1656
Дугаров Баир Сономович родился в с. Орлик Окинского района Бурятии. Автор многих поэтических книг. Лауреат Государственной премии Бурятии в области литературы и искусства. Стихи переводились на монгольский, латышский, английский и другие языки.
На берегу Керулена
На берегу Керулена
Пасутся крепкие низкорослые кони,
В чьих гривах косматых прячется эхо степных ураганов,
Потрясавших когда-то полмира.
Забредая в реку, кони подолго стоят в воде по колено,
Наслаждаясь прохладой плавнотекущей влаги,
В которую осыпается серебро
Тающих в небе облаков.
Время — дым из трубки Тэнгри, а степь вечна.
На берегу Керулена
На зелёной лежу траве
В тени тысячелетнего ильма,
Слушаю тишину, погружаясь в себя.
Словно кто-то меня окликает через столетия,
Распахиваются дали,
Степь наполняется громом конских копыт,
И снится мне сон о великане,
Чья грудь вздымалась хребтами Саяно-Алтая,
А руки тянулись Янцзы и Евфратом,
А одна нога упиралась о берег песчаный
Средиземноморья,
А другая — о жёсткие камни Тибета.
Время — дым из трубки Тэнгри, а степь вечна.
На берегу Керулена
На зелёной лежу траве
В тени тысячелетнего ильма,
Слушаю тишину, погружаясь в себя.
Слышен стрекот летающих зигзагами травяных кобылок,
Их крылышки поблёскивают на солнце
И кажется, что они стригут ими,
Как маленькими ножницами, слегка раскалённый воздух,
Наполненный запахом чабреца
И горечью растаявших столетий.
Плавно кружится над простором коршун —
Словно крылатый дух-хранитель степного безмолвья.
Двое всадников
Нарисовались неожиданно
На вершине холма.
Чем не дозор Чингисхана?!
Но отдалённый шум автострады
Напоминает, что уже двадцать первый век.
Спокойно течет Керулен, как и тысячи лет назад,
Словно не замечая,
Что давно опоясан
Железобетонным мостом.
Спокойно проплывают холмы над горизонтом,
Словно не замечая,
Как небо шагает
На ажурных ходулях электроопор.
На берегу Керулена
На зелёной лежу траве
В тени тысячелетнего ильма,
Слушаю тишину, погружаясь в себя.
Время — дым из трубки Тэнгри, а степь вечна.
Легенда о Лао-цзы
1
Лучшие свои путешествия
Лао-цзы совершал, не выходя из дома.
Из дождевых капель, стучавших по крыше,
Истина дао рождалась.
Волны реки вселенной
Возвращали человека к истокам.
2
Занятый вечностью,
Заново каждый раз он рождался, потому что
За своё «я» держаться не имел привычки.
«Знающий не говорит, говорящий не знает», —
Заповедь была такая у мудреца.
3
На опавшей листве столетий
Начертал он свои письмена,
Ставшие завещанием потомкам.
Старцем он не был, а вечным младенцем,
Седовласым с рожденья.
Сел он однажды на буйвола.
Сел и поехал не зная куда.
4
Были его проводниками
Птицы, деревья и облака.
Слился с дорогой он,
Слился он с далью и высью.
Снились ему облака и птицы.
Снился он облакам и птицам.
Слился в последнем пути
С сизым пространством земли и небес,
Слился навеки.
Ночной экспромт
Подвешенные за Полярную звезду,
Свисают с неба Заболоцкого очки,
Пунктирно
Обозначенные
Большой Медведицей.
А мир на ходу зевает,
И дремлет какаду в каждом пешеходе.
Но часовые стрелки,
Как кувалдой,
Нас бьют по голове.
И мы её под мышкой несём,
И сами скачем за собой вприпрыжку,
Как кенгуру.
К чему бы это?
И смотрят алеуты в небо,
Уху хлебают из созвездья Рыбы,
Не подозревая,
Что они обэриуты.
Из-под талого снега
I
Из-под талого снега
Торчит
Сутулящийся камень.
А может, это — надгробье
Хуннского вождя,
Что с почестями когда-то
Был здесь похоронен,
А потом был забыт
Навсегда.
Такое нередко бывало в Степи,
Повидавшей
На своём бесконечном веку
Стольких властителей,
Сколько, наверно, волос
В развевающейся конской гриве.
II
Действительно,
Немало тайн хранит земля.
И потому, бродя по степи,
Следует внимательно под ноги глядеть.
В почве, выдуваемой ветрами,
лаз может обнаружить
Кинжал
Из бронзового века,
Или рог шаманской короны —
Осколок позднего средневековья
Или гильзу партизанского ружья —
Эхо событий
Гражданской войны.
III
А может, вдруг найдешь
Свой перочинный ножик
Давности почти полувековой,
Тот самый аккуратный ножик,
Которым ты чинил карандаши,
К уроку рисования готовясь,
И потерял,
Гоняя до изнеможения
Футбол по пустырю.
И что такое полстолетья?
И что такое век,
отпущенный для жизни человеку?
Всего мгновенье
На циферблате времени степного,
Которое покоится в земле...
Сказка о лебедях
В чаше Большого озера
Жили лебеди.
От них, говорят,
Произошли люди.
И каждую весну
Выходили люди на берег
И белым молоком
Встречали прилёт
Добрых крылатых предков.
Говорят, это было давно.
Так давно, что
Превратилось в сказку.
А люди
Научились
Ненавидеть друг друга.
Никак не могли поделить
Водопои и земли.
И счастливым считался тот,
У кого было больше овец.
Только белые лебеди
В небе кружились
И не понимали,
Почему по весне
Их никто не встречает
Белым парным молоком.
Но однажды один
Любознательный мальчик узнал
О своем лебедином родстве.
Он поднял глаза
удивлённые к небу.
Пустынному.
Лишь стальные огромные птицы
С рёвом тонули в пространстве.
Молчаливый и грустный,
Побрёл он к Большому озеру
В поисках белых птиц.
Не заметил,
Как обошел полсвета.
А лебедей не нашёл.
Тогда он сел на горячий асфальт.
И заплакал —
Постаревший мальчик.
Письмена на ветровом стекле
Облик Чингисхана,
выложенный белыми камнями,
проступает на склоне горы Богдо-уулы.
Облака проплывают
над улан-баторскими небоскрёбами
и тают за чертой горизонта.
Яньдий — степнячка
с голливудской улыбкой —
тойоту ведет, как заправская,
новых времён, амазонка.
Ярый поток автоконей-иномарок
заполонил все улицы —
от юрточных окраин
до центральных проспектов.
Город
двадцать первого века шумит,
забывая о степной родословной.
Голос былого
отдаётся молитвенным речитативом
в буддийских храмах
Краны вытягивают шеи,
подобно жирафам,
над этажами высоток.
Крапает дождик,
и ниточки серебряной влаги
по стеклу растекаются ветровому
вертикальными письменами.
Я читаю их медленно,
словно стихи —
послание от Тэнгри.
Яньдий улыбается,
слушая, как перевожу я струйки дождя
на монгольский язык.
И неожиданно она
напевает мелодию
в такт моему настроению,
И солнечный луч
на миг осеняет тойоту
в сумасшедшей пробке…
Возвращаясь из странствий
Никто меня не встретил на вокзале.
Я к этому привык.
Прощаюсь с поездом,
Как всадник с верным конем.
Качу рюкзак свой
На колесиках.
Вселенная — мой дом.
Лифт — ослик городской
Как будто ждал,
Чтобы поднять меня
На мой этаж.
А по квартире топал ножками
Двадцать первый век —
Моя малышка внучка.
И, как две бабочки,
Порхали
Её малюсенькие босоножки
На тёмном фоне «небоскрёбов» —
Моих,
Собравших пыль полмира,
Башмаков.
Триптих о птицах
I
Птицы раздумий моих
Взлетают в часы
Моего одиночества.
Я здесь, в этом мире,
И нет меня в нём.
II
На вершине одинокого древа
Дремлет вран одинокий,
Каркающий
Раз в тысячелетье.
Облак сребрится в небе,
Как брада забытого Перуна.
III
Опять взлетает в синеву
И машет жаворонок
Крылышками.
Как будто заново протирает
Окно моё,
Затерянное
В небесах.
Триптих о цветах
I
Третий день
цветы не поливаю
на запыленном подоконнике.
Таким стал невнимательным
к себе.
II
Кто-то спросил у меня,
сколько лепестков у розы.
Я недоуменно пожал плечами:
«Разве можно считать лепестки,
если тебе очень нравится роза».
III
Жаль,
не помню стихов,
что во сне сочинил.
Словно запах остался,
а цветка не найти.
Триптих о стихах
I
В стремлении
весь мир перевернуть
волна ударится о берег.
Из брызг
рождаются стихи.
II
Порой ловлю себя на мысли,
что не пишу стихи,
а вспоминаю
свои, когда-то, до рожденья,
приснившиеся строки.
III
Никогда,
никогда
я стихов не писал.
Это горы во мне говорили,
Это степи во мне говорили.
