828
Екатерина Владимировна Смолева (Сокольцева) родилась в 1977 году в Великом Новгороде в семье военного врача, большую часть жизни прожила в Сибири — в Улан-Удэ и Иркутске. С 2015 года живет в Калининграде. Образование — высшее, филологический факультет Бурятского госуниверситета. По профессии — редактор, журналист, контент-менеджер. Сборники стихов: «Один к шести. Стихотворения» (Улан-Удэ), «Я — та самая» (Калининград).
Травостой
В травостой густой и непримятый
Сердце перельется через край.
Света мне сказала: это мятлик
Или овсяница?.. Выбирай.
Вот райграс — и он тебя запомнит,
Полевица — чтоб наверняка,
Колоски, как детские ладони,
Тянутся доверчиво к рукам.
Перекличка мелочи трескучей,
В шелковистой дымке горизонт…
Это ты — сама себе попутчик
И сама себе простой резон.
Пусть из-под колес сомненья брызжут,
Лупит по глазам холодный дождь —
Ты весной покрасишь кудри в рыжий
И потуже коски заплетешь.
Пес накормлен, куплены билеты,
В сумке мулине и акварель,
Ты уже стоишь у Края Света,
Света, вот закончится апрель
И Вселенной тусклая громада
Станет очевидна и ясна…
Как ни с чем не связанная радость
Травы называть по именам.
*
А ведь однажды я переживу
Все то, что нынче кажется летальным.
А истины не будет ни в деталях,
Ни в целом. И последнюю главу,
Любовно отшлифованную мной,
Никто не увенчает некрологом.
Я плющу время крышкой эпилога,
А время ускользает стороной.
Да, в юности и голос пел звончей,
И грудь, чего уж там, была повыше,
И целые сады запретных вишен,
И связки неподобранных ключей,
Но после всех трагических декад
Одно лишь неизменно и бесспорно:
Ажурный флюгер в небе над собором
И в Прегель заглядевшийся декабрь.
*
Камни, что ты не поднял на берегу,
Мне говорят, что я это все могу.
Камни считают, что в пустоте ночной
В целом не так уж плохо родиться мной:
Можно смеяться, петь и носить штаны.
В стылой воде не маять больной спины.
Можно любить друзей и прощать врагам,
Не подставляя плечи ничьим ногам.
Можно писать стихи и лежать в траве,
Тискать кота, варить в январе глинтвейн
И, перемерив «если бы» да «кабы»,
Можно уйти, как телу наскучит быть,
Не дожидаясь, скоро ль настанет срок
Волнам тебя разъять на морской песок.
Если ко мне направил своих коней,
Знай: я училась мудрости у камней.
Там, где другим Господь завещал терпеть,
Камни меня учили: живи — теперь.
*
Ты, и верно, дурак…
Илья Кормильцев
Хрестоматии все расскажут на раз, два, три.
Архетипы согласно лягут в систему мира.
Это ж, верно, дурак сидит у меня внутри,
Балалайку едва умея не путать с лирой.
Про него не напишет справочник «Кто есть кто».
Он не любит смотреть футбол и не копит мили.
При царизме он, может, стал бы твоим шутом.
Но царей уже лет за сотню как отменили.
С ним легко мне, как с пресловутой «своей доской»,
Неказистой, но к каждой мелочи сопричастной.
Задний ум безусловно лучше, чем никакой,
Только он для меня все равно выбирает счастье.
И когда я вдруг подставляю тебе плечо,
Ты не бойся, что вместе в грязь и через ухабы.
Я же — младший сын, Иванушка-дурачок,
Что по глупости неизбежной родился бабой.
Письмо в Лугу
Внезапно я пишу тебе письмо.
Пока Луги неспешное теченье,
Не тронутое сердцем и умом,
Сулит тебе труды и приключенья,
На Прегеле все так же, как вчера:
Вдали от споров пончиков и пышек
Роится над крапивой мошкара,
Собор глядится в заросли кубышек,
Вздыхает серый вяхирь на пруду,
И пруд лежит суров и полноводен.
Ты не звонишь, и я спокойна вроде.
Мой фоновый режим: живу и жду.
