851
Впервые рассказ был опубликован в 1928-м году в журнале «Всемирный следопыт». Владимир Ветов — псевдоним князя Владимира Сергеевича Трубецкого — писателя и мемуариста, расстрелянного в 1937 году в городе Андижане Узбекской ССР (см. «Байкал» №5, 2018 год).
Охота на благородного оленя изюбря разрешается лишь в течение одного месяца в году, а именно с 15 июня по 15 июля. Как раз к этому времени рога изюбря-самца наливаются кровью. Большие деньги платят за такие кровянистые «панты» китайские купцы нашим промышленникам. Китайцы умеют приготовлять из пант замечательные лекарства, секрет которых еще как следует нe изучен у нас... Впрочем, уверяю вас, что мне хотелось поохотиться за изюбрем отнюдь не ради его кровяных рогов. Я давно слышал про исключительную чуткость, «сторожкость», ловкость и проворство изюбрей, охота на которых часто сопряжена с великими трудностями. Именно эти трудности и соблазняли меня прежде всего.
*
Было жарко. Мы со стариком Федосеичем поднимались на крутой Приморский хребет, растянувшийся с юга на север вдоль западного берега Байкала. Еле заметная тропа, проложенная когда-то охотником-промышленником, вела нас к вершине. Гнус тучами вился над нашими головами и не давал нам покоя. Старик часто останавливался и устало переводил дух. Сегодня в первый раз за весь год он вышел в тайгу.
Bсe эти дни Федосеич так много и увлекательно рассказывал мне про охоту, что, наконец, сам увлекся собственными рассказами. Воспоминания далекого прошлого разволновали старое охотничье сердце. Федосеич решился, и теперь, быть может в последний раз в жизни, он карабкался на дикий хребет.
— В последний раз... это уж в последний... — тихо приговаривал он, задыхаясь от усталости и чуть не на каждом шагу присаживаясь на зеленый ковер широких листьев молодого бадана.
Трудно было определить, насколько мы уже поднялись. Взбирались мы долго, и подножья хребта не было видно — до того все кругом заросло. Ниже нас торчали вековые вершины сосен и кедров; кругом краснели могучие стволы; буйно рос молодняк; пестрели яркие цветы.
— Ну, теперь недалеко, — сказал Федосеич, дойдя до надломившейся корявой сосны.— Скоро и солонец.
Он пригнулся к земле.
— Свеженькие, — проговорил он, указывая на четкие отпечатки крутых копыт. — Здесь проходит зверовая тропа.
С этого места взбираться было еще труднее — до того крут был подъем. Мне казалось, что спина моя налита свинцом, что ее перетягивает, и я вот-вот упаду навзничь на камни. Я с трудом поднимал ноги и подтягивался на руках, хватаясь за стволы.
Густой лес вдруг поредел, и невдалеке показалась вершина хребта. Мы очутились у чистого безлесного склона. Лишь у вершины росли высокие кедры. Такие горные плеши называются здесь морянами. Тропы многих зверей сходились сюда.
— Солонец, — задыхаясь, проговорил Федосеич, указывая на голый сухой березовый ствол, одиноко белевший на склоне.
Мы подошли. Возле белого ствола земля была изрыта копытами.
— Вот здесь засыпана соль,— указал Федосеич возле березового ствола. — Тут вырыли яму, а в нее насыпали соли. От дождей земля ниже ямы пропиталась солью. Смотрите, как изюбри тут славно копытили: кругом все ими изрыто... Вот вам и солонец... Теперь видели, какие они бывают?
— Только и всего?
— Только и всего... Уж два года, как я сюда соли не подсыпал. Стар стал, чтобы этим заниматься, а изюбри все еще ходят. Знать, крепко землица просолилась.
Федосеич радостно улыбался.
— А разве соль надо каждый год подсыпать?
— Чем чаще, тем лучше, а то зверь перестанет ходить.
