567
Андрей Дмитриев родился в 1976 году. Окончил юридический факультет Нижегородского коммерческого института. Обозреватель областной газеты «Земля нижегородская». Член Союза журналистов РФ. Публиковал стихи и прозу в сетевых изданиях «Полутона», «Этажи», «Артикуляция», «45-я параллель» и «Лиterraтура», в альманахе «Новый Гильгамеш», в журналах «Нева», «Дружба народов», «Крещатик», «Новая Юность», «Prosōdia», «Бельские просторы», «Нижний Новгород», «Гвидеон», «Луч» и других. Автор четырех сборников стихов. Живет в Нижнем Новгороде.
*
Откололся кусочек угля
от чернеющего куска —
можно этой крупицей смуглой
на картоне чертить куста
ветви голые в грубых извивах,
можно даже овал лица,
испещрённый морщин курсивом,
сделать с той стороны листа
осязаемым обликом жизни,
бегло пойманной на штрихе.
Для того, может, и одолжили
уголёк мимолётной руке.
Остаётся пыльца на пальцах —
словно порох бездымный она
и хотела бы вспыхнуть опасно,
да гореть без огня не вольна,
лишь, в потёртую кожу въедаясь,
черновую работу чтит
и, как чувства тактильного завязь,
маркирует одну из причин.
Вглубь картона тянутся ветви —
дрожь обугленного луча,
и, пожалуй, ничто на свете
быть важнее не может сейчас.
*
От сидячего образа мысли
под сияющей сенью торшера
появляются книжные мистики,
незнакомые совершенно
с миром вне заповедных сентенций,
обусловленных ходом сюжета,
где скулит в сеть включённое сердце
о любви, что была прежде щедрой.
Им то числа нашепчут, то знаки,
как за стенкой сплетаются тропы,
по которым везут автозаки
пленных, взятых при штурме Трои:
те узлы — затянули романсы
под окном, выходящим вовнутрь —
то есть не оставляющим шансов
видеть внешнюю цепь маршрута.
Вот заходит стреноженный дятел —
он такой же затворник древесный —
продолбив сокровенную мякоть,
ищет в черепе мистика перстень.
Вот вплывает придонная рыба —
тоже в неводе карантина —
в ней бермудские тонут Карибы
в треуголке её властелина.
От сидячего образа мысли —
дни длиннее, а ночи дремотней,
в них язык вяжет скисшим кумысом
немота, хоть и так был намотан
он на ось заводных механизмов
в тесном корпусе из железа.
От сидячего образа мысли
все мы стали буквально к месту.
*
В черновик черепица: чирк.
Съедет крыша — подправят балку.
Долго ищешь в кармане ключи —
начисляй за попытки баллы.
Дом стоит на семи китах —
три не сдюжили, всплыв, подмога,
как бы гребень волны ни кидал,
вес взяла в ореоле смога.
Где-то в дальних углах земли
доживают свой век атланты,
тонким прутиком из золы
запечённые тащат каштаны.
Беглый текст перечтёшь, зачеркнёшь
тени мифа, оставишь угли.
Черепица разбилась, что ж,
речь — не кровельные услуги.
*
Протянула нитку
сквозь ушко
с первой же попытки —
будет шов,
за стежком — стежочек,
в пальцах прыть,
только иглы очень
уж остры.
Не порань мизинец,
не задень.
Как ни торопились
в этот день
скорые заказы
на пошив,
всё закончить разом
не спеши…
Сквозь ушко — верблюды,
караван —
будто не оттуда
едет к нам,
где из шёлка нити
так тонки,
где весь груз событий —
лишь тюки,
а оттуда, знамо,
где песок
сыплется на рану
между строк.
Сквозь ушко — луч солнца,
что течёт
словно не червонцами,
не в счёт
снов грядущих,
а простой водой
с ярко ржавой гущей,
скрывшей дно.
Протянула нитку
и молчишь —
с первой же попытки
слышишь мышь…
*
По паспорту — Жариков Глеб,
по тостеру — жареный хлеб,
по Моцарту — жалоба флейт,
но кто он — не ведает сам.
Над городом — скопище жаб,
их файл был для лёгкости сжат,
хоть — посланный наугад —
он чёрен по всем адресам.
Земля повернулась к Луне,
Луна повернулась к Земле —
сидящему на валуне
любой вид отсюда — орбита.
Он плыл вдоль фасадов, как линь.
Он был, словно тень, сиротлив,
где клином не выбитый клин
стал, кажется, хордою быта.
Обрывки густых шифрограмм —
ветров шебутная игра.
Над стройкой — худ башенный кран,
как тот долговязый сатирик.
