Норжима Цыбикова: Интервью верхом на лошади

Пурбо

Это было еще в начале лета, когда я озвучила свою мечту пожить на чабанской стоянке другу Амре, солисту знаменитой группы «Нюанс», которая частенько бывает с концертами в Улан-Удэ. Человек с потрясающим чувством юмора, он долго смеялся над «подающим надежды чабаном» в лице меня, поскольку я предательски не могла вспомнить в разговоре как называется ягненок. «Хурьган» всплыло лишь опосля. Он перезвонил, передал, что нас ждут в любое время в Сагаан Овоо, на их общей с Пурбо-аха родине, в Дорнодской степи. Ехать предстояло больше 700 километров. В дороге я все пыталась себе представить «знаменитого на всю округу чабана» и немного робела… Много было в голове «а вдруг». Важный, чванливый, как многие титулованные. На деле оказался очень простым в общении, умным, заботливым, работящим.

Но главное, что подкупило раз и навсегда — он делает все своими руками не только потому, что это необходимо в хозяйстве. Потому что надо сохранить историю предков: и технологию обработки шкур животных, и продукты из молока и мяса, и хлеб своими руками, и телегу для перекочевок, и колесо для телеги, и ургу. Про то, как ухаживать за скотом и речи нет. Он про это знает с рождения…

Его предки с агинских степей, ушли в Дорнодскую равнину в первой четверти XX столетия, когда Забайкалье и всю монгольскую степь лихорадило от политического передела. Рушилась Империя Цин, Россия была в огне гражданской войны — доставалось всем.

Они не знают точной даты, но при попытке уйти на территорию современного Китая через Халхин Гол, были остановлены и вынуждены возвращаться. По рассказам, именно в местности Сагаан Овоо отвалилось колесо телеги, которая шла впереди каравана. Судя по тому, что национальный герой, памятник которому украшает площадь сума (село), просил разрешения поселиться бурятам в этой местности у Богдо гэгэна VIII, это было не позднее 1924 года. Пурбо уже родился здесь, в Дорнодской степи. Воспитали его в семье родного брата отца. Это было частое явление в бурятских и монгольских семьях — бездетным родственникам отдавали детей, чтобы у тех начали рождаться свои. Удивительно, но сила этого поверья работает до сих пор.

Степной менеджмент

Любительская съемка

Наступило утро третьего дня в степи. Пурбо отловил коня, запряг его. Мне оставалось вскарабкаться. Сделала я это не без труда — перерыв в карьере наездника составил около четверти века. И мы «поехали» в степь. В правой руке телефон для фото- и видеосъемки, в левой узда. Рядом с нами незаменимый Цыренжап-аха. Мы, три наездника, как «три богатыря», неспешно, шагом идем по степи в направлении стада овец и коз, которые пасутся в километрах трех-четырех от стоянки. Степь здесь ровная как футбольное поле, в местах где образовываются озера, проступает соль.

— Животные любят траву, растущую на солончаках. Такая трава куда питательнее. Так и живем. Погода в последнее время здесь сильно меняется. И как будто в сторону потепления. Но и морозы здесь бывают крепкие, под пятьдесят, но редко.

— Так у вас климат сухой и солнце ближе…Наверное, и морозы здесь не сильно ощущаются?

— Может быть…, — задумывается на секунду он.

А я вспоминаю, что выезжали они из своих степей ненадолго только раз, в Забайкальский край. Его впечатлили бесконечные леса, полноводные реки.

— Ну да…, — поправляюсь я. — Это у нас там много воды и леса, да и Байкал близко, поэтому климат другой.

Лошадь подо мной фыркает и норовит свернуть в сторону. Там его табун. И если бы не гостья из далекой и неведомой России, он был бы там, среди своих - вороных, гнедых, в яблоках.

— А почему в стаде обязательно козы? Они правда умнее овец? Еще у нас в Бурятии говорят, что козы губительно влияют на пастбища. Мол, копытца у них острые и траву они выдергивают вместе с корнем?

Козы и правда отличаются от овец. У них больше развит инстинкт самосохранения. Мне кажется этим продиктовано их поведение. Они и траву лучше найдут, и воду чище, и от дождя и ветра спасаются, найдя укрытие. Насчет копыт не знаю, но то, что они по-разному щиплют траву — это да. Крупные, коровы, верблюды, лошади как бы заворачивают языком растения, а мелкие действительно выдергивают траву. Но это, на мой взгляд, никак не влияет на степь. Она же, степь, постоянно в работе. Тысячи голов скота пасутся ежедневно - съедают, потом удобряют, топчут. И она живет. И потом функция у нее такая - кормить скот. Это как бы философия жизни в степи. И она всегда живая.