Я спросил Федосеича, каким образом и кто из байкальских охотников первый додумался засыпать в землю соль, чтобы тем самым привлекать изюбрей. Тут Федосеич рассказал мне, что на северо-востоке Байкала, где-то за Баргузином, изредка встречаются такие места, где соль, находящаяся среди горных пород, сама выпирает наружу. Это целебная, так называемая глауберова соль, и тамошние жители давно уже приметили, что дикие козы и олени лакомы до этой соли, которую они охотно целыми часами лижут шершавыми языками. Естественные солонцы и навели охотников на мысль устраивать искусственные в целях охоты.
— А вот и моя засидочка, — сказал Федосеич.
Шагах в пятнадцати ниже березового ствола рос небольшой куст. Он скрывал довольно глубокую яму, приготовленную для того, чтобы спрятаться охотнику. Здесь было удобно подстерегать сторожкого зверя.
Мы уселись в эасидку. Федосеич указал на белый березовый ствол.
— Соображаете теперь, зачем этот ствол здесь стоит? — спросил он меня.
— Нет... Разве он сюда вкопан?
— Он нарочно сюда поставлен. Изюбрь приходит ночью. Не будь здесь белого ствола над солонцем, как вы зверя увидите?.. Ночи темные. Иной раз — хоть глаз выколи, и тогда изюбря вы не увидите, а только услышите, как он землю жует... Ну, а как только изюбрь встанет супротив белого ствола, так вы и увидите, кто лакомиться пришел: безрогая корова или пантач. Опять же против белого ствола легче выделить можно.
— Хитро придумано...
— Да, милый мой, — сказал Федосеич. — Это знаменитый солонец. На этом месте не только зверовая кровь пролита. Тут и человечьей кровью попахивает.
Я с удивлением взглянул на Федосеича.
— Это длинная история... А впрочем, до вечера еще далеко. Пожалуй, успею вам рассказать...
Мы закурили, и я приготовился слушать, бешено отмахиваясь от надоедливого гнуса.
*
«Жил тут, в Черной Пади, бурят-охотник, — начал Федосеич. — Ловкий он малый был... симпатичный... А уж насчет охоты — первый человек. Он, можно сказать, только одну охоту и знал. Охотой жил и семейство свое этим кормил... Весь род его уж такой охотничий был: и дед, и отец — все охотой занимались. Зимой белковали, летом добывали панты, осенью — кабаргу. Солонец у них был недалеко отсюда... Вон, за этим отрожком... эн, виднеется... Еще дед бурята устроил тот солонец, а от деда перешел он к отцу, а потом и к внуку. Так, по наследству, солонец и переходил, и, конечно, ни один охотник, кроме них, пользоваться тем солонцем не мог. Таков уж обычай у нас: кто соль засыпал, того значит и солонец.
С полсотни лет, как не больше, ходили изюбри лакомиться на бурятский солонец. У изюбрей это тоже, вроде как по наследству, от дедов к внукам переходит, чтобы ходить на один и тот же солонец... Итак, все шло по-хорошему: и у людей и у зверей солонец переходил из рода в род. Звери лакомились, а люди караулили их и тем кормили себя...
Ни один охотник не добывал столько пант, сколько на том солонце добывал молодой бурят. Китайские купцы и те удивлялись, а у многих охотников даже зависть появилась. Особливо завидовал один русский из Голоустного, Лихудов фамилия ему была... Серьезный был человек... не здешний, а из каких краев его сюда на Байкал принесло — никто про это не знал, потому что Лихудов насчет себя никому слова не говорил — таков уж человек был: молчание любил...
Пожил он тут годика два и проведал, где бурят жительство имел. Вот и заявился он однажды к буряту в Черную Падь. Пристал к буряту: «Так, мол, и так — продай, дескать, мне свой солонец, и больше никаких».