Гоняет Макар лошадей,
что в красной купали воде,
пока собирал лиходей
людей в медный тазик для стирки.
По образу — шар на игле,
по возрасту — жар от углей,
по пропуску — Жариков Глеб,
но так ли, никто не проверит.
В наушниках лезет трава,
как будто полили рояль,
и звуки, вступая в права,
решили начать с обновлений…
*
У букашки, бегущей в офис
по зелёному стеблю улицы,
в голове — растворимый кофе
и лайфхаки с каких-то там курсов.
Лучезарное солнце в пепел
обернётся на повороте,
а пока сучковатый стебель —
несгибаем в тугой работе.
Голубиные крыши взмахом
поднимаются тучей крыльев,
что им эти дорожные знаки,
если все чердаки закрыли…
Говорит кто-то сиплым голосом
сквозь скользящую рыбу смартфона
о подтаявшем северном полюсе,
отчего мы теперь все утонем,
а князья, между тем, насупились,
а войска, между тем, набычились,
с этим поиск приставок и суффиксов
детям видится мрачным обычаем.
Но букашка бежит — спотыкается —
воплотить своё «Я» торопится,
только, как для акулы кариес,
разрушителен кризис для офисов.
Расцветают кусты акации,
четверги — за порогом дождичков.
Где сверхточным оружием бряцает
ополчение вольных художников —
там метут тротуары философы:
долог стебель, да пыль на листьях.
Как кортеж, расстрелянный Освальдом,
стынут лавочки в парке тенистом,
но цветок превратится в коробочку,
включит свет ночника над кроватью,
и глава, став дочитанной к полночи,
всем букашкам прошепчет: хватит…
*
Не грызи гранит филолог
там, где ценен лишь пырей
своим стеблем полуголым,
что увянет в октябре.
Пустыри шумят чуть слышно
чешуёй простой листвы —
всё, что кажется здесь лишним,
класть нет смысла на весы.
Во дворе не новой школы
солнце лезет на турник:
сделать «солнышко» им что ли
или спрыгнуть в один миг?
Череда машин вольётся
в русло будничных текстур.
На душе скребут колёса
так, что в пробке не уснуть.
Золочёный колокольчик
прозвенит на раз-два-три,
а потом продолжишь молча
стены красить изнутри.
Пустыри затянет смогом,
разнотравье ляжет спать,
напоив букашек соком
без участия серпа…
*
А мы бежали вниз по лестнице
туда, где сырость и где свет повесился
на чёрном электрическом шнурке,
качаясь между клеток в закутке.
Скользили тени по шершавым стенам
и вязко, словно призрачные стервы,
пытались ухватить под локоток
при тусклом блике латексных чулок,
мелькающих в разрезах длинных юбок,
хоть это просто кабели и трубы.
Тех, кто не в курсе — выведут перила,
поводырей не проча шестикрылых.
Ступени пыльные. Как чиркающей спички
шажок, подошвы ход расплывчат,
но, так или иначе — высек искры,
чтоб за спиной взметнулись ввысь канистры
оглохшей и притихшей пустоты.
Прочь из-под ног торопятся коты
не допустить участия в приметах
своих дающих почву силуэтов.
Толкнём ли дверь внизу финальным жестом
или провалимся в кромешный омут бездны,
растаяв гулом, созданным впотьмах.
Для партии, уже познавшей шах,
столь очевидны мат и гильотина,
когда б не пат с его скупой картиной,
что и штришка добавить уж не даст.
Бежали вниз, снимая новый пласт
с привычных представлений и о спуске,
и о вместившем их вербальном сгустке.
*
Едут цементовозы —
славен повсюду цемент.
Забетонирован воздух
в счёт согласованных смет.
Прутьями арматуры
будет скреплён союз
ищущей форму натуры
с внутренним органом чувств.
Быт остекление света
чтит, как венец труда.
Взглянешь в окно на планету:
катит незнамо куда
в час, когда провод тягучий
крутит на счётчик рубли,
чтобы оплаченный лучик
вползшую темень убил.
Движется битым асфальтом
жизнь среднерусских равнин,
солнце здесь делает сальто,
множась на блики витрин.
По шелестящим пакетам
скромную снедь разложив,
шаркает берегом Леты
пенсионер-старожил
из магазина напротив
к дому, чей бег этажей —
смысл вертикальный находит
в том, что так плоско уже…
Высям отсыпьте цемента —
пусть его месят с водой,
чтобы в твердеющий этот
купол стучать головой,
если честнее предлога
ныть не снискала душа,
видя лишь суши немного
с верхнего этажа.
