самоликвидации Европы».

В восточной культуре к сожжению храмов отно­сятся философски. В 1950 году буддийский монах сжёг знаменитый храм Кинкаку-дзи. Из этого случая родился сюжет романа Мисимы «Золотой храм», где гибель делает Прекрасное ещё более совершенным.

А когда пять лет назад сгорел Согчен дуган Агин­ского дацана, в народе говорили, что это был очисти­тельный огонь, ведь в храм люди идут со своей болью и горем. Возможно, и в случае с Нотр-Дамом имело место самовозгорание? Он сгорел в знак протеста. Со­бор устал быть лишь туристическим объектом, а его гаргульи и химеры не могли больше стерпеть те непо­требства, что творятся в современной Франции?

Фото из архива Александра Махачкеева