Ну, бурят, конечно, интересу мало имел в том, чтобы дедовского солонца лишиться, и Лихудову отказал: «Дед, дескать, мой через этот солонец сыт был, и я тоже солонцем своим доволен, бедности не знаю и в твоих деньгах не нуждаюсь». А русский хорошие деньги буряту давал.
Заспорили охотники, долго спорили, но бурят наотрез отказал.
Ушел от него Лихудов очень печальный и дурное в себе затаил. Больше он к буряту не приходил.
Прошло после этого их разговора, может быть годика два, а то и больше. Настало лето, и как рога пантачей окровавились, бурят к своему солонцу пошел.
Сидит бурят на солонце первую ночь, ждет, не дождется, а изюбрь к нему не идет... Сидит он вторую ночь... третью — перестали вдруг звери к нему хаживать... И не то что изюбри — козы и зайцы — и те от его солонца отвернулись.
Сидит бурят в засидочке и диву дается, грустные мысли про себя думает: или бога он своего прогневал, или на зверье мор нашел, а такого отродясь не бывало, чтобы зверь к нему не шел.
Думает бурят свою думу, гадает... а тут слышит в стороне: «грох!..» — стреляет кто-то в горах недалеко.
Еще три ночи зря просидел бурят и еще раз услышал, как в той же стороне какой-то охотник стрелял... ‘Гут буряту закралось в душу сомнение. Подошел он к своему солонцу, пригнулся к яме соленой, да попробовал на язык какова на вкус земля... А как попробовал, так и заплакал: от земли шел керосиновый дух...
Понял тут бурят сразу все: дурной человек приходил сюда с керосином и осквернил его родовой, дедовский солонец — все богатство его... его хлеб!.. Видно, уже не раз злодей поливал керосином соленую землю, чтобы навсегда отвадить красавцев-изюбрей ходить в гости к буряту.
Простой расчет был у злодея. Сперва он в сторонке другой солонец подготовил, где-нибудь возле зверовой тропы, а потом у соседа землю испортил и тем все зверье к себе переманил — можно сказать, украл зверей у бурята!
Тут уже бурят забыл про изюбрей и стал злодея искать. Искать не трудно было. Злодей сам себя выстрелами выдавал по ночам. Скоро бурят тот новый солонец отыскал... Пришел он тогда спозаранку и затаился в засидке злодея... Вот эта самая засидка и есть. Мы с вами как раз в ней и сидим.
Поняли вы теперь, какой тут солонец?»
Федосеич умолк и вопросительно посмотрел на меня.
— Ну, а русский? — нетерпеливо спросил я его.
— Лихудов больше в Голоустное не вернулся. С тех пор никто его не видал... Следствие насчет него даже было, но люди знали про Лихудова лишь то, что он однажды ушел в тайгу налегке с одним лишь ружьем и больше не возвращался... Всякое тогда говорили: будто Лихудов со скалы в пропасть сорвался; будто Лихудова медведь разорвал... Правды так никто и не узнал... Да мало ли отчего человек может погибнуть в тайге! Достаточно вам ногу свихнуть или сломать — и останешься тут навеки. Тайга все концы хоронит. Пойдите, попробуйте — отыщите здесь труп охотника!.. Тайга не выдаст. Это вам не Байкал. Байкал ни за что мертвеца не примет — земле отдаст... выкинет... А тайга все хоронит.
И Федосеич широким жестом указал на раскинувшуюся под нами тайгу.
— А бурят куда делся? — спросил я.
— Бурят после того на этот самый солонец перебрался. Несколько лет он тут изюбрей стрелял, а панты в Китай продавал... Жил безбедно, а потом на войну с немцами его забрали; там он и смерть получил... Да, знаменитый здесь солонец: бурят давно помер, а изюбри сюда все похаживают с тех самых пор.
— Откуда вы знаете про всю эту историю? — спросил я старика.