И действительно… Сколько раз я слышала удивление соотечественников: почему через пару километров от границы в Алтанбулаге степь совсем другая - живая, зеленая, веселая? Вот он, ответ. 

— А как определить количество скота? Много, мало, достаточно?  И степь не бесконечная, при всей её бескрайности. Пастбища все-таки ограничены для выпаса?  

— Все достаточно просто. Много скота - больше работы, мало скота - не хватит на жизнь, поэтому все соизмеряется жизненными потребностями. Мы все сами делаем, только родственники помогают пасти часть скота. А нужно и сена заготовить. Не на весь скот, это невозможно. Для тех, кто сам не выживет в зиму. Слабый скот, молодняк, и для маток. Они же приносят приплод как раз, когда мало корма. А с пастбищами не бывает проблем, земли всем хватает.

— А если вдруг перемешался скот? Как вы их потом разделяете? 

— А нет такой проблемы. Они сами находят дорогу к стойбищу, - отвечает он и как бы удивляется. Вроде ж само собой разумеется…

Тут я почувствовала себя человеком с другой планеты. Вчерашняя моя попытка пасти овец была обречена на провал, поскольку я себе представляла идиллию - иду, помахиваю веткой посреди стада. Как оказалось, пастбищные животные не приучены к постоянному присутствию человека. Как и верблюды, которые, как выясняется, летом пропадают из поля зрения. Они уходят ближе к горам, там, где прохладно. В это время у них брачный период. Кстати, уйти в горы - это особенность монгольских эндемиков. Лошади Пржевальского, бактрианы (двугорбый верблюд - прим.ред.), мазалай (гобийский бурый медведь - прим.ред.), архар - всех не перечесть. Не представляют особой ценности для монголов зэрэны (дзерены) - их в Дорнодской степи тысячи, еще больше их ближе к Халхин Голу. На них не охотятся, поскольку своего скота хватает, а мясо зэрэнов, говорят сами монголы, не отличается особым вкусом. «Потому что бегают по степи безостановочно», - смеются они.

— Сколько их тут?- спрашиваю я про количество овец и коз. — Штук триста?

— Около тысячи, — смеется в ответ Пурбо.

Тысяча белых как облако и черных как смоль животных устремляются вдаль от нас, точно так же как от меня накануне. Разноголосый гвалт разносится на километры гигантской степи. О чем они вещают пространству? Мы разворачиваемся и подъезжаем к холму, где в тени спасается от летнего зноя табун. Стоят группами, каждая у своего «азарга». Надо теперь отпустить моего коня. Пурбо снимает седло, грузит в багажник машины, затем уздечку — и конь устремляется к своей группе, приветствуя по пути своих «соплеменников» бодрым ржанием. Вот бы понимать их язык — думается в этот момент.

— Ты можешь заехать на это холм? — Пурбо вдруг задает вопрос Самбуичу. Машина без труда заезжает на возвышение. Оттуда открывается потрясающий вид на всю долину, где уже сотню лет живет семья монгольского бурята Пурбо. Его дед, его отец, он сам… Пасут скот, вместе с ним переживают тяготы природы, погоды, разных катаклизмов, спровоцированных людьми.

— Эта долина, с маленькой речкой и огромной степью и есть наша родина. Я думаю, что и она нуждается, чтобы её любили, чтобы о ней знали и восхищались ею. Я всегда, когда приезжают журналисты, прошу их снять это место — говорит он, указывая с какой точки лучше сделать снимок. Затем замолкает и долго смотрит вдаль. Я еще и еще раз поражаюсь отношению этих людей ко всему, что их окружает. Мудрость, заботливость, сердечность, сострадание, оптимизм. И немногословность. Но при всей «кочевничьей интровертности» они умеют донести всю свою суть, почти не говоря ничего.

Кочевой капитал

На обратному пути он рассказывает про знаменитого земляка, который прославился в народе, рассказывая байки. Сам прекрасный рассказчик, он очень тонко доносит всю комичность рассказов автора. Мы весело хохочем и как будто не было в истории ни столетий, ни границ. Один язык, одно понимание жизни.

— Так зачем козы-то в таком количестве? — вдруг вспоминаю я, что разговор про них на завершили. Их и правда около трети от стада.

