​Рассказы беспокойного Булата: Пророчество слепого ламы

Я агинский бурят, но так вышло, что отца моего, художника-оформителя по профессии, направили на БАМ, в Каларский район. Мне было шесть лет, когда мы переехали в Чару, из агинских степей в непролазную тайгу на севере Забайкалья.

Как ни странно, к тайге я быстро привык, даже проникся ею, да так глубоко что на летние каникулы всегда неохотно ехал с родителями в Агу, к бабушке и дедушке. Тут отчасти свою роль сыграл тот факт, что на БАМе я подружился с одной семейной парой. Это был дядя Гоша, эвенк, который всю свою жизнь проработал проводником в таежных экспедициях, и его жена тетя Рита, геолог, родом из Украины. Детей своих у них не было и, наверное, поэтому относились они ко мне как к родному сыну.

Каждое лето дядя Гоша и тетя Рита уходили в тайгу и часто брали меня с собой. Нужно сказать, что с раннего детства я был очень острожным ребенком, и походы с посторонними терпеть не мог. Но с дядей Гошей и тетей Ритой я мог шастать по тайге неделями, и таежные трудности, тот же жуткий гнус, непролазные чащи, частые и опасные переправы по горным рекам, духота и возможность наткнуться на медведя меня не пугали. Дядя Гоша и тетя Рита чувствовали тайгу, умели ее к себе расположить, и эта дикая, безжалостная природа из принимала. А вместе с ними эта природа принимала и меня.

Мне было 14 лет, когда родители приняли решение перебраться на родину. Я, естественно, был категорически против этого переезда. С юности меня раздражают люди, которые считают, что подростки не умеют думать о будущем. Лично я все понимал уже лет с восьми, и уже тогда всерьез задумывался о том, кем стану, когда повзрослею. С ранней юности я мечтал стать охотоведом и работать в тайге. Это была моя золотая мечта. Но тот переезд в буквальном смысле перевернул мою жизнь к верху дном. В Усть-Нарине, куда мы в итоге переехали, я стал трудным подростком, бросил школу, делал все назло, поперек, как-то незаметно привык к репутации бестолочи. А зачем быть хорошим и способным, когда знаешь, что тебе уготована судьба быть фермером? Мой отец тогда оформил фермерство, и погряз в этом деле так, что и я невольно начал свыкаться с мыслью, что вряд ли когда сумею вырваться из этой деревни.

Но человек, как известно, приспосабливается ко всему. И я постепенно приспособился к жизни в степном Усть-Нарине. В конце концов я начал проникаться этой деревней, начал понимать, что и в степи есть свой незаметный, но отнюдь не скудный мир.  

Была у нас в Усть-Нарине семья Дашицыреновых. Пишу «была» потому, что мало кто сегодня в Усть-Нарине живет, все разъехались кто куда. Глава этой семьи, дед Дашицырен (если не ошибаюсь) до революции был хувараком, уже при коммунистах стал ламой, и когда начали разгонять дацаны, решил остался в Аге, стал мирянином, воевал в Великую Отечественную, дошел до Одера. На войне, по рассказам, вокруг него происходило много необъяснимых вещей.

Я хорошо запомнил этого дедушку, поскольку дружил с его внуками, всегда молчаливый, с цепким, колючим взглядом. И вот как-то раз уже после развала Союза приехал к этому дедушке друг, лама, титулованный, почитаемый. Приехал тот лама со свитой, и в первый же вечер к нему на прием собралась едва ли не вся наша деревня. Лама был очень старый, уже слепой в силу возраста, но людей он хоть и не видел – очень хорошо чувствовал. Это было очевидно потому, что он будто разглядывал всех собравшихся, и время от времени к кому-нибудь обращался, так, словно видел.

Я подбивал скирду в сеннике, собирал вилами с земли упавшее сено, когда пришел Мишка Дашицыренов. Он всегда приходил под вечер и, обычно, заводил разговоры о том, как ему повстречалось очередное приведение. Нечисти всякой в те годы в Усть-Нарине было много, Мишка утверждал, что все это видит, но никто ему не верил. Но на этот раз Мишка заговорил о слепом ламе, который гостил у его деда.

- Ты слышал, о чем говорил этот лама? – спросил меня Мишка.

- Неа, - ответил я, - и о чем он говорил?

- Он говорил, что ты…

Я сначала просто усмехнулся, поскольку подумал, что Мишка сейчас шутит, юмор у этого парня и по сей день весьма своеобразный. Но потом вдруг понял, что не шутит.

- Он же не видел меня? – удивился я.

- Твоя мама ваши фотографии дала ему подержать.

Некоторое время усть-наринцы воспринимали меня как бестолкового хулигана, который бросил школу, равнодушен к технике и любые советы пропускает мимо ушей. Но с того момента, когда в деревню к нам приехал слепой лама, я вдруг стал замечать, что отношение ко мне изменилось. Некоторые ехидничали, но мама Мишки, например, тетя Лиза стала относиться ко мне так, будто я уже взрослый!? Она и раньше относилась ко мне очень хорошо, все дети были для нее родными, мы ходили к Дашицыреновым гурьбой и неделями жили у них на чабанской стоянке. Но даже очень добрая и сострадательная тетя Лиза тогда меня обескуражила. Мне, трудному подростку, почти утерявшему веру в будущее, все это было непонятно, непривычно.

Я не буду раскрывать суть того, что сказал обо мне тот старый лама, но то пророчество осело у меня в уме этаким зернышком, и постепенно, неуклонно начало прорастать. Я вдруг ощутил веру в то, что меня ждет яркое и интересное будущее.

- Мама, я хочу заняться бизнесом! – заявил я маме спустя месяц после разговора с Мишкой.

Мама достала из шкафа новенькие, ни разу неодеванные чешские сапоги на высоких каблуках, и сказала за сколько их можно продать. Следующим утром я выехал в Могойтуй, и в первой же конторе эти сапоги у меня едва не вырвали с руками. И я занялся бизнесом, возил ширпотреб с китайского рынка в Чите по всему Агинскому округу.

Чего со мной только не происходило в эти годы, в какие только переделки я не попадал, но зернышко в уме все зрело. В конце концов я обанкротился, начал новый бизнес, снова обанкротился, попал под дурное влияние и в наказание прожил целый год отшельником на отцовской ферме. Потом ушел служить в армию.

В армии я подружился с парнями с Урала и, отслужив, отправился на Урал, купив билет в один конец. На Урале мне каждый месяц попадались удивительные люди, каждый из которых так или иначе открывал мне что-то новое. Опять же на Урале я повстречал таких педагогов, каких, наверное, вряд ли сумел бы найти в Москве. И, именно на Урале я в конце концов понял, что жить не могу без родных степей и своего народа. И только о степи, и только о своем народе мне хочется писать, с тех пор!