Бурят сам рассказал мне про то, как Лихудов у него солонец торговал, как потом тот солонец вдруг оказался испорчен керосином, и как после этого по ночам в стороне кто-то постреливал... Больше бурят мне ничего не рассказывал, но когда стало известно», что Лихудов пропал, мне все сразу стало понятно...
Ну, конечное дело, я про свои догадки и вообще, про все это дело никому тогда ни слова не сказал.
— Почему? — спросил я Федосеича.
— Время было такое. Лихудов был русский, а бурят инородец. Мало ли как старый суд мог на дело посмотреть. А подводить бурята мне не хотелось. Край здесь глухой, и люди тут простые — чего с них требовать! А бурят, по-своему, прав был. Каждый свой кусок хлеба отстаивает, а хлеб не легко дается в тайге. По-вашему, конечно, убивать человека нельзя. Оно и по-нашему нехорошо, а все-таки здесь не то, что у вас. Обычаи тут свои — таежные. Где тут искать защиты в тайге? Нет: сами себя защищайте, сами не давайте в обиду себя. В тайге заступников нет...
Федосеич умолк. Все молчало кругом. Мертвой казалась тайга, схоронившая тайну бурята.
Я задумался о том, что если бы судебные власти знали все то, что знал Федосеич, они наверняка засудили бы бурята... А между тем, кто мог бы с полной уверенностью сказать, что бурят убил русского?.. А что, если бурят на самом деле и не думал убивать Лихудова?.. И правда, ведь мало ли от какой причины мог здесь погибнуть одинокий охотник. Быть может Федосеич не прав в своих догадках? Быть может Лихудов нечаянно сорвался со скалы или погиб от когтей медведя?.. Да, исчезновение Лихудова навсегда останется тайной!
— Закурим в последний разок, — прервал молчание Федосеич. — Вечереть начинает, а вечером и во всю ночь на солонце ни курить, ни говорить, ни даже пошевельнуться нельзя: изюбрь чуток и не подойдет.
Я свернул толстую цыгарку, чтобы досыта накуриться, и мы задымили в последний раз.
*
Сумерки надвигались. С заходом солнца исчез и надоедливый гнус. Бесшумно выпрыгнул заяц-беляк и тихонько пересек солонец. Потемнела под нами древняя тайга... почернела, насупилась...
Шорох... чьи-то легкие шаги... На темном склоне вдруг появилось стройное высокое животное. Оно спускалось с вершины...
Ружье быстро встало в плечо.
— Не стреляйте: коза, — чуть слышно прошептал Федосеич и тихо дотронулся пальцами до стволов моего ружья.
Коза спокойно подошла к солонцу и встала возле белого ствола березы. Высоко приподняв головку, она огляделась по сторонам; потом спокойно и безмятежно принялась жевать соленую землю.
Справа, из-за горы, выплыла круглая луна. Силуэт козы хорошо выделялся на крутом склоне. Слышно было, как она рыла землю легкими копытцами.
Сидеть в одном и том же положении становилось неудобным. Затекли ноги, и появилось безудержное желание переменить позу. Я хотел уже пошевельнуться, как вдруг заметил, что ствол ружья моего соседа медленно начал высовываться вперед. Я скосил глаза на Федосеича: вся фигура старого охотника представляла собой одно напряженное выжидание.
Кого увидел он? Кого услыхал? Кроме невинной дикой козочки никого не было видно, а между тем Федосеич что-то учуял. Я скашивал глаза в сторону, не смея повернуть головы, но никого не видал... и вдруг сзади раздались тихие, неторопливые шаги. Сердце замерло, и холодное полированное ложе ружья само собой тихонько прижалось к щеке.
Сзади раздалось чье-то сопящее дыхание... Все ближе, наконец... р я д о м. Сердце остановилось совсем, и в трех шагах правее засидки вдруг сразу появился громадный олень.
Четко обрисовывались на темном небе громадные рога. Зверь показался правее меня и остановился почти рядом со мной.