На паузе меж зноем и грозой,
Наш Кениг без тебя застыл в дремоте:
По-прежнему Шевченко на ремонте
И алыча усыпала газон,
Роняют мальвы смятые цветы,
В пыли лотки янтарных побрякушек
И первой мелкой паданки плоды
Ассортимент скучающих старушек
Пополнили. А я считаю дни
И с каждым днем все больше ненавижу
Считать: ведь твой приезд не станет ближе,
Хоть август весь до точки зачеркни.
Мне дали добрый дружеский совет:
В разлуке отдохнув, начни сначала.
Но как мне быть, когда за десять лет
Я от тебя еще не уставала?
Когда я просыпаюсь в пять утра
От пустоты, саднящей где-то слева,
И только кот, что хочет жрать forever,
Безмерно рад, что я уже бодра…
И я опять включу автопилот:
Помыть детей и высморкать, посуду
Убрать, кошачью шерсть. Убрать повсюду.
А там, глядишь, и снова день пройдет.
Ты не звонишь — да что б ты мог сказать?..
«Поел. Устал. Опять тянули кабель».
Торчащей из меня слезливой бабе
Таких деталей хватит за глаза.
А что до той, которая поет
И в шуме ветра слышит строчки писем,
Ты на нее, пожалуйста, не злись — им
Немногим суждено уйти в полет.
Но те, что одолеют девятьсот
Разлегшихся меж нами километров,
Считай за очевидную примету:
Тебя за краем моря кто-то ждет.
Не мастер чайной ложкой править мозг,
Не femmefatale, не муза, не камея,
Привычная, простая, как умею
Пишу тебе внезапное письмо.
Я знаю, ты не ждешь моих стихов.
Я столько лет тебе их не дарила.
И я, наверное, редко говорила,
Что мне с тобой уютно и легко.
Что ты — мой Дом, мой Свет, мое Крыло,
Что ты моя отрада и опора.
Я жду тебя. Сентябрь еще не скоро.
И осень погодит всему назло.
Я жду тебя. Сейчас и до забора.
Я жду тебя всегда.
Всему назло.
Иосиф Босой
Говорят, что Звезда воссияла
И явились волхвы на поклон.
Ей несут из парчи одеяла,
Жемчуга, бирюзу и кораллы…
Но пеленки повыпачкал он.
Тут у них все так чудно и чинно,
А меня гонят прочь со двора.
То ли я в этом доме — мужчина,
То ли попросту старый дурак.
— Не мешайся, — кричит повитуха, —
Вон, опять на коврах наследил!..
Что ты бродишь, как сонная муха!
Сделай кашку! Огонь разведи!..
Где уж плотнику с князем брататься…
Курам на смех такие дела.
Только я не хочу разбираться,
От кого она там родила.
Не спеши, не суди, не надейся,
Ведь различия нет, наконец,
Кто здесь вякает: Царь Иудейский
Или просто замерзший птенец.
Я чулки из верблюжьего пуха
Для тебя разорвал на тряпье…
Вот погреем — и сделаем сухо…
Тише... тише, сердечко мое.
Моему отцу
От ювенильных бед до Ювенала
Я как-то незаметно доросла.
Я многого тогда не понимала,
Но начала, конечно же, с осла.
На описанья времени жалея,
Места «про это» знать наперечет —
В те дни мы все читали Апулея,
А Цицерона — только на зачет…
Я отрицала всяческое сходство,
Но, пьяненький и шумный, mon papa
Листал лишь альманах по садоводству,
А Блока для чего-то покупал.
Цитировал про юбку и Клариссу,
С ногой куриной сидя у стола…
Когда бы знать, каких еще сюрпризов
История до нас не донесла,
Но, грезя о пленительной истоме,
В перчатки левой веря волшебство,
Ахматовой тяжелый черный томик
Я забрала однажды у него.
С тех пор не лет — десяток жизней прожит.
Я научилась путать словеса,
Фамилии менять змеиной кожей,
Рожать детей и вовсе не писать,
И вот — сама сродни превед-медведу,
К родным пенатам, ларам, образам
Я к папе на ноябрьские еду —
Обнять, вздохнуть и внучку показать.
Он пьян и нынче, злой, смешной и слабый.
Но пару дней я как-нибудь стерплю.
Он скажет: «Катька! Умная ты баба…»
А я услышу: «Я тебя — люблю».
Ключи от Царства
Господи, помнишь: мы же с Тобой на ты.
Помнишь, я забегала на пару слов?..
Резались бутерброды, томился плов.
Ты говорил: «Катюха, полей цветы».
Я выливала в фикусы чай спитой:
Это полезно, папа меня учил.
Ты говорил: «Катюха, не будь святой».
Ты говорил: «Да нафиг тебе ключи?
Я буду дома, стукнись, открою сам».
Я улыбалась, зная, что ты не врешь.
Милые немудрящие чудеса:
Песенки, бусинки, мальчики, джинсы-клеш…
Мне тридцать шесть, и ты поменял пароль.
Доступ под запись к сервису госуслуг.
Пломба с печатью. Фикус засох в углу.
Я для проформы трогаю дверь. Открой?..
Пальцы в пыли забавный рисуют след.
Трубка икнет: «Спасибо за ваш звонок.
Вы позвонили в офис… Нажмите ноль,
Если вы выбираете: рыба… хлеб…
Камни…» И станет горько до немоты.
В легкие — воздуха. Или в чертогах — грех?
— Господи!.. Вы-хо-ди!.. Я в твоем дворе!..
Господи, вспомни. Мы же с Тобой — на ты…
*
Славка ушел под утро, в конце июня.
Сердце, а может, — допил-таки свое.
Тетки прошли подъезды. Кто сотню сунет,
Кто только крякнет, да по второй нальет.
Место сухое, памятничек, ограда,
Тряский автобус, горькая кутерьма.
Девять и сорок справили, все как надо.
Съели кутью, а дальше — давай сама.
Славкина мать — старуха в дурацкой шапке —
Тихо крадется мимо чужих окон.
Вовсе б во двор не лезла, да надо шавке…
Джулька, ты тут уж, быстренько, под балкон.
Третью неделю топит соседей снизу,
Стены в грибке с четвертого по второй.
ЖЭК им грозит расправой за ложный вызов:
Мастер придет, а двери поди открой.
Ходят чуть свет, долбятся едва не ночью,
Что-то кричат, да бабка сидит как мышь.
Нет ее дома. Или открыть не хочет.
Ясно? Не хочет! Что ж ты опять звонишь…
Славкина мать на кухне в углу забьется,
Уши зажмет, закроет глаза платком.
Чай, позвонят, да бросят… Но дверь трясется,
Лупят уже ногами, не кулаком.
Мысли безвольно тонут в сердитом шуме.
Мат-перемат в подъезде и бубубу.
Как ты им растолкуешь, что Славка — умер.
Некому больше жить и чинить трубу.
*
Когда мне грустно, я пеку пирог.
Я верю в силу яблочного духа.
Мне недодали голоса и слуха,
Я не умею шить и вить венок,
Не слушаю последних новостей
И никогда не тру полы досуха,
Я вырасту в капризную старуху
Из матери нечесаных детей, —
Но если мне хоть что-то удалось,
Легко, самодостаточно, не вместо,
То это сласть кондитерского теста,
Которое отлично поднялось
Или хрустит и дразнит на изломе,
Изюмным улыбается глазком...
И если ты со мной чуть-чуть знаком,
Ты знаешь, чем накормят в этом доме.
Чай закипает. Пробуйте пирог,
А смысл я оставлю между строк.
*
Таял снег, лился свет,
Мне едва миновало тринадцать.
Я писала в дневник, от волненья губу прикусив:
«Ты ушел, ты ушел не дождавшись
Последнего танца,
А ведь я так хотела сегодня тебя пригласить»...
Я кримпленовый мамин пиджак
На себя подгоняла.
Мой кроссовок был старше моей обнуленной страны.
И пока она спешно
Рублевки и гимны меняла,
Я стояла, сощурясь от солнца, на грани весны.
Близорукая девочка
В куртке с дырявым карманом,
С шумным ворохом строк и стихами с чужого плеча.
Ты привыкла быть младшей и глупой,
Нелепой и странной,
И терзала блокнот, как ромашку: начать? Не начать?
А внутри бушевала стихия
Твоих океанов,
А снаружи орали синицы и пела капель.
«Мир умылся весной, ароматом горчащим и пьяным...
Что случилось со мной?..»
Это просто случился апрель.