— Во-первых, они действительно поводыри в стаде. А во-вторых, их шерсть высоко ценится. Приезжают покупатели, мы к их приезду вычесываем их и продаем. Тоже копейка в бюджет — говорит мой собеседник и выясняется, что коз надо вычесывать вручную. Это тот самый кашемир, который ценится во всем мире.

Мы подходим к летнему домику, там женщины разделывают мясо барана. Мозг подает предательский сигнал и глаза мои уже не могут оторваться от стола. Пурбо в этот момент мне показывает моток веревки, изготовленной из шкуры быка. Мягкая, цвета топленного молока, она кажется фабричного производства. Оказалось, нет. Её также отмачивали в деревянной кадке, которая стоит рядом.

— Шкуры надо обязательно замачивать в кислом молоке и в деревянной кадке. От железа портится цвет. Можно еще в пластиковой, – он произносит монгольский термин, я зависаю. «Хуванцар» оказалось пластик.

— Из одной шкуры быка получается около тридцати метров жгута, который вырезается из прочных частей кожи и без стыков. То есть одной длиной все тридцать метров. Она не рвется и служит лет десять, а то и больше, — рассказывает и показывает он.

Дальше мы идем к гаражу. Там, в полутьме большого строения хранится его гордость и ценность — телеги для кочевок. Те самые, которые фигурируют в клипе Амры, пожалуй, в самом аутентичном по содержанию, клипе современности. Они-то, эти телеги на деревянных колесах, а затем верблюды и люди в бурятских дэгэлах, и стали первоначально стартом идеи поездки в Дорнод. Заходим. Вдоль стены стоят гигантские телеги, с не менее гигантскими колесами, обитыми железом, длинные оглобли, короба для большого и малого скарба.

— Вы это сами что ли делаете? — изумляюсь я.

— Сам. Только руки не всегда доходят. Повседневных забот хватает, а здесь нужно время и терпение. Так делали телеги и сто, и двести лет назад. Конечно сейчас можно все перевозить на машинах, но бросить все рука не поднимется… Надо это все кому-то сохранить. Запрягать можно и верблюда, и быка, и корову. Но верблюд, конечно, выносливее и неприхотливее. И зимой морозов не боится, и в летний зной без воды может обходится дней десять. Зато за один раз они способны выпить около ста литров воды, — рассказывает Пурбо и успевает показывать детали своего хозяйства. Сёдла для коней он тоже делает сам.

Выходим на улицу. Там нас ждет Баатарсух, который мастерит ургу. Приспособление для отлова животных в степи называется «урга», есть даже одноименный фильм Никиты Михалкова «Урга», популярный во всем монгольском, кстати, мире. Технология его изготовления, оказалось, не так проста. Недостаточно найти максимально длинный прут определенного диаметра и прочности, наконечник к нему необходимо изготовить из отдельного материала, а затем прогревать на огне и долго править через специальное приспособление.

И только тогда есть шанс отловить в степи дикого скакуна, чтобы потом приучить его к седлу и узде.

По пути забредаю в юрту вслед за Болортуя. Она печет хлеб. В буржуйке пылает огонь, в отверстии неглубокий чан, куда она вываливает тесто. Закрывает чан крышкой, а на крышку высыпает угли… Такой способ я еще не видела… 

Приближается время обеда и настоящей степной трапезы. В больших чашах дымятся куски баранины, рядом блюда из потрохов, штук пять видов. Сырая печень как деликатес. Хозяйка Басагмаа смотрит на меня вопросительно: принято ли у вас там печень сырой есть?

— Конечно! — говорю я и мы присоединяемся к пиршеству.

Тем временем хозяйка начинает странную процедуру с сырым мясом над ведром, где дымится «унэ».

Аргал — навоз животных в степи — основной вид топлива. Им же спасаются от мошки. Тлеющий аргал получает название унэ и прекрасно спасает от комаров.

Эту процедуру я увидела впервые: куски мяса как бы окуривают, а затем заворачивают и уносят в «хулдэгч» — холодильник. Оказалось, эта древняя традиция тоже спасает сырое мясо от мух. Раньше, когда «хулдэгч» в природе не было, мясо подсушивали, чтобы превратить его в «борсо» — предка современных «дошираков» и супов в пакетах.                       

       

Уплетаем за обе щеки мясо, хрустим хлебом, испеченным в буржуйке, запиваем бульоном и болтаем без умолку. Будто пытаемся наговориться вдоволь — приближается время расставаться…