Ах, до чего неудобно в сидячем положении стрелять на правую сторону! Я быстро повернулся всем телом направо, и в то же мгновение изюбрь сделал невероятный прыжок. Он легко отделился от земли всеми четырьмя ногами сразу, и я увидал, как под черным брюхом зверя быстро мелькнула луна. Зверь казался летящим, и в это мгновение я выстрелил два раза подряд, высоко подняв стволы кверху. Зверь сразу круто свернул и понесся в сторону такими прыжками, о которых я никогда не имел ни малейшего представления.
Оглушительно загремел выстрел Федосеича у самого моего уха. В стороне топал бешено мчавшийся зверь.
— Эх, вы!.. Ну, можно ли так? — сердито накинулся на меня Федосеич. — Кто же так изюбрей стреляет?! Ужели не могли малость обождать, когда зверь к солонцу подойдет?..
— Но ведь изюбрь остановился, — оправдывался я. — Кто его знает: может быть он остановился, потому что увидал нас?... Может быть он не пошел бы дальше, а убежал?..
— Никуда бы он не убежал, кабы вы сидели смирно! Он не видел нас. Он шел себе потихоньку прямо на солонец... И дернуло же вас!.. Верное дело так можно испортить... А все-таки изюбрь ранен.
— Ранен? Почему вы знаете?
— Знаю, — уверенно произнес старик. — Небось не глухой, — слышал, как он побежал... Зверь ранен — это уж верно.
— Мы найдем его, не правда ли?
— А это уж неизвестно... Попробуем, поищем на заре... Ну, не знал я, что вы такой горячий... Ну, как же можно...
Долго бранил меня старый охотник, а мне делалось совестно за себя.
*
Светало. Федосеич шел по крутому склону моряны, низко пригнувшись к земле. Я следовал за ним, и мы медленно двигались в том направлении, куда ночью умчался изюбрь. Пройдя несколько десятков шагов, Федосеич нашел на траве немного запекшейся крови. Еще через десяток шагов — снова кровь. Так прошли мы более сотни шагов и вошли в заросль молодняка. Здесь круто обрывалась вниз скала из голого камня.
— Скорее всего изюбрь сорвался со скалы, — решил Федосеич. — Вы помоложе меня. Спуститесь вниз по старой тропе и сверните к скале. Ищите там. Коли зверь отсюда сорвался, так значит он мертв. Я останусь здесь и попробую еще тут поискать.
Через полчаса я уже был под скалой и с трудом пробирался вдоль отвесной стены, где буйно росли кусты смородины. Внезапно я очутился у крохотной лужайки и оглянулся по сторонам в надежде увидать разбившегося зверя. Здесь тоже не оказалось его.
Небольшой сероватый и круглый камень лежал у моих ног. Я случайно толкнул его ногой и вдруг почувствовал, что круглый камень удивительно легок. Я еще раз пихнул камень ногой и вздрогнул всем телом — камень перевернулся: две страшные впадины глаз глянули на меня; сверкнули обнаженные зубы, и человеческий череп, подпрыгивая, с шумом покатился под горку. Нижняя челюсть оборвалась; из верхней выпрыгивали на толчках маленькие белые зубы. Мертвая голова откатилась от меня на несколько шагов и задержалась, застряв в смородинном кусту. Я подошел и взял в руки череп. Во лбу зияла небольшая круглая дырка.
Догадка разом осенила меня, и я слегка встряхнул мертвую голову. Что-то небольшое, но тяжелое болталось внутри. Сомнений не было — то была пуля.
— Лихудов... — прошептал я.
На этот раз тайга выдала тайну бурята...
Я оглянулся по сторонам, отыскивая глазами остальные части скелета Лихудова. Неожиданно в двух шагах от смородинного куста, того самого куста, в котором застрял череп Лихудова, я увидел нечто такое, что заставило меня громко и радостно закричать:
— Федосеич... нашел!.. Спускайтесь скорее сюда — я панты снимать не умею